Враг из прошлого - Гусев Валерий Борисович. Страница 20

— Это уж слишком! — воскликнула мама.

— Почему? — не понял ее возмущения Алешка. — Он же не может босиком и без штанов ходить.

— Особые приметы есть? — опять спросил папа.

— До фига! Патроны теряет, спит днем, курит ночью.

— Понятно, — вздохнул папа. — Спит с закрытыми глазами, а сигарету держит во рту. Очень особые приметы. Ладно, с этим мы разберемся. После обеда. Разбудим вашего Окаянного Ганса. Матвеич, наручники у тебя есть?

— Где-то валялись.

— Так, пойдем дальше. Куда вы пистолет девали?

— Никуда не девали, — Алешка пожал плечами с возмущением.

— Можно, я доложу? — Мама подняла руку, как примерная школьница. В глазах ее блестели веселые искорки. — Пистолет никуда не девался. Висит себе спокойно на своем месте.

Вот это фишка! Папа поднялся из-за стола, взбежал по лестнице в нашу рубку и вернулся растерянным.

— Матвеич, ты ничего не напутал?

— А чего тут путать? После завтрака пистолет исчез, а к обеду объявился.

— Погулял, — сказал Алешка. — Проголодался.

— Вообще, — начала мама, — в доме, где обитают такие сорванцы, держать оружие на видном месте нельзя.

— Леша, — попросил Матвеич, — принеси пистолет.

Алешка что-то дожевал, метнулся наверх, вернулся с пистолетом, положил его на стол перед Матвеичем.

— Вот это, — Матвеич взял пистолет в руку, — это не оружие. Макет. Все механизмы из него удалены, обойма наглухо закреплена в рукоятке. Так что не волнуйтесь, вещь не опасная. Храню как память. Выстрелить из него нельзя.

— Но по башке рукояткой дать можно, — поспешил Алешка.

Все это мило, здорово, но малопонятно. Пистолет оказался ненастоящим, это ладно. Но ведь куда-то исчез. И опять появился. Если его стащил Сеня Бернар, то как пистолет оказался на месте? Значит, актер пистолет не крал. А кто тогда? И почему вернул? А самое главное — при чем здесь наша мама? Она что, приехала из Москвы, чтобы убедиться, что пистолет мирно дремлет в кожаной кобуре, а не охотится с Алешкой по лесам на диких тигров?

Нет, все эти истории не по мне. Я люблю, чтобы все было понятно и ясно. Картошка, капуста, яички… Тут все просто и не перепутывается. Даже когда варится в одной кастрюле. И я вот не уверен, что на Алешкином огороде не вырастет вместо укропа какая-нибудь экзотика вроде баобаба или кенгуру.

— Ну хорошо, — сказала мама. — А когда вы пойдете за вашим Гансом?

— Никогда! — вдруг громко крикнул Алешка. — Он сам к нам пришел! — Схватил пистолет и направил его в окно.

Мы выглянули. За калиткой стоял человек в камуфляжных брюках и в рубчатых армейских ботинках…

— Попался! — злорадно выдохнул Алешка. — Сам пришел! Сдаваться! Совесть замучила!

Матвеич почему-то рассмеялся и сказал:

— Он испугался, Леша, что ты его в сеть поймаешь. Тем более что фамилия у него для этого подходящая — Рыбкин.

Матвеич высунулся в окно и крикнул:

— Заходи, Юрик! Ты как здесь оказался?

Юрик громко чихнул и «отварил» калитку.

— Ну вот, — пробормотал Алешка. — Одна все время сморкается, другой чихает… — Он был явно смущен тем, что песчаный человек оказался не злобным Гансом, а хорошим знакомым Матвеича — каким-то Юриком да еще Рыбкиным.

Юрик вошел в дом. Это был довольно симпатичный и довольно молодой человек. Но немного седоватый. И довольно смущенный, оттого что все время громко чихал.

— Вам надо согреться, — засуетилась мама. — Матвеич, у вас есть малиновое варенье или мед?

— Леш, — усмехнулся Матвеич, — малинка у нас еще есть?

— Немножко, — смутился Алешка. И стал постепенно сознаваться: — Полбаночки. Или на донышке. И Димитрий, кажется, банку уже вымыл. Зато мед еще есть.

— На донышке? — рассердилась мама.

Юрика поскорее усадили за стол, стали кормить и поить чаем с медом. Его было много — как раз хватило положить две ложки в чашку чая.

Во время разговора взрослых, прерываемого чиханием Юрика, мы кое-что поняли. Оказывается, этот Юрик когда-то, не так давно, попал по ошибке сначала в милицию, а потом в тюрьму. Матвеич поймал настоящего преступника и добился освобождения Юрика. И этот Юрик благодарен ему изо всех сил.

— Ты где-то поблизости живешь? — спросил его Матвеич.

— Ага, — ответил Юрик и чихнул. — На карьере. Там у меня база. — И он снова чихнул.

Алешка тут же ему посоветовал:

— Вы только в чашку с чаем не чихните. А то без чая останетесь. А он все-таки с медом.

Юрик еще больше засмущался.

— Простыл сильно, — объяснил он. — Чох на меня напал.

— А это кто? — спросил Алешка. — Этот чох — он человек или собака?

— Чиханье, — объяснила мама. — Где же вы так простудились?

— Сейчас расскажу.

Мама достала из своей сумочки пачку бумажных носовых платочков.

— Спасибо, — и Юрик чихнул. — Простудился я, потому что ноги промочил.

И он стал рассказывать все по порядку.

Оказывается, когда он сидел в тюрьме, там досиживал свой длинный срок Окаянный Ганс.

— И он, Федор Матвеич, все время грозился. Как выйду на свободу, говорил он, рассчитаюсь с ментом Сухаревым. Он очень на вас злой.

А очень злой этот Ганс был не только за то, что его поймали, не только за то, что лишили его украденной добычи и он не смог продать ее и купить себе дом в Крыму, на берегу моря, возле ресторана, где он собирался просидеть до конца своих дней. Он злился на Матвеича еще и за то, что тот выступил на суде и очень плохо охарактеризовал Окаянного Ганса. Матвеич сказал, что Гансовский никогда не раскается в содеянном и никогда не станет честным человеком. И что дело о краже у гражданина О. получило очень широкий… этот, как его… общественный резонанс. Ну, значит, что все добрые люди были возмущены такой наглой кражей у такого знаменитого человека, который был гордостью страны. И требовали самого сурового наказания. Не для гордости страны, конечно, а для наглого вора.

Суд эти показания Матвеича принял во внимание и добавил Гансу еще пару лет.

Юрик чихнул, извинился и сказал вот еще что:

— И он, Федор Матвеич, постоянно повторял: «Сухарь этот, мент поганый, лишил меня свободы и большого дома. Отплачу. Той же монетой. Убивать его я не буду — за мента мне пожизненный срок дадут. А вот без дома я его оставлю. Пусть знает!»

Федор Матвеич слушал это все и крутил головой, а папа хмурился. А мама ахала и переживала.

Ну а дальше выяснилось, что Юрик, освободившись, взял на себя обязанность охранника Матвеича. Секретно, конечно. К этому времени он уже работал в какой-то фирме, в службе безопасности, и у него было разрешение на оружие. И когда он узнал, что Ганс вышел на свободу, то взял отпуск, приехал сюда и поселился в пещере. Днем он спал, а ночью незаметно охранял дом. И простудился.

— У вас вокруг дома, — пожаловался Юрик, — по ночам очень обильные и холодные росы. Вот я все время и ходил с мокрыми ногами.

Лешка чуть заметно смутился, а мама спросила:

— Юрик, а зачем же в пещере? Вы могли бы устроиться поприличнее, снять у кого-нибудь комнату…

— Мне светиться нельзя. Узнал бы меня Ганс — и все пропало бы. И так уже какие-то мальчишки разведали про мое жилище. Нет-нет да наведывались.

— Это значит, вы нашу лодку на место вернули? — спросили какие-то мальчишки. — И весло тоже?

Юрик кивнул:

— А как же! Лодка-то Федора Матвеича, а я ему жизнью и честью обязан.

— Не преувеличивай, — сказал Федор Матвеич. — Ты лучше подлечись.

— Да я что зашел-то. Отпуск у меня кончается, пора уезжать. Вот я и хотел вас предупредить об опасности. Сдается мне, что Ганс где-то здесь бродит. Присматривается. Вы уж поосторожней.

— Справимся, — сказал Матвеич. И кивнул на нас: — Вон у меня какая охрана.

— Ну я пошел. — Юрик встал. — Спасибо за чай.

— Никуда ты не пойдешь, — возразил Матвеич. — Сейчас ляжешь спать, под моим зимним тулупом, а завтра вот с полковником Оболенским поедешь в Москву. Возражения отставить!