Повесть о суровом друге - Жариков Леонид Михайлович. Страница 18
В заводе, подбирая на ходу ржавые болты и гайки, мы побежали догонять Алешу. Его худенькая фигурка с кошелкой на локте мелькала вдали, между цехами.
Я шел пригнувшись, подражая Ваське, чтобы нас никто не заметил. Неожиданно я увидел на земле красный листок бумаги, совсем новенький, видимо оброненный кем-то. Я чуть не наступил на него.
- Чур, на одного! - вскрикнул я.
- Чур, на двоих! - повторил Васька, и мы столкнулись плечами. Васька опередил меня, и листок похрустывал у него в руке.
- Здесь что-то написано, - сказал Васька, вертя в руках листок, пахнувший краской. Мне вспомнилось, что такие листки я видел у отца за подкладкой пиджака. Неужели отец проходил здесь и обронил этот красный листок?
- Знаю, - шепотом сказал Васька. - Знаю, что это... Афишка против царя. Ну-ка, Ленчик, читай!
Мы присели у ржавого заводского паровозика, забытого на рельсах, уже заросших бурьяном. Прежде чем начать читать по слогам тайную афишку, мы оглянулись по сторонам, и я с трудом шепотом стал разбирать мелкие типографские буквы:
«Российская социал-демократическая рабочая партия. Товарищи, поздравляем вас с праздником Первого мая!» - я читал про себя, опасаясь произнести эти слова вслух.
Васька толкнул меня:
- Чего же ты? Читай!
- «Взгляните, товарищи рабочие, - прочитал я громко и обернулся, взгляните, каким страхом охвачены сегодня царь и его слуги - городовые и жандармы, посмотрите, сколько штыков держит он наготове против нас».
- Дай сюда, - прошептал Васька и сунул афишку за пазуху, - это мы после прочитаем. За Алешкой надо следить.
Алешу мы не догнали. Наверное, он уже дошел до коксового цеха, где работала его мать.
На заводе мы увидели много полиции - всюду белели их мундиры.
Вдруг заревел заводской гудок. Белая струя пара билась в воздухе над кочегаркой. Гудок гудел не вовремя: ни на обед, ни на шабаш. Сигнал к забастовке!
Из цехов стали выходить рабочие. В грозном реве гудка противно, по-комариному пропищал полицейский свисток. Со всех сторон отозвались десятки других. Рабочим преградили дорогу.
Пристав (который делал у нас обыск) взобрался на груду железного лома и поднял руку, требуя тишины.
- Господа рабочие! - громко выкрикнул он. - Поздравляю вас с праздничком. Но вы сами понимаете: идет кровопролитная война, нам нужны снаряды. Не время бастовать, прошу разойтись по цехам.
А толпа прибывала. Шли из литейного, от мартенов, с вальцовки. В замасленной одежде шагали слесари механического цеха, боевым шагом поспешали бурые от руды доменщики. Вразнобой шли запыленные известью работницы кирпичного цеха.
Группа рабочих парней образовала шуточный хор. Стоя перед приставом, который говорил речь, они пели заунывными голосами:
Жил-был у бабушки
Серенький козлик...
Скоро и другие подхватили:
Вот как, вот как!
Серенький козлик!
Как ни старался пристав перекричать хор, песня гремела:
Бабушка козлика
Очень любила.
Вот как, вот как!
Очень любила...
Пристав не выдержал и выхватил саблю:
- Не разрешу покидать завод! По цехам - иначе всех в Сибирь!
- Кандалов не хватит, - отвечали рабочие, - во-он сколько нас, целое море!
- Уходи с дороги, ваше благородие, мундир испачкаем.
Наконец показались в обгорелых лохмотьях желтолицые коксовики. Мы с Васькой чуть не вскрикнули от радости: у каждого в петлице, на фуражке или просто в руке огоньками горели красные маки. Конечно, это были наши цветы!
Встречая коксовиков, рабочие зашумели. В толпе я заметил отца. Он кинул вверх пачку бумажек, и листки, трепеща, как голуби крыльями, медленно оседали над головами тысячной толпы.
Пристав охрип. Он кричал, но ничего не было слышно. Вдруг ворота завода распахнулись, и во двор на рысях въехали конные жандармы с шашками наголо.
- Тикай! - крикнул мне Васька.
Рабочие хлынули в разные стороны и стали перелезать через забор.
Мы с Васькой бросились к дыре под заводской стеной, где вытекал черный вонючий ручей. Дыра была тесной, пришлось проползать на животе, и я вымазался в грязной, как мазут, воде.
Полкан, оказывается, дожидался нас у заводских ворот и, как только увидел, пулей помчался за нами, прижав уши.
4
Вымокшие, перепуганные, мы долго бежали по степи и опомнились, когда очутились на крутом обрыве степной балки. Мы узнали ее сразу: то была Цыганская балка. В ней находилась подземная штольня, где раньше добывали уголь, а потом, по рассказам, жили дезертиры.
Мы стояли на высоком ее берегу. Перед нами раскинулась опаленная степь. Над волнистыми зелеными холмами струилось и дрожало знойное марево. Ветер-волногон пробегал по серебристым ковылям. Не пересчитать, не окинуть взглядом, сколько было в степи цветов! На склонах балки покачивали золотыми головами венчики горицвета. Издалека синели лимоносы. А над всем этим в высоком небе громоздились сугробы из белых облаков.
Степное раздолье навевало радость, и как-то сами собой забылись только что пережитые страхи.
Мы стали спускаться в балку, продираясь сквозь низкорослые корявые дубки, дикие груши, боярышник. На дне балки трава была по пояс. Полкана не было видно в траве. Мы узнавали, где он, по птицам, которые с криком вспархивали то там, то здесь.
Мы натолкнулись на светлую криничку; вода в ней была такая чистая, что виднелись на дне мелкие камешки. Желтая бабочка сидела на краю и шевелила крыльями.
- Про афишку мы забыли, - усмехнувшись, сказал Васька и вынул из-за пазухи красный листок. - Погоди, здесь нас увидят. Пойдем, я знаю куда.
Мы протиснулись сквозь кусты и очутились перед заброшенной штольней. Вход в нее густо зарос кустами шиповника. «Не здесь ли спрятался царь Далдон?» - вспомнилась мне Васькина сказка. Похоже, что здесь, вон как тянет холодом и сыростью.
Васька нырнул в пещеру. Пришлось лезть и мне, хотя было жутко.
Мы присели с краю у стены. Заводская мазутная вода совсем запачкала буквы прокламации, и стало трудно разбирать написанное.
- Читай, - сказал Васька.
- «...Поглядите вокруг - каждый день взрывы, каждый день увечья. Богатства Юза сочатся нашей кровью!..»
Невдалеке заворчал Полкан.
Васька, предупреждая о чем-то, схватил меня за руку, а сам подкрался к выходу и огляделся по сторонам. Вернулся он на цыпочках и присел, блестя в полутьме настороженными глазами.
- Какие-то рабочие в степь пошли. - Помолчав, он добавил: - Я знаю куда.
- Скажи!
Васька не ответил, взял у меня листок и спрятал под ремень.
- Идем револьверы искать.
- Какие?
- Ясно какие! Если в штольне дезертиры жили, значит, револьверы в стенах спрятаны.
Лезть в глубь штольни было страшнее, чем попасться в руки городовому с запрещенной афишкой. А вдруг под землей взаправду сидит царь Далдон или, того хуже, прячется в темноте сам Шубин с волосатыми копытами? Против Шубина, правда, есть верное средство - перекреститься и[1]прочитать молитву: «Да воскреснет бог...» Но я со страху все молитвы позабыл.
Васька выломал две палки, одну дал мне:
- Лезем, Леня, не бойся.
Полкана мы оставили у входа караулить. Тот послушно лег в траву. Мы шли вглубь, постепенно удаляясь от света. Запахло плесенью. Под ногами чмокала грязь. По обеим сторонам виднелись скользкие подгнившие столбы крепи, приходилось опускаться на четвереньки, чтобы пролезть под ними. Потом стало так темно, что и Васьки не было видно. Я держался сзади за его рубаху.
Васька то и дело останавливался и, присев, шарил рукой под камнями: нет ли револьверов.