Повесть о суровом друге - Жариков Леонид Михайлович. Страница 20
Рабочими командовал дядя Митяй. Это он укрепил на баррикаде красный флаг. Был тут и дядя Ван Ли, Алешин отец, и шахтер Петя. Потом мы увидели Анисима Ивановича. Взволнованный, он разъезжал на своей тележке возле крепости и показывал рабочим, как надо строить баррикады.
Мы с Васькой пригнулись, чтобы Анисим Иванович не заметил нас.
Вдруг из ближайшей улицы вылетел всадник, потанцевал верхом на коне и поднял саблю. На рысях выскочил эскадрон казаков с винтовками. В мягком фаэтоне наперед выехал сам городской голова генерал Шатохин, а с ним полицмейстер. Стоя на крыле фаэтона, полицмейстер зычно крикнул:
- Р-разой-дись!
Вслед за этим треснул винтовочный залп.
Дядя Митяй поднялся на баррикаду. Грозно прозвучал его голос:
- Товарищи! Отстоим право на жизнь! Долой Николая Кровавого!
Рабочие подняли камни, в толпе замелькали обушки. Скакавший впереди казаков молодой сотник в белых перчатках рывком вздыбил вороного коня и, обернувшись к всадникам, громко, нараспев, подал команду:
- Шашки вон! За мной марш, марш!
Молниями сверкнули выхваченные из ножен сабли. Казаки пригнулись к вытянутым шеям коней и поскакали на рабочих.
Навстречу полетели камни, обломки породы, куски железа.
Казачьи лошади заплясали: какая боком, какая выгнув дугой шею. Одна лошадь поднялась на дыбы и, всхрапывая и роняя розовую пену, перебирала ногами, точно отбивалась от урагана камней. Казаки ворвались в толпу и, вертя над головой саблями, топтали конями людей. Другие били рабочих плетками со свинцовыми шариками на концах, озверело, с маху стегали по плечам, по рукам, по спинам. Я видел, как шахтер Петя вцепился в храп серой лошади. Казак наотмашь сек его плетью по голове, но тот не отпускал ноздри лошади, пока она не упала на колени; казак нырнул через ее голову на землю.
Такое побоище шло вокруг, что страшно было смотреть.
На помощь казакам нагрянули жандармы. Механик Сиротка кричал:
- Товарищи, братья, бейте царских сатрапов! «Встава-ай, проклятьем заклейме-енный, весь мир голодных и ра-бо-ов!..»
Слюнявый сыщик кинулся к Сиротке с кирпичом, но шахтер Петя ударил сзади сыщика обушком по голове, и тот с разбегу ткнулся лбом в канаву, где прятались мы с Васькой. Из кармана сыщика выпала и покатилась в ров конфета, а сам он остался лежать с разбитой головой.
Человек двадцать жандармов пробивались сквозь толпу к недостроенной баррикаде, где развевался смоченный кровью флаг. Другие бросились к дяде Митяю, которого плотной стеной окружили рабочие. Вот жандармы схватили флаг и стали рвать его. Дядя Ван Ли бил их палкой, но она сломалась. Из толпы отделился рабочий, отбежал в сторону, расстегнул ворот рубашки, достал из-за пазухи красный лоскут и стал прикреплять его к обломанной палке. Казак с лошади ударил его плетью по лицу, и рабочий упал вместе с флагом.
Но тут какая-то барышня с зонтиком мигом сняла чехол, и в ее руках вместо зонтика затрепетал на ветру красный флаг.
Усатый городовой схватил барышню за косы и пригнул ее голову к земле, но рабочие подхватили зонтик-флаг, и он поплыл над головами, переходя из рук в руки.
В грохоте битвы дядя Митяй призывал рабочих не сдаваться, однако городовые прорвались к нему. Он отшвыривал их, но жандармы навалились кучей.
Я видел, как недалеко от нас какая-то женщина с растрепанными волосами подбежала к сотнику, который гарцевал на коне, рванула на груди кофточку и крикнула:
- На, мерзавец, стреляй в грудь, которой я младенца кормлю!
Жандармы, казаки и полиция теснили рабочих к воротам завода. Под напором людей ворота затрещали.
Толпа хлынула на завод, казаки - следом. Звуки битвы стали удаляться...
- Вот тебе и свадьба в заводе! - сказал Васька с обидой в голосе.
Все-таки мы нашли отца. Рабочие привели его, раненного, в котельную.
Отец был весь в крови. Он сидел на ящике, откинувшись к стене. Шахтер Петя и двое других рабочих перевязывали ему голову лоскутами.
Я громко заплакал, но отец не слышал меня. Закрыв глаза, он повторял, как в бреду:
- Не может быть, чтобы эта кровь прошла даром... Не может быть!..
7
Бунт в городе не утихал несколько дней.
Рассказывали, что Первого мая бои шли на всех улицах. Присланные из Бахмута казачьи эскадроны в центре города загнали рабочих за церковную ограду и начали избивать. Пленным некуда было укрыться, кроме как в церковь. А оттуда их выгонял поп. Рабочие стали защищаться церковной утварью: лупили казаков подсвечниками, палками от хоругвей, медными евангелиями. Один огрел городового кадилом. Говорят, отец Иоанн стоял на паперти и кричал: «Побойтесь бога, храм разорили!» Где там было слушать попа, если казаки рубили людей саблями!
На третий день из Екатеринослава приехал губернатор и назначил порку арестованных. Пожарную площадь кольцом оцепили солдаты - нельзя было пройти. Рассказывали, что губернатор издевался над рабочими и перед поркой поздравлял каждого с праздником Первого мая. Дядю Ван ли и Сиротку посадили в тюрьму, многих сдали в арестантские роты. Отца моего рабочие куда-то спрятали, а дядю Митяя, как ни оберегали его рабочие, полиция схватила. Губернатор будто бы сказал: «Давно тебя ищем, со-ци-ал-де-мо-крат! Теперь нашего суда не минуешь».
Только на пятый день по городу можно было пройти спокойно. Нам с Васькой сказали, что вся Пожарная площадь забрызгана кровью. Но мы не нашли следов. Дети пожарников указали место, где стояла скамья для порки, - у самого памятника царю. А табуретка, на которой отдыхал губернатор, - напротив. Мы увидели вмятины в земле от ножек табуретки. Наверное, губернатор был жирный.
По городу разъезжала конная стража. Возле городского суда улица была запружена народом. Мы прислушались к разговорам и поняли: судят самого главного революционера - дядю Митяя. Мы хотели протиснуться поближе, но вокруг суда разъезжали на конях казаки и, грозя пиками, покрикивали:
- Осади назад!
Мы забрались с Васькой на дерево. Отсюда были видны окна суда и дверь, у которой стоял часовой.
Под деревом собрались рабочие. Один из них, наверно, побывал на суде и горячо рассказывал:
- Судья объявляет: «Подсудимый, ваше последнее слово». Встает он и давай их резать: «Нет, - говорит, - господа, там, где голодают миллионы крестьян, а рабочих расстреливают за забастовки, - там восстания не прекратятся, пока не сметут с лица земли позор человечества - русский царизм!»
Это было похоже на дядю Митяя: я сам видел, как он смело дрался с жандармами, наверно, не одному съездил по уху...
Я спустился с дерева пониже, чтобы лучше слышать рассказ рабочего, как вдруг люди зашумели:
- Ведут, ведут!
Я увидел, как из суда вышли двое солдат с саблями наголо, а за ними я чуть не разревелся от жалости - шел дядя Митяй в кандалах. Позади шли еще двое солдат с саблями.
Выйдя из суда, дядя Митяй поднял цепи и позвенел ими:
- Вот их правосудие, товарищи!
Солдат, шедший позади, пнул его ногой:
- Иди, не разговаривай.
- До скорого свидания, товарищи! На баррикадах!
- Прощения просим, товарищ Митяй! - доносились голоса.
Мы с Васькой спрыгнули с дерева, но нас затерли. И думать было нечего, чтобы протиснуться к дяде Митяю. Верховые казаки отгоняли людей плетьми.
Мы бежали до самой тюрьмы. Там жандармов и полиции было еще больше. Тюрьму переполнили арестованными, оттуда, из-за стены, доносился встревоженный гул.
Из одного окна сквозь решетку просунулся красный платок и кто-то прокричал:
- Братья! Продолжайте борьбу!
Околоточный поднял кирпич и, скверно выругавшись, запустил им в решетчатое окно.
Мы ушли: боялись, как бы не началась стрельба.
Нехорошо было на душе - наших побили. А по главной улице мимо богатых магазинов, развалясь на бархатных сиденьях, катили на пароконных фаэтонах разнаряженные барыни с офицерами.
Я потянул Ваську домой.
Солнце садилось. Запад был охвачен заревом.