Повесть о суровом друге - Жариков Леонид Михайлович. Страница 38

- Все, хлопцы, тащите поскорее! Я через полчаса приеду.

Когда рабочие ушли, отец подсел к столу. Я смотрел на него со страхом и гордостью. Отец был тот и не тот. От него пахло как-то особенно порохом и кожей.

Отец взглянул на меня, и усы его разошлись от улыбки. Я почувствовал на своей голове теплую отцовскую ладонь.

- Как живем, сынок?

- Башмаки изорвались...

- Это не беда. Ты вот почему пуговицу не пришьешь?

- Мамке некогда.

- А ты сам. Все должен сам делать. На мамку не надейся - вдруг придется без мамки жить?.. Постой, постой, за наган не хватайся. Лучше скажи, ты про Ленина слыхал? Он тебе письмо прислал. - Отец пошарил в карманах кожаной куртки, вынул зеленый бумажный сверток и протянул мне: Держи!

Сам он взял деревянную ложку и начал обедать. Я развернул бумагу и прочел:

Радио Совета Народных Комиссаров

30 октября (12 ноября) 1917 г.

В с е м. В с е м.

Всероссийский съезд Советов выделил новое Советское правительство. Правительство Керенского низвергнуто и арестовано. Керенский сбежал. Все учреждения в руках Советского правительства.

Председатель Советского правительства

ВЛАДИМИР УЛЬЯНОВ (ЛЕНИН)

На другом листе, размером побольше, был изображен рабочий, весь красный, даже кепка красная. В левой руке рабочий держал винтовку, а правой указывал прямо на меня:

СТОЙ! ТЫ ЗАПИСАЛСЯ В КРАСНУЮ ГВАРДИЮ?

Записался аж два раза! Ребята подумают, что я из-за трусости не записался, никто не поверит, что у меня башмаки изорвались.

Наскоро поев, отец отодвинул тарелку и поднялся из-за стола.

- Груня, собери харчей, уйду надолго.

Мать заплакала, стала просить, чтобы он не уходил, говорила о том, что всю жизнь он скитается: то сидит в полицейских участках, то прячется в погребах у соседей, а у нее сердце изболелось. Когда же будет конец мукам? Мать глядела на отца, и слезы скатывались по ее щекам, точно живые.

- Вот это нехорошо, - сказал отец смущенно. - О себе сейчас не время думать. Решается судьба: будут рабочие люди рабами или победят и начнут новую жизнь, где самыми почетными словами станут слова «шахтер», «литейщик», «кузнец»... Эх, Груня, такая жизнь Настанет! А ты плачешь. Ну? Ты ведь умница, правда? Ты ведь не плачешь? - спрашивал отец, вытирая слезы на глазах матери.

Она улыбнулась грустно:

- Уже не плачу. Поезжай... Храни вас всех господь...

2

Больше терпеть не было сил. Едва отец уехал, а мать ткнулась лицом в подушку, я украдкой надел ее туфли и побежал к Ваське.

На улице дул пронизывающий ветер. Тусклое, запыленное солнце по-осеннему низко висело над степью. Казалось, будто холод исходит от него.

Васьки дома не было. Я стоял посреди двора, соображая, куда мог деться Васька.

Неожиданно со стороны угольного сарая ко мне донеслись приглушенные голоса. Я прислушался. За деревянной стеной говорил рыжий Илюха:

- Ленька не пойдет. Он сдрейфит.

- Кто? Ленька? - послышался Васькин голос. - Чтобы мой помощник да сдрейфил?

- Конечно, побоится, известный трус, - упрямо твердил Илюха.

Еще не зная, что происходит в сарае, но полный обиды, я рванул дверь. Дребезжа и волочась по земле подгнившими досками, дверь приоткрылась. Запахло старой обувью. В полумраке я с трудом разглядел лица ребят. На куче угля сидел Илюха и ковырял заржавленным штыком землю. Рядом, вытянув единственную ногу, стругал деревянную саблю Уча. Васька, заложив руки за спину, деловито ходил по сараю из угла в угол. Абдулка Цыган сидел у самой двери и зачем-то разрывал на полосы свою красную рубашку. Старый пиджак был накинут у него на голое тело. Я сжал кулаки и двинулся на Илюху:

- Ты что тут наговариваешь на меня? Кто побоится?

Илюха вздрогнул от неожиданности, но спохватился и ласково проговорил:

- А вот и Леня пришел, садись сюда, здесь мягче.

- Ты зубы не заговаривай: кто трус?

Илюха, защищаясь, поднял руки к лицу:

- Я понарошку, а ты думаешь, правда.

- Смотри, а то так стукну, что из глаз звезды посыплются.

- Ну будет вам! - строго сказал Васька и, кивнув мне, добавил: Садись на заседание.

Я присел на голубиную клетку и начал заседать.

- Слушайте, что я буду говорить...

Васька не спеша прошелся по сараю и начал рассказывать о том, как в Петрограде сбежал от рабочих Керенский. Пришли арестовать его, а он выпрыгнул в окно, переоделся в огороде в женскую кофту, только юбку не успел надеть, так и остался в галифе. Что делать? Тогда он покрылся длинной шалью, взял в руки корзинку и пошел. Красногвардейцы пропустили его, думали, идет какая-то тетка на базар. А он выбрался за город, корзинку бросил - и тикать. Рабочие спохватились, да поздно. Так и убежал Керенский далеко, аж в какую-то Америку.

- В царском дворце в Петрограде живут теперь рабочие, - с гордостью рассказывал Васька, - едят из золотых царских тарелок, смотрятся в царские зеркала...

- Ух ты!.. Наверно, и спят на царевой постели, - сказал Уча.

- Выдумаешь, - возразил Илюха, - на царскую постелю разве заберешься? Там одних перин сто штук до самого потолка.

- Ну и что? Лестницу подставь и полезай, зато мягко спать.

- Вась, а Ленин тоже там? - спросил Абдулка.

- Нет, Ленин не захотел в царском дворце жить.

- Почему?

- «Почему, почему»!.. Противно, вот почему. Ленин живет в домике. Небольшой такой, с палисадником.

- Откуда ты знаешь?

- Опять двадцать пять - откуда, зачем, почему. Тебе говорят, значит, слушай.

Радостно было от того, что рассказывал Васька. Но оказалось, не все у нас так хорошо, как хотелось бы. Какой-то генерал Каледин, помощник Керенского, не признает рабочую власть и послал на наш город казаков. Ими командует фон Графф. Не тот фон Графф, которого рабочие чуть не бросили в ствол шахты, а его сын Колька фон Графф. Калединцы подошли уже близко и хотят захватить город. Надо спасать положение.

Вопрос решили быстро: в красногвардейцы записываемся все. Оружие пока у каждого свое.

Работа закипела. Абдулкины красные лоскуты мы прикрепили кто на рукава, кто на шапку.

- Значит, так, - закончил Васька. - Ленька будет моим главным помощником, а ты, Уча... Эх!.. - Васька сокрушенно почесал за ухом. - Не годишься ты с одной ногой на лошадь. Ну ладно, пешком воевать будешь. Пошли! Только смотрите, кто боится, лучше сразу признавайтесь. - Внезапно он ткнул в меня пальцем: - Божись, что не сдрейфишь!

- Ей-богу, - скороговоркой выпалил я.

- Не так. Что ты божишься, как в церкви? Со злостью божись!

Я шагнул на середину сарая и поднял кулак:

- Чтоб я... нет, не так, погодите... чтоб меня на том свете черти на сковородке жарили, чтоб...

- Довольно, - сказал Васька. - Уча, божись.

Ребята божились не менее яростно. Абдулка даже ругнулся от усердия. Только Илюха оробел, еле слышно выговорил «ей-богу» и торопливо перекрестился.

- Теперь пошли! - сказал Васька. - Только не забудьте: когда начнут стрелять из орудия трехдюймовки, открывайте рот пошире, иначе оглохнуть можно.

Я сбегал на чердак и взял генеральскую шашку, которую когда-то отняли у кадета. Я обернул ее тряпками и спрятал под рубахой. Ребята тоже вооружились. У Абдулки висела на поясе бомба - пивная бутылка с негашеной известью. Если такую бомбу кинуть, она хлопнет и зашипит, как настоящая. Один Илюха остался безоружным - должно быть, боялся.

Дул сильный ветер, когда мы вышли из сарая. Вблизи Пожарной площади на каланче сорвало лист железа, и он, перевертываясь в воздухе, грохнулся на землю возле Васьки. Мы шагали по двое в ряд. Васька шел впереди и так быстро, что мы едва поспевали за ним. Илюха у каждого встречного спрашивал: «Дядь, где винтовки дают?» - «Зачем тебе?» - «Воевать идем!»

Около почты проходить было опасно, там стреляли: в здании засели бывшие городовые и не хотели сдаваться.