Повесть о суровом друге - Жариков Леонид Михайлович. Страница 61

Скоро мне пришлось с Надей повидаться, но лучше бы не было такой встречи...

Я шел по улице и увидел, как белые казаки вели арестованных троих рабочих и одну девушку.

По мостовой цокали копыта коней, поблескивали на солнце обнаженные сабли. Едущий впереди молодой казак с лихим чубом кричал прохожим:

- Разойдись, дай дорогу!

Арестованные были связаны цепями. Девушка, избитая, шла и спотыкалась. И тут я заметил, что она смотрит на меня и глаз не отводит. Я вгляделся и узнал Надю.

Я побежал сбоку по тротуару, обогнал конвойных и все смотрел и смотрел на Надю. Она хмурила брови, опускала голову, косилась на конвойных. Я понял: ей нужно что-то сказать мне, но она не могла. Потом я приметил, как Надя выронила смятую бумажку и указала на нее глазами.

Подождав, пока белые казаки проедут, я выбежал на мостовую, поднял бумажку и помчался догонять арестованных. Издали я показал Наде уголок записки. Она улыбнулась мне. Милая наша Надя, ее увели...

Я бежал до самой тюрьмы, и, когда железная дверь захлопнулась, я развернул записку. Огрызком карандаша там было неразборчиво написано:

«Комсомольцы, осужденные на смерть, шлют свой прощальный привет товарищам! Умираем, но торжествуем. Верим в победу коммунизма. Да здравствует родной комсомол!»

Я зажал в руке записку. Что делать? И я пустился во весь дух к Ваське.

Когда я прочитал дома записку, Анисим Иванович сказал печально:

- Льется юная кровь, детей не жалеют. Но даст эта кровь великие всходы...

- Молодец, что поднял записку, - похвалил меня Васька. - Папа, я отнесу письмо туда...

- Иди, сынок, да будь осторожен. За нами следят.

Васька спрятал записку и ушел, а куда, не сказал.

Ночью у нас тайно собрались комсомольцы-партизаны. Ваня Президиум объявил о гибели Нади.

Комсомольцы поднялись и сурово запели; у меня даже мороз по коже прошел от того, как все происходило: тесная землянка, тусклый каганец, за окном глухая ночь, и стоят с непокрытыми головами комсомольцы, и поют вполголоса:

И если гром великий грянет

Над сворой псов и палачей,

Для нас все так же солнце станет

Сиять огнем своих лучей.

Васька тоже пел. Я взглянул на него и не поверил сам себе: Васька плакал. Первый раз в жизни видел я, как слезы катились у него из глаз. Васька хмурился: не хотел, чтобы я видел, как он плачет. Сам я держался изо всех сил, хотя жалко было Надю.

- Все. Точка, - сказал Васька на другой день. - Объявляю деникинцам красный террор!

И мы стали мстить белогвардейцам кто как мог. В одну походную кухню, прямо в кашу, набросали камней, у казака стащили затвор от карабина, на лавке у Мурата заляпали грязью деникинский плакат.

8

Однажды Васька шепнул мне по секрету:

- Ленчик, хочешь посмотреть английскую танку?

- Где?

- Ребята рассказывали, что на станцию белогвардейский эшелон прибыл. Пойдем?

- Айда!

Мы собрались в дальний путь: до станции железной дороги было семь верст.

Долго мы шли по степи. За рудником «Ветка» потянулись поля кукурузы и подсолнуха, а за ними - болгарские огороды. Там была бахча. Если подняться на пригорок, можно увидеть издали желтые дыни и полосатые круглые арбузы. Они лежали прямо на земле - подкрадись и рви. Но сейчас все поля были вытоптаны. Все же мы нашли среди спутанной ботвы три небольшие дыни. Две мы тут же съели за здоровье огородника, который сидел в шалаше и боялся нос высунуть. А может, его совсем не было: шалаш, покрытый камышом и сухим бурьяном, мы обошли стороной.

Третью дыню Васька спрятал за пазуху.

- Отцу и мамке гостинец, - сказал он, и было смешно смотреть, как дыня оттопыривалась у него под рубахой, как будто там бомба лежала.

Мы шли не меньше часа. Но вот показалась вдали водонапорная башня и донеслись паровозные гудки. Мы знали, что если прибыли войска, то нас на вокзал не пустят. Поэтому пришлось зайти из-за семафора и шагать по шпалам.

Хитрость не удалась: часовой с винтовкой заметил нас и помахал рукой, чтобы сошли с путей. Но Васька был скор на выдумку, он стал нырять под вагонами, стоявшими в тупике. Я последовал за ним. Так мы очутились на станции.

На путях стоял бронепоезд с надписью на тендере: «За Русь святую». Возле него прохаживались офицеры в новеньких погонах. Из орудийных башен торчали стволы пушек. Паровоз, тоже покрытый броней, тихонько посапывал, выпуская белый парок.

К хвосту бронепоезда была прицеплена открытая площадка, а на ней какое-то железное чудовище, похожее на лягушку. Я смотрел и не мог понять: дом не дом, коробка не коробка. На вагон тоже не была похожа: вместо колес рубчатые ленты. Из башен по бокам выглядывали тупые рыла пулеметов.

- Это и есть танка?

- Ага.

- Как же она едет?

- Не знаю. Сейчас будут сгружать, увидим.

Рабочие-железнодорожники стали настилать из досок дорогу прямо через рельсы. Потом какой-то человек в кожаном костюме открыл люк танки и залез в ее утробу. Скоро заработал мотор - заревело, затрещало в машине, синий дым повалил, танка покачнулась, рубчатые ленты побежали кругом, и железная хата, точно гусеница, поползла с платформы на животе.

Вокруг толпились офицеры и солдаты, все с интересом смотрели. Доски трещали под неимоверной тяжестью. Офицеры радовались, говорили, что если такая громадина пойдет в бой, то все «краснопузые» разбегутся.

Мы с Васькой переглянулись: ишь, гады, торжествуют. Но мы не очень испугались! Я вспомнил, как Петя говорил: будем бревна кидать под ихние танки, остановим! Я подбадривал себя, а самому было страшно смотреть. Чудовище ползло, и все вокруг грохотало, даже земля тряслась, и стекла звенели в окнах. Как его бревном остановишь, если он эти бревна подминает под себя, как щепки!

Деникинцы, веселые, бежали за танкой, обгоняли ее, хлопали по бронированным бокам, заглядывали в щелки. Мы тоже, смешавшись с толпой солдат, подходили близко. А Васька даже плюнул незаметно в щелку. Я его понимал - обидно было, что беляки радуются.

Скоро железное чудовище уползло, а мы вернулись на станцию. Бронепоезд «За Русь святую» разводил пары, а потом ушел.

На какое-то время вокзал опустел. Мы собрались было в обратный путь, но тут опять началось оживление, раздались звонки, извещавшие о подходе нового поезда.

Если так, надо было остаться: мы теперь красные партизаны, и надо глядеть в оба, что белогвардейцы будут делать. Комсомольцам надо обо всем знать.

Из поселка прискакали кавалеристы на сытых конях, все в чеченской форме, в кубанках. Кони и люди выстроились вдоль перрона лицом к железнодорожным путям. Нас с Васькой чуть не затоптали. Пришлось укрыться за будкой, где раньше торговали лимонадом.

Скоро на станцию влетел эшелон с войсками. Заиграли трубы, всадники вскинули обнаженные шашки. Из штабного вагона вышел генерал с черной повязкой на глазу, с шашкой и маузером.

Откуда-то появилась толпа горожан во главе с Цыбулей. Они поднесли генералу буханку пшеничного хлеба и солонку. Потом один бородач налил генералу бокал вина. Тот поднял бокал и крикнул хриплым голосом:

- Пью за вас, орлы мои!

Он выпил вино и разбил бокал о рельс.

Грянуло «ура», кавалеристы обнажили шашки.

- Я знаю, кто этот косой, - шепнул мне Васька. - Это генерал Шкуро!

- А кто ему глаз выбил?

- Нашлись добрые люди...

Не успели мы опомниться, как оба едва не упали от неожиданности и удивления. Все что угодно можно было ожидать, только не этого. Среди офицеров, окружавших генерала Шкуро, мы увидели Геньку Шатохина. Надменный кадет в форме держал себя щеголем и даже перчатки белые надел, как тогда на речке Кальмиус.

Я со страхом подумал: если Генька увидит нас, то не сносить нам головы. Сам генерал Шкуро выхватит саблю, чтобы нас зарубить.

Не отрываясь, Васька смотрел на кадета. Нет, он не боялся помещичьего сынка, а завидовал ему. Ненамного кадет старше, а вот взяли его в армию. Почему же белогвардейцы берут своих, а наши наотрез не хотят записывать нас? Вот, наверно, о чем думал Васька, глядя на красивую, в серебре шашку кадета, на его сапожки со шпорами, на серую кубанку с малиновым верхом.