Большая книга ужасов – 56 (сборник) - Некрасов Евгений Львович. Страница 25

– Лейтенант Пороховницын, дяди-Сашин душеприказчик, – кивнул он за окошко и посигналил.

Военный за столиками был один, гигант в пятнистой форме. Кофейная чашечка в его руке казалась кукольной. Пороховницын держал ее кончиками пальцев. Встав, он залихватским щелчком сбил на затылок фуражку.

Я примерзла к сиденью. Раздвигая мизинцем пустые стулья, к нам шел мой кумир Данила Козловский, только увеличенный раза в полтора.

Глава II. Лейтенант молодой и красивый

– Уступи место, – велел папа.

Стекла в машине были опущены, и подходивший к нам Пороховницын услышал.

– Не надо, – возразил он, – я и сзади помещусь.

Я сказала:

– Там Дрюня.

– Он кусается? – заглянул в окошко Пороховницын.

– Дрюня – это мальчик, – объяснила я, – а морской свин пока что без имени.

– Я и спрашиваю про мальчика. Если не кусается, то я сяду к нему, а ты оставайся впереди, любуйся Нижними. Тысяча лет нашему городу. Основан князем Святополком Шестипалым.

– Не знаю такого, – сказала я.

– Он умер, – объяснил Пороховницын и протянул мне ладонь шириной с небольшую лопату. – Антон.

– Наталья, – представилась я.

Увеличенный Данила Козловский осторожно подержал мою руку. Я застеснялась и стала подвигать вперед сиденье, которое давно сломалось и было привинчено намертво.

– Вэвэ, – буркнул папа.

Вэвэ, а еще Вавочка – это я, Влюбчивая Ворона, как в мультике. Она там втрескивается во всех, кто попадется на глаза. Папа засекает мои влюбленности на подлете, иногда раньше, чем я сама.

– А кто влюбился через забор? – шепотом напомнила я.

Пороховницын тем временем уселся и молча пожал руку папе. Фуражку он снял, ссутулился и все равно упирался затылком в крышу. Вблизи оказалось, что у него серые глаза (у настоящего Данилы карие). Я еще не решила, хорошо это или плохо.

Наш пепелац задребезжал дальше. Взяв на себя роль экскурсовода, лейтенант показывал пальцем у меня из-за спины:

– Музей… Церковь… Церковь… Музей.

Церквей было четыре, музеев – шесть, не считая того, что каждый второй особнячок украшала медная доска: «Дом лоцмана. XVI век» или «Рыбная лавка. XVII век». Чаще всего попадались кафе и рестораны. Пороховницын давно подсчитал, что в них можно усадить все работающее население города.

– А как же пенсионеры и особенно грудные дети?! – возмутилась я.

Пороховницын сказал:

– Их во вторую смену, если останется шампанское.

– Это все для туристов, Натаха. У местных нет денег на рестораны, – серьезно объяснил папа. Он был занят борьбой с рулевым управлением и не понял, что мы прикалываемся.

Туристы лезли под колеса, как заговоренные. Кто выходил на мостовую, чтобы красивый дом поместился в кадр фотика, кто – чтобы познакомиться с девушкой на той стороне улицы, кто – чтобы не знакомиться. Если пропускать всех, пришлось бы стоять до конца туристического сезона. Сумятицы добавляли встречные машины, то и дело заезжавшие на нашу полосу, чтобы объехать какого-нибудь зеваку. Папа тоже выписывал кренделя, вцепившись в баранку с таким отчаянным видом, как будто проходил скоростной этап ралли, хотя на самом деле мы еле ползли. Одного туриста он боднул бампером, тот отскочил, но даже не обернулся.

Пороховницын спросил:

– Сергей, а с домом вы как решили? Продавать собираетесь?

– Лето поживем, а там, скорее всего, продадим. Ездить далеко, – ответил папа.

– Торопиться не советую. Сейчас вам никто не даст настоящей цены, – сказал Пороховницын. – Там же полигон, а население боится его, как черт ладана, особенно после случая с Александром Григорьевичем. Вот года через три, когда мы полигон разминируем, там будет самое престижное место во всей области: лесопарк, гостиницы на пять звездочек, монорельсовая дорога до Нижних…

– А вы будете жить в доме эти три года?

– Я живу, чтоб ваше наследство не растащили. Сегодня же съеду в военный городок! – оскорбился Пороховницын.

– Фу-ты, ерш какой, – фыркнул папа. – Я же совсем в другом смысле сказал: живите, раз вам не в тягость. Если я буду знать, что дом под присмотром, то и продавать не стану. Жалко, ведь часть моего детства здесь прошла, все каникулы у дяди Саши…

– А я вас помню, – объявил повеселевший Пороховницын. – Вы курсантом сюда приезжали: погоны с галунами, на рукаве одна нашивка. Мне пяти лет не было, а помню. Я тоже мечтал стать курсантом. Дядя Саша был недосягаемой величиной, а курсант вроде поближе, я и мечтал.

– Так ты ниженский! Тогда давай на «ты», – предложил папа.

– На «ты» надо выпить, – деловито заметил Пороховницын.

Моя влюбленность, панически пискнув, стала морщиться и сдуваться. Пьяница он, что ли, этот лейтенант?

– Само собой. И дядю Сашу помянем. Показывай, где покупать, – ответил папа.

– Обижаешь, у меня все за неделю куплено. Грузди засолены сырыми, со скрипом, – похвалился Пороховницын. – Потом, конечно, в баньку. По данным Гаагского института социологических исследований, баня – лучшее средство от стресса…

Тут я не выдержала:

– А какой у вас стресс? Что чужой дядя умер в том году?

Папа неодобрительно покачал головой. Пороховницын у меня за спиной молчал-молчал и, когда я уже думала, что умыла лейтенанта, выложил:

– Я, милая барышня, занимаюсь разминированием здешнего полигона. Стреляли на нем еще с царских времен, и не все снаряды разрывались.

– Отбрил! – засмеялся папа. – Вэвэ, не пытайся командовать военными. У лейтенанта в подчинении сорок душ, и он отвечает за их жизни, чтобы, если надо, послать на смерть. Ни у одного министра нет такой власти, если он не министр обороны.

Мои щеки раскалились, как конфорки на плите. Хорошо, что в машине было темно и никто не увидел.

Пороховницын спросил:

– Вэвэ – это что значит?

– «Взрывчатое вещество», – не стал выдавать мое настоящее прозвище папа. – Дочь у меня серьезная деушка. Натах, скажи, кем ты будешь.

– Космонавтом! – огрызнулась я. Ненавижу эти взрослые вопросики свысока.

– Программистом, – выложил папа (вообще-то веб-дизайнером, но это для него слишком сложно). – Она уже зарабатывает помаленьку: рисует картинки в 3D и продает.

Пороховницын помолчал и выдал:

– Так ты рисовать умеешь! А можешь стенгазету? Краски, ватман – все есть, только художник у нас дембельнулся.

Он оказался компьютерным неучем, хуже папы. Комп изучал у себя в военном институте, но быстро позабыл за ненадобностью… Пришлось объяснить кое-какие вещи, которые сейчас в школе проходят. Лейтенант изумленно качал головой и задавал детские вопросы. Иногда мне казалось, что дядя шутит. Ну, может ли человек с высшим образованием не знать, что те же картинки в 3D рисуют на компе, а не красками на ватмане?

– Вэвэ! – опять обозвался папа и расшифровал: – «Выпендрежница великая».

Кажется, ему не удалось подпортить мне триумф. Я спиной чувствовала, что Пороховницын меня зауважал.

Папа стал расспрашивать, как погиб дядя Саша и почему из этого делают тайну.

– Уже не делают, – отвечал Пороховницын. – Есть заключение технической комиссии: подорвался на пластиковой мине, их тоже испытывали у нас на полигоне. Только чепуха это. Я здесь нагляделся, как мины рвутся – совсем не та картина. Покромсало Александра Григорьевича сильно, а осколков не нашли, вот и постановили: мина, пластиковая, безосколочная. В комиссии было два генерала, не могли же они написать: «Сами не знаем».

– А в чем ошибка? – не понял папа.

– Так и воронки не было!

Насчет воронки я еще поняла: раз что-то взорвалось, то в земле должна была остаться яма. А дальше они заговорили про какой-то стакан, который не нашли. Пороховницын таинственным полушепотом сообщил, что и пахло на месте взрыва не так. Взрывчатки он здесь нанюхался: и тола, и пластита, и гексогена, и аммонала, и американской «Си-4», но мина, убившая дядю Сашу, оставила другой, ни на что не похожий запах. Сошлись они с папой на том, что мина была несерийная, какой-то опытный образец, забытый на полигоне, может быть, сотню лет назад.