Беглецы. Восстание на золотых приисках (с илл.) - Линдсей Джек. Страница 52

— Сколько вы убили? — с восхищением спросила Козима.

— Ну, чтобы быть точным, мисс, — сказал Шейн, — должен признаться, — ни одного. Хотя нескольких ранил.

— Они наёмники тирании! — воскликнула Козима, и глаза её засверкали.

— Ну-ну, не растравляй себя, а то у тебя будет несварение желудка, — сказала миссис Вертхайм. — Я бы не позволила тебе есть и яблочный пирог и драчену, да ещё после ростбифа, если б знала, что ты потом договоришься до такого состояния. Теперь ты не будешь спать целый месяц.

— Неправда! Отвратительная неправда! — ответила Козима и добавила с торжеством: — Я никогда не сплю. Я и не думаю спать, пока не будет провозглашён Свободный Мир.

— Осторожнее на поворотах, — сказал Шейн, почёсывая затылок. — Мы сделаем всё для вас, что сможем, мисс, но вам придётся туговато, если на это потребуется год или вроде того.

— Но ведь года не потребуется, правда? — обратилась Козима к Дику.

Дик покраснел.

— Конечно, нет.

Он знал, что Шейн в душе смеётся над ним, и хотя готов был признать, что высокие принципы Козимы выглядели иногда ребяческими в применении к действительности, всё же не мог согласиться с Шейном и миссис Вертхайм, которые явно считали их смешными.

— Ну, оставим пока политику в покое, — сказала миссис Вертхайм. — У меня в печке вкусный пирог, и, может быть, мистер Корриген согласится разделить с нами наш скромный ужин.

— Безусловно, — отозвался Шейн, — и вот доказательство моей правоты, когда я говорил, что у вас золотое сердце и проницательность патера Мак-Гайра. Впрочем, прошу прощения, вы, наверно, не знаете его. Он был священником в моей деревне и нагонял на меня ужас в детстве, потому что от него нельзя было ничего утаить. Никогда не забуду дня, когда я стоял, дрожа, перед ним, а он орал: «Не вздумай врать, Корриген, говори, что ты прячешь в шапке!» Я ему говорю: «Ваше преподобие, там только большая картофелина, которую я подобрал на дороге», — а он в ответ: «Теперь я понимаю, почему у меня так плохо уродился картофель». Ох, он был великий человек!

— И молодому мистеру Престону тоже надо перекусить. — Миссис Вертхайм благожелательно улыбнулась. — Он растёт и нуждается в питании. Ему это необходимо. В его возрасте нужна пища, которая укрепляет кости.

— В моём тоже, — сказала Козима.

— Ни в коем случае, — возразила миссис Вертхайм. — Ты и так съела больше, чем нужно, и теперь не будешь спать всю ночь.

— У меня столько же костей, сколько у него, — возмутилась Козима. — Если вы не дадите мне есть, я больше никогда не буду заниматься музыкой. Изрублю топором фортепиано. Убью учителя, пусть даже это будет милый и добрый герр Бромбергер и пусть у него будет пятеро детей, которых я ненавижу!

— Ну ладно, так и быть на этот раз, — со вздохом согласилась миссис Вертхайм. — По случаю гостей. Но ты ведь знаешь, как ты мучаешься от несварения.

И, прежде чем Козима успела открыть рот, миссис Вертхайм вышла из комнаты.

— Какая бесстыдная ложь! — сказала Козима. — У меня в жизни не было несварения. Ни единого раза. Она это говорит, чтобы унизить меня.

— Не принимайте это близко к сердцу, — сказал Шейн. — У меня, признаюсь, много раз было несварение.

— Да, но вы — мужчина! — топнув ногой, воскликнула Козима. — Мужчине всё можно. Не то что девочке. Ох, если бы я была мужчиной!

— Ну-ну! — сказал Шейн. — Вы же взяли верх над вашей тётей. Вам дадут кусок пирога.

— Да, это верно, — сразу утешилась Козима.

Дик никак не мог решить, была ли Козима вправду самой красивой девочкой на свете или ему это казалось: до сих пор он ещё ни разу не вглядывался ни в одну девочку. И он дал себе слово внимательно рассматривать всех, кого он встретит, чтобы собрать материал для сравнения.

— Сыграй нам, Козима! — крикнула миссис Вертхайм из коридора.

— Не хочу! — отозвалась Козима. Потом она обратилась к Дику и Шейну: — Я раз слышала человека, который замечательно играл на фортепиано. Он изображал грозу, и это была настоящая гроза. Но как я ни стучу по клавишам, у меня всё равно так не выходит, хотя, — добавила она с гордостью, — однажды я даже порвала струну.

— Пожалуйста, сыграйте нам что-нибудь, — сказал Шейн, опередив Дика, который тоже хотел попросить Козиму об этом, но был обескуражен её явным отвращением к фортепиано. — Только не грозу, а что-нибудь помелодичнее.

— С удовольствием.

Козима подошла к инструменту, села на табурет, сгорбилась и подняла руки, плотно прижав локти к бокам и неуверенно растопырив пальцы. Она громко и очень тщательно отбарабанила песню: «На ней был веночек из роз».

— Отвратительно, правда? — спросила она.

— Да нет, что вы, милая барышня. Так же красиво, как и ваше личико, — ответил Шейн. — Именно эту песню я люблю слушать после драки с полицейскими и солдатней. Сыграйте её нам ещё раз.

Козима снова заиграла, — так же тщательно и без всякого выражения.

— Помоги мне накрыть на стол, Козима! — позвала миссис Вертхайм.

— Не хочу! — ответила Козима.

— Я очень голоден, — бросил вскользь Шейн.

— Ах, бедняга, вы голодны? — Козима вскочила с табурета. — Сейчас помогу тёте побыстрее управиться с ужином.

Она выбежала из комнаты.

— Забавное существо. — Он снисходительно покачал головой. — Девочка, — что с неё возьмёшь!

Дик воззрился на него, потрясённый тем, что человек может быть так слеп.

Глава 15. Восстание

Следующий день прошёл так же приятно. Невозможность принять участие в сходке старателей на холме Бэйкери огорчила Дика меньше, чем огорчила бы в прежние дни, когда рядом с ним не было Козимы. Зато Козима очень волновалась и хотела тайком удрать из дому.

— Я переоденусь мальчиком, — предложила она, — а ты снова оденься девочкой, и нас никто не узнает.

— Правильно, не узнают, — заметил Дик, — и меня не пустят на сходку.

Кенворти вернулся домой, не дождавшись окончания сходки, и рассказал Дику, что старатели водрузили на флагштоке знамя восстания — Южный Крест. Оратора, призывавшего действовать только увещеваниями, чуть не разорвали на клочки. Старатели были разгневаны и полны воли к действию. На сходке было принято несколько резолюций. В одной из них осуждались слова помощника главного судьи в Мельбурне, который назвал порочной и преступной борьбу английских и ирландских рабочих за лучшие условия жизни.

Потом явился Шейн. Он рассказал об остальных резолюциях. Старатели избрали исполнительный комитет Лиги Реформ. Был составлен протест против поведения военных, которые вводили в мирные посёлки отряды солдат с примкнутыми штыками и приказывали полицейским и солдатам стрелять в народ, не прочитав предварительно вслух закон о мятежах. Была также осуждена вся система выдачи лицензий. Старатели единогласно решили сжечь все лицензии и наотрез отказаться от новых. Что сможет сделать правительство с десятками тысяч нарушителей закона о лицензиях?

— И мы их действительно сожгли, — рассказывал Шейн. — Вам бы надо было посмотреть, как проклятые бумажки летели в огонь — сотни и сотни этих бумажек! Неплохо было погреть руки у такого костра. И конечно, старатели во всех других крупных поселениях последуют нашему примеру. Пришёл конец тирании военщины.

— А как, по-твоему, отнесётся к этому правительство? — спросил Дик.

— Придётся им на всё согласиться не поморщившись, — ответил Шейн. — Что они ещё могут сделать?

— Нет, они не подумают соглашаться, — спокойно возразил Кенворти. — Всё не так просто. Кого поддерживает правительство? Английских землевладельцев. Кто входит в законодательное собрание? Ставленники правительства и представители скваттеров — людей, которые заграбастали всю землю и во что бы то ни стало желают сохранить за собой свои огромные поместья. Они будут бороться с вами до последней крайности. Дело не в том, что нравится полицейским и солдатам, а в том, что им прикажут делать.

— Ну и что же из этого следует? — спросил Шейн.