Дырчатая луна (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 45
— Я эти деньги спрячу, а бабушке буду давать помаленьку. Можно теперь целую неделю не просить...
— Мы тебе еще насобираем, — храбро пообещал я. — Мы знаем места. Верно, Сережка? — И осекся. Может, не стоит болтать про Безлюдные Пространства? Но Сережка отозвался беспечно:
— Само собой! А ты завтра принеси Сойке еще одну книжку.
Сойка проводила нас до угла Кровельщиков и Водопроводной. А там, когда прощались, вдруг засмущалась снова:
— Можно, я спрошу?.. Вы не знаете, что такое брашпиль?
Ну и вопросик!
— Это на корабле... — начал Сережка.
— Такая машина, чтобы якорь поднимать! — заторопился я. — А ты где про него вычитала? В этой книжке ничего морского нет, по-моему.
— Это не из книжки. Из песни... Там такие слова: «Где-то грохнула цепь на брашпиле...» Теперь я понимаю...
— А что за песня? — осторожно спросил Сережка.
— Брат сочинил. Давно еще.
— Значит, у тебя есть брат? — глупо спросил я.
— Двоюродный. Он далеко, на Сахалине. Два года назад приезжал и пел мне. Я запомнила...
Мне вдруг до рези в глазах стало жаль эту белоголовую Сойку. Я даже закашлялся. А когда мы остались вдвоем с Сережкой, насупленно сказал:
— Раньше я думал, что Золушки бывают только в сказках...
— Бывают и по правде... Только мы в принцы не очень-то годимся.
— Я-то уж точно. Про инвалидных принцев сказок нет.
Сережка сделал вид, что разозлился:
Вот как тресну по шее! Несмотря на инвалидность!
И я почему-то обрадовался.
— Ладно, трескай! Только завтра приходи обязательно...
— Ох... завтра же суббота.
— Не можешь? — сразу затосковал я.
— Могу, только...
— Что?
— Завтра, наверно, твоя мама дома будет...
— Ну и что?!
— Наверно, она сердится на меня: «Привязался к Роме какой-то подозрительный тип, увозит куда-то...»
— А вот сейчас я тебя тресну по шее!
...Мы успели домой за три минуты до маминого звонка. И я бессовестно сообщил маме, что сижу дома уже давным-давно.
— Как тебе не стыдно сочинять! Я звонила пятнадцать минут назад!
— Ну и что?! Я в туалете был! Не срываться же!
— Вот подожди, будет тебе «туалет»...
Сережка убежал домой («Надо еще тете Насте с хозяйством помочь»), и я помахал ему с балкона. А он мне.
А когда Сережка скрылся, вдруг сразу, как ледяная сосулька, проколол меня страх: «А что, если завтра он не придет?»
Ну, завтра, может быть, и придет, а через несколько дней я ему надоем. С какой стати он должен возиться с инвалидом? Вокруг столько здоровых мальчишек! С ними можно без забот гонять мяч, носиться на велосипедах. Гулять, где душа пожелает, не таская тяжелое кресло. В том числе и по Безлюдным Пространствам...
Почему я за эти два дня привык, что он нянчится со мной? Привык, словно к себе самому, к своему второму я! Будто он для того и родился, чтобы всю жизнь быть со мной рядом!
Он и во сне приходит, не забывает меня. А я что? Чем хорошим я могу ответить Сережке? Я же... свинский эгоист! Сегодня даже прикрикнул, когда он вез меня по шпалам: «Не тряси так!»
Нет, он не бросит меня сразу, но где-нибудь через неделю скажет, глядя в сторону: «Понимаешь, я завтра не смогу прийти. И послезавтра. Дома куча дел...»
Я чуть не заревел. Головой лег на перила балкона. И сидел так, пока не пришла мама.
Она не стала сильно ворчать на меня за дневные приключения. Была рассеянна — видимо, из-за своих каких-то забот. Мне стало поспокойнее, но все же я улегся опять совсем рано: чтобы поскорее дождаться утра и Сережки. Увижу его и спрошу прямо: «Ты со мной подружился накрепко или это так, случайность?»
Но разве про такое говорят?
А может, он опять приснится? Тогда уж точно спрошу.
Однако Сережка в эту ночь не приснился. Видел я громадные ржавые механизмы, которые лязгали шестернями, телефон, по которому никак не могу дозвониться домой; соседского кота, который хитрым голосом доказывал, что он не Пушок, а Лопушок. Враль несчастный!
Потом приснилась Сойка. Мы с ней гуляли по заросшим одуванчиками пустырям, по лопухам и кочкам, среди которых прятались мохнатые чуки. Мы собирали бутылки. Сойка была в коротком новом платьице — очень красном, с белыми бабочками. Но к платью была пришита заплата из серой холстины. Потому что Золушка. Сойка все время отворачивалась и тонким голосом пела одну и ту же фразу: «Где-то грохнула цепь на брашпиле...»
Хорошо в этом сне было то, что кресло мое ездило само собой. Подчинялось мысленным приказам. Ловко пробиралось через заросли. А потом у нас разбилась бутылка и осколок рассек мне ступню, и было совсем по правде больно. Сойка теплыми пальцами прижимала к порезу подорожник, и алые капли падали ей на белые сандалетки. И она чуть не плакала, а я смеялся, несмотря на боль...
Так я со смехом и проснулся. А нога радостно болела еще несколько секунд.
Сережка пришел ровно в десять, как договорились.
Он был неузнаваемый. В белой рубашке, в синих брюках с наглаженными стрелками. Кепку-бейсболку он оставил дома, а волосы были расчесаны на косой пробор — очень старательно.
Совсем другой Сережка. Я, конечно, обрадовался, но...
Зато маме он понравился. Тем более что сразу же заявил:
— Ирина Григорьевна, вы меня извините, пожалуйста. Это я виноват, что вчера задержались.
Мама сказала, что это пустяки и что она очень довольна, что у Ромы появился такой замечательный товарищ, и так далее... Напоила нас чаем и отпустила гулять до обеда.
— Мама, до трех часов! Мы ведь поздно позавтракали!
— Ну, хорошо, хорошо... — Ее по-прежнему занимали какие-то свои заботы. Уж не сделал ли Евгений Львович ей очередное решительное предложение?
Мама помогла нам спуститься, хотя Сережка убеждал, что управится сам.
На улице он спросил:
— Куда двинемся?
— К Сойке, конечно! Я же книжку взял для нее...
— А чего ты надутый?
— А чего ты такой наглаженный! На Безлюдные Пространства в этом наряде не сунешься.
— Да, если брюки извожу, тетя Настя со свету сживет...
— Вот видишь!
— Но не мог же я перед твоей мамой появиться оборванцем!
— Не оборванцем, а нормальным человеком...
— Ничего! Сегодня погуляем среди цивилизации. А потом... у нас еще знаешь сколько всего впереди!
И я сразу растаял.
Сойка ждала нас не на прежнем месте, а напротив, через улицу. Там был скверик с двумя скамейками. На одной и сидела Сойка. С книжкой. Встала навстречу нам, заулыбалась. Потупилась.
Она была нынче не в мальчишечьей пыльной одежде, а почти такая, как в моем сне. Только рисунок на красном платьице был не из бабочек, а из белых листьев. И заплаты, конечно, не оказалось. А сандалетки — потрепанные, коричневые, на босу ногу.
Сережка сказал в упор, без смущения:
— Какая ты сегодня красивая. — Вроде бы и шутя, но и по правде.
Она шевельнула ресницами-гусеницами. Решилась почти на такой же ответ:
— А ты... тоже...
Я вздохнул с дурашливой ревностью (ох, совсем ли с дурашливой?):
— Лишь мне похвастаться нечем.
А Сойка... знаете, что она тогда выдала? Тихонько, но безбоязненно:
— А тебе и не надо хвастаться. Ты всегда красивый.
У меня уши — будто вмиг сварились.
— Вот не дам больше книжек, будешь знать, как глупости говорить!
Сережка поглядел на меня хитро. И вдруг:
— Сойка, пошли с нами гулять! Ты ведь сегодня... выходная?
Она сделалась как-то прямее. Взрослее даже.
— Я теперь всегда выходная. Бабушке отдала все деньги и сказала, что больше не буду... это. Никогда. Иначе пускай она покупает мне на эти деньги билет. До Дорожкина!
— Не хватит на билет-то, — заметил Сережка.
— Я знаю... но она не догадалась. Сделалась будто слабая совсем. И говорит: «Дитя мое, ты права. Я не должна...» Ой, как это?.. А! «Я не должна взваливать свою трагическую жизнь на детские плечи...» — И в глазах у Сойки то ди смех заблестел, то ли слезинки.