Дырчатая луна (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 79
— Ладно, нечего подмазываться, — начала таять она. — Чуть не уморил старую, а теперь «самая лучшая»...
— Ну как же не подмазываться, если я кругом виноват! — чистосердечно раскаялся Шурка. — Ты, если хочешь, скрути полотенце и огрей меж лопаток, как обещала...
— Брысь, бес косматый! — Баба Дуся шлепнула его, подтолкнула в свою комнатушку. — Ну-кось, надевай... Да осторожно ты, непутевый! Не сшито ведь, а только сметано...
Ткань была прохладная и легонькая. Ласковая такая после заскорузлой от дождя и сушки одежды.
— Ну, чего скажешь?
— Ба-а! Самое то!.. А знаешь, у тех пацанов, у двоих, такие же анголки. Только цветом не такие...
— Они, выходит, мальчонки вроде тебя? А я уж думала, не приведи Господь, какие-нибудь дуботолки...
— Что ты! Эти двое — как я, а еще один, он помладше. И две девчонки... девочки.
Радость от недавней встречи снова теплом разлилась по Шурке. Он размягченно сел у стола со швейной машинкой, щекой лег на обрезки ткани.
— Полегче шевелись. Расползутся швы-то...
— Не-а... — В Шурке расцветало тихое веселье. И нежность к бабе Дусе. Как он, дурак такой, недавно мог еще сомневаться: любит ее или нет?
— Баб-Дусь! Одну девочку зовут Женька...
— Это как? Евгения, значит...
— Ну да. Женька. С косами... Баб-Дусь, я в нее, кажется, влюбился. — Это он без всякого смущения, с неодолимым желанием поделиться радостью.
Баба Дуся слегка всполошилась. То ли всерьез, то ли для порядка:
— Господь с тобой! Не вздумай! В такие-то годы...
Шурка поморщился:
— Ну, я же не так...
«Так» он не хотел. Даже подумать было тошно!.. Он помнил, о чем липким шепотом говорили по ночам в интернате. И с каким трусливым придыханьем парни собирались в темноте «к девкам в гости»... И те кассеты, которые украдкой смотрели на портативном видике — его ночью вытаскивал из-под паркетных плиток владелец — Борька Хлопьев по прозвищу «Хлоп-по-ж...».
Шурка, надо признаться, тоже смотрел. Чтобы хоть на полчасика забыть о тоске, которая ночью подступала совсем без жалости. Но ему казалось, что от воровски мигающего экрана пахнет, как от немытых ног Хлопа...
Пусть, кому это надо, пыхтит и потеет от такой мерзости. Шурку же — рвать тянет. Насмотрелся, наслушался.
А Женька... Ему же ничего от нее не надо. Пускай только смотрит по-хорошему. Да иногда касалась бы кончиком косы его локтя или плеча...
Он зажмурился и прошептал:
— Я же... ничего. Просто... чтобы она — как сестренка...
И баба Дуся вдруг сказала, как Женька — без насмешки, ласково:
— Глупенький...
А он не глупенький был, а счастливый... Встал. Крутнулся на пятке.
— Баб-Дусь, все аккуратненько в самый раз! Шей!
— Ну-кось, погоди, не крутись, рукав отъехал... — Она взяла иглу с длинной нитью. Игла выскользнула из пальцев, баба Дуся успела ухватить нитку.
— Будь ты неладна, совсем пальцы инвалидные... — Игла качалась на нитке на уровне Шуркиных колен. И вдруг дернулась, потянулась к нему, как живая! Повернулась в воздухе горизонтально. Клюнула Шурку в ногу! Легонько, но... коварно так. Жутковато. Шурка взвизгнул, отскочил.
— Что? Укололся? Да как же это...
— Я... не знаю...
В груди — бешеное метанье. И трудно дышать, словно опять кубик в легких.
— Чего ты испугался-то?
А он разве знал — чего? Какой угрозы, какого намека?
Игла теперь качалась нормально, словно и не оживала, как магнитная стрелка.
Шурка подышал с усилием и часто. Кубик в легких растаял. Шурка улыбнулся.
— Я... такой вот. Почему-то с детства иголок боюсь...
Это он врал. Испугался иголки он первый раз в жизни...
Ох, да стоило ли визжать-то? И вздрагивать! Наверно, какая-нибудь случайная магнитная волна... При случае надо будет спросить у Гурского.
А когда он будет, этот случай?
А если не будет... тем лучше!
В приметы же и в предчувствия верить глупо...
Баба Дуся, сама слегка испуганная, проговорила:
— Снимай, на машинке шить буду... Иди на кухню, там суп разогретый да рыба жареная с вермишелью.
Ага... — Страх ушел, прежняя радость возвращалась к Шурке. — А можно, я меду к чаю возьму? Ложечку...
— Знаю я твою «ложечку»... Возьми... А как поешь, сходи в гараж к Степану. Он тебя сегодня уже три раза спрашивал. «Где Шурка» да «где Шурка»... Чегой-то у него за дело к тебе?
— Понятия не имею! — честно сказал Шурка. И опять — непонятное беспокойство.
Обедать не стал. Как был, в плавках, в майке и босой, выскочил на жаркий двор. Гараж соседа Степана был открыт.
В отличие от литературного героя, здешний дядя Степа не был великаном. Наоборот — невысокий, щуплый да к тому же слегка сгорбленный. С редкой щетинкой на лице и с постоянной озабоченностью в задумчивых коричневых глазах.
Вредные языки говорили, что эта озабоченность вызвана лишь постоянным желанием выпить. Но именно вредные. Потому что дядя Степа, несмотря на склонность постоянно быть в компании с четвертинкой, любил работу. Всякую.
Он числился на должности в какой-то частной мастерской, но большую часть времени проводил в своем гараже, ГДе стоял его допотопный «москвичонок» — всегда полуразобранный. Здесь дядя Степа что-то паял, вытачивал, привинчивал, скоблил рашпилем и клепал. Заказов от местного населения хватало. И надо сказать, заказы эти выполнял он добросовестно. А если от дяди Степы всегда попахивало кое-какой химией, то кто без греха...
Так рассуждала и баба Дуся. Иногда по вечерам она приглашала Степана к себе на кухню и там подносила рюмочку. А потом просила очередной раз починить машинку. В общем, слесарь дядя Степа и отставная портниха Евдокия Леонтьевна были добрые знакомые. Степан и к Шурке относился по-хорошему, один раз даже прокатил на «москвичонке» — в один из тех редких дней, когда эта керосинка ездила.
Но какое у дяди Степы могло быть к соседскому пацану срочное дело?
И с чего у Шурки такое беспокойство?
...В гараже летал тополиный пух. Солнце светило в распахнутые ворота. Дядя Степа скрежетал напильником по зажатой в тисках втулке. Оглянулся. Заискрились на щеках волоски. А еще заискрилась бутылочка с наклейкой. Дядя Степа ловко убрал ее под верстак.
— Шуренций! Заходи, дорогой!
— Здрасте... Зачем меня звали?
— Заходи, заходи...
Легко сказать «заходи». Справа между машиной и стеной загораживала проход железная бочка. Слева — стол со всяким слесарным инструментом и непонятной громоздкой штукой, смахивающей на аппарат из фильма «Самогонщики». Шурка прыгнул через бочку. Ловко прыгнул, красиво. Но над бочкой висел на стене моток толстой проволоки, из него торчал конец. Шурка на скорости чиркнул по концу плечом. Ух ты! Сразу побежало. Шурка прижал к рассеченной коже ладонь. Потекло между пальцами.
— Е-мое! — всполошился дядя Степа. — Скачешь, не глядишь!.. Ну-ка покажи.. Е-ка-лэмэнэ! Во рассадил!.. Ну-ка, давай промоем, чтоб зараза не случилась... — Он вытащил из-под верстака четвертинку. — Спирт — он первое средство против микробов.
Шурка поморщился:
— Да ладно, так сойдет... — Сел на шаткий табурет, все также зажимая плечо. — Сейчас зарастет... — Кровь уже не бежала. — Вы пока говорите, зачем звали-то...
— Да обожди ты «зачем звали»! Давай хоть перевяжем!
— Не надо, все уже. Вот. — Шурка убрал руку. На коже был розовый рубец. Словно рана заросла неделю назад.
Дядя Степа присвистнул.
— Можно? — Шурка взял у него четвертинку, плеснул на ладонь вонючую жидкость. Морщась от запаха, смыл с плеча и руки кровь, вытер ладонь подолом майки.
Дядя Степа крякнул, взял у него бутылку. Пятерней потер щетину.
— Ишь ты как... Правду говорил мужик о твоих свойствах.
— Какой мужик?
Дядя Степа сел напротив, на другой скрипучий табурет. Наклонился. Слегка дыхнул водочкой.
— Какой мужик, говоришь? Гурский... Значит, так. Привет тебе от Гурского.