Ребята Скобского дворца - Смирнов Василий Иванович. Страница 18

— А зачем? — глупо улыбаясь, спросил Цветок.

Ванюшка усердно продолжал считать веснушки. Догадливые девчонки начали уже смеяться.

— Двадцать одна... двадцать две... — бормотал Ванюшка. — Тьфу!.. Сбился... Ишь как тебя проконопатили!

Цветок побагровел. Такого злодейского поступка со стороны Ванюшки он не ожидал.

— Я тебе, Чайник, посчитаю... — пригрозил он Ванюшке. — Ты у меня по веревке будешь ходить!

Цветок поспешно отошел от Ванюшки, для чего-то подолом рубашки вытирая свое разом вспотевшее лицо и продолжая ругаться. Отомстив Цветку, Ванюшка спокойно вернулся на кухню чайной и занялся разглядыванием картинок в иллюстрированных журналах, что любил делать, когда ему было особенно скучно.

— Читай, заяц, читай, — проходя мимо, похвалил его Максимов, потрепав по голове. — В жизни пригодится...

Максимов любил вникать в ребячьи дела, шутливо награждая скобарей разными прозвищами, а порой приносил и одаривал ребят разными брошюрками со сказками, рассказами Гоголя, Пушкина.

Снова заглянув в малый зал, Ванюшка уже не увидел в мундштуке Михеля окурка. Куда он делся, было совершенно непонятно. Стоял Михель в прежней позе с повисшей в воздухе ногой.

«Кому понадобилось вытащить?» — подумал Ванюшка, испытующе взглянув на Терентия. Черт со своим приятелем в синем сюртуке продолжали еще сидеть за столом.

После разговора с Харичкиным Царь вышел на двор удрученный. Попавшийся в подъезде дымчатый облезлый кот с отрубленным хвостом подошел к Царю и стал тереться о его ногу. Царь погладил кота.

— Иди гуляй, — грустно сказал он ему.

Сидевшие на заборе воробьи встретили Царя громким чириканьем.

— Все ссоритесь? — укоризненно попрекнул их Царь. Он любил разговаривать с животными. В раннем детстве, оставаясь один дома, Царь разговаривал с тараканами, с серой мышкой, выбегавшей из щели.

Став постарше, он обрел новых друзей. Все собаки и кошки во дворе пользовались его покровительством и защитой.

Выйдя на двор, Царь долгим, внимательным взглядом огляделся вокруг, словно прощаясь. По-прежнему сияла и сверкала на солнце усеянная тысячами втоптанных стекляшек твердая, как гранит, земля без единой зеленой травинки. В глубине обширного двора чернели деревянные пристройки. Дымили вокруг фабричные трубы. Грохот и лязг несся с соседнего судостроительного завода. Переполненный скобарями двор шумел и гудел, как базар в праздничный день. Все кругом было обычное, родное.

Не верилось Царю, что скоро придется со всем этим расстаться.

Разыскав на дворе Фроську, Царь решительно подошел к ней, не зная еще, о чем будет говорить. Фроська была единственным человеком на свете, с которым Типка, уходя в услужение «к почетному гражданину» Харичкину. не мог не проститься. Если бы Харичкин забрал с собой и Фроську, Типка последовал бы за ним с большей охотой. Но Фроська оставалась на дворе Скобского дворца, а Типкина судьба уже находилась в руках Харичкина. Не сказать ей об этом было никак нельзя.

— Т-ты вот что... — не узнавая своего голоса, как обычно грубовато, начал Типка, как-то странно косясь на Фроську. — Ухожу я... насовсем.

— Далеко? — поинтересовалась удивленная Фроська.

— В-в услужение к одному барину... Дело у него торговое... Забирает меня к себе на... Кавказ...

Типка говорил с трудом, ворочая языком, как булыжником. Почему на Кавказ, Типка и сам не знал, уловил только из прошлого разговора с Харичкиным, что тот забирает его в отъезд. А слово «Кавказ» само собой пришло Типке на язык. Считал он Кавказ самой отдаленной от Петрограда местностью.

— Хочешь, я тебе свои стекляшки отдам?.. — предложил неожиданно Царь. Никакого другого сокровища, кроме разноцветных стекляшек в ящике под деревянным топчаном, у него не было.

Взглянув на Типку, растерялась и побледнела Фроська. В том, что Типка говорит чистую правду, она нисколько не усомнилась. Типка всегда говорил ей правду, и, может быть, за это она и уважала его больше, чем кого-либо из скобарей на дворе, даже больше чем уважала. Но об этом пока не знала ни одна душа на свете. В это самое время мимо них прошел, насупившись, Ванюшка.

— А ты не уезжай, — тихо попросила Фроська, глядя на Царя большими жалостливыми глазами. И она по своей привычке провела рукой по щеке Царя.

Царь еще более насупился.

— Нельзя мне... Тетка требует... Кормиться ей трудно.

Типка хотел еще что-то сказать, но помешали. Подошел пьяный тряпичник Младенец.

— Ребятки! — всхлипывал он. — Разве я человек? Я христопродавец!

Младенец, покачиваясь, хотел в чем-то покаяться, но Царь, взяв его за рукав, отвел к подъезду, уговаривая:

— Иди проспись, дядя Младенец. А то еще в участок заберут.

Избавившись от Младенца, Царь снова вернулся к Фроське. Она стала решительно возражать против его отъезда. Если и поступать в услужение, то лучше где-нибудь поближе, в самом Питере и неподалеку от Скобского дворца, — так считала она.

И вдруг, увидав вышедшего из чайной «Огонек» механика Максимова, Фроська взяла Царя за руку и приказала:

— Пошли!

— К-куда? — спросил Царь, подчиняясь требованию Фроськи.

Ни слова больше не говоря, Фроська подвела Царя к Максимову. Это был человек, которого Фроська знала как справедливого и честного и очень уважала. Он тоже всегда говорил всем правду, не лукавя и не стесняясь.

— Здрасте, дяденька! — вежливо обратилась Фроська, глядя ему в глаза. — С приятным аппетитом вас.

— Здорово, красавица. Спасибо! — добродушно приветствовал ее Максимов. — Что скажете?

— Вот! — Фроська говорила с отчаянной смелостью, указывая рукой на Царя. — Устройте его куда-нибудь, дяденька, в услужение.

Царь в своей полосатой тельняшке молчал. Он только благодарно взглянул на Фроську, и глаза у него потеплели. «Поможет или нет?» — думал он.

— Что, орел, туго приходится? — осведомился Максимов, удивленный, что эта шустрая черноглазая девчурка просит не за себя.

— Д-да, — признался Типка, умоляюще глядя на Максимова, — дюже хорошо бы на завод... или на фабрику... учеником...

— Он способный, — добавила Фроська. — Он все может.

— А живешь ты у кого? — поинтересовался Максимов.

— С т-теткой. Она не выгонит. А так ей т-трудно. Я уже большой. Четырнадцатый год мне. — Царь умышленно прибавил себе целый год. Ему только недавно исполнилось двенадцать лет.

— Надо подумать, — пообещал Максимов, которому понравилось, что ребята разговаривают с ним, как взрослые, деловито и серьезно. — А сам-то ты не пробовал устроиться?

— Не берут, — пожал плечами Царь. — Ходил я с теткой. Обещают, а не берут.

— А мать, отец у тебя, как видно, отсутствуют? — спросил Максимов.

— Батю стражники застрелили, когда в деревне барскую землю делили. А мамка... — Типка немного замялся, по-прежнему доверчиво глядя на Максимова ясными глазами. — Мамка с горя умом тронулась. Сгорела во время пожара. Я еще тогда малышом был.

Фроська, не вытерпев, снова ласково коснулась рукой щеки Царя, но в разговор больше не вмешивалась. Типка впервые за всю свою, как ему казалось, длинную жизнь так доверчиво и охотно рассказывал про своих родителей, видя, что Максимов, не улыбаясь, внимательно слушает его.

— Стражники, говоришь, застрелили? — сурово сдвинув брови, переспросил Максимов. — Да-а, жизнь у тебя, видно, настоящая, пролетарская. А Царем еще тебя зовут на дворе! Это по какой же причине? Коронация-то у тебя давно происходила? — Чтобы сгладить тяжелое настроение, Максимов умышленно пошутил, но Типка не понял шутки и не улыбнулся.

— Так это... по фамилии меня кличут. Такая фамилия у меня, Царев.

— Против фамилии ничего не скажешь. А кличка очень у тебя плохая. Очень даже плохая. Можно сказать, оскорбительная, — укоряюще покачал головой Максимов.

— А п-почему плохая? — Уже обидевшись, переспросил Типка.

Максимов улыбнулся, снял очки, протер платком стеклышки и, по привычке оглянувшись по сторонам, стал говорить уже тише: