Ребята Скобского дворца - Смирнов Василий Иванович. Страница 52
— Господа, — обратился офицер к другому офицеру и к молодой женщине в изящной каракулевой шубке, — этот парень спас мне на фронте жизнь.
Ребята удивленно переглянулись. Такой важной детали из фронтовой жизни Царя они еще не знали. Но слово «господа» неприятно покоробило слух скобарей.
— Пошли! — предложил ребятам гордый, самолюбивый Копейка, не желая оставаться рядом с такими важными особами.
Царь догнал своих ребят минут через пять.
— Это кто? — поинтересовались скобари.
— П-поручик Кохманский, мой ротный командир. А теперь капитан, — с заметной гордостью сообщил Царь. — Вместе в окопах сидели. Георгиевский крест за его спасение дали.
Каких-либо дальнейших пояснений со стороны Царя не последовало. Но друзья посмотрели на него с еще большим уважением. Фроська переглянулась с Дунечкой Пузиной, а Ванюшка с Цветком. Каждый невольно подумал, как ему далеко до Царя. Только Серега Копейка невозмутимо ухмылялся, с гордостью посматривая на своего крестового брата. Отвага и геройство Типки и раньше не вызывали у Сереги никаких сомнений.
Битком набитый пассажирами вагон пригородного поезда шел медленно. В вагоне третьего класса, где сидел Царь, оживленно разговаривали про революцию, про военные действия на фронте, про политику Временного правительства.
— Штык в землю — и конец войне, — убежденно говорил болезненного вида солдат с перевязанной головой. — Весна наступает. Надо матушку-землицу делить да пахать.
— Это как же так делить? — сурово вопрошал его пожилой бородач в синей суконной купеческой поддевке. — У меня, к примеру, торговое заведение. Выходит, что тоже делить надо? С кем это прикажешь делить-то? С моим приказчиком?
— А может, и с ним, — спокойно отвечал солдат под дружный смех в вагоне.
— Распустили вашего брата солдата, — укоризненно качал головой бородач, — воевать нужно, а не политикой заниматься.
— Эх, мил-человек, — в свою очередь неодобрительно качал головой солдат. — Тебя бы на плесневелые сухарики да на ледяную водичку на недельку в окопы отправить. Другим бы голосом запел.
Одни пассажиры поддерживали солдата, другие — купца. Царь помалкивал. В душе был целиком на стороне солдата.
Переполненный вокзал Царского Села поразил Типку обилием офицерских чинов. Они толпились у буфетной стойки, разгуливали по перрону. Немногочисленные солдаты не обращали внимания на встречных офицеров, а офицеры, недоброжелательно посматривали на них, остерегаясь делать какие-либо замечания. Царь тоже держался свободно, как равный с равными. Вытягиваться перед начальством он и раньше не особенно любил.
Не скоро Типка по адресу, который ему дал капитан Кохманский, разыскал двухэтажный особняк с крутой черепичной крышей. Вдаль во влажной, сумеречной дымке простирались заснеженные поля, чернели березовые перелески. По другую сторону дороги, за высокой массивной железной оградой виднелся обширный густой парк с многолетними деревьями.
Типка нерешительно остановился у калитки. Позвонил. Служанка в белом фартуке и с кружевной наколкой на голове подозрительно осмотрела Царя. Расспросив, куда и к кому идет, провела его в особняк.
Капитан встретил Типку радушно, велел раздеться и сразу же представил своим родственникам.
Смущенного Типку окружили. Пошли вопросы. Особенно усердствовала худощавая брюнетка лет двадцати, сестра капитана. Царь и раньше недолюбливал взрослых девиц и даже опасался их. «Вот привязалась», — думал он, не находя места своим рукам.
Более сдержанно вел себя младший брат капитана в форме кадета. Тут же в комнате в высоком мягком кресле под картиной в золотистой раме сидел отец Кохманского — сухой седенький старичок в халате, с длинной трубкой в руках, а рядом мать — полная, расплывшаяся дама с лорнетом, в который она смотрела, прищурив один глаз.
«Чудно! — думал Типка. — Какие все они сдобные и белые. Молоком, что ли, их отпаивали?»
Сперва он все время удивлялся и робел. А потом ему надоело, и он заскучал.
— Поживешь у нас, — заявил капитан, когда Типка, пообедав, стал собираться обратно. — Своих друзей я так не отпускаю.
Типка, несколько растерявшись в такой обстановке, не посмел отказаться.
Обед ему понравился. На стол подавал лакей в белых перчатках, а на шее у Типки белела салфетка, которую услужливо подвязала ему сестра капитана. Царь ни от чего не отказывался и скоро почувствовал, что объелся. А на стол подавали все новые блюда. Типка даже пил красное вино. В этот день его познакомили с родословной семьи Кохманских.
— Мы уже второе столетие верой и правдой служили при царском дворе, — с нескрываемой гордостью говорил сухонький старичок с седыми бакенбардами — отец капитана.
Типка, нахмурившись, молчал. Он все более убеждался, что эти люди настроены враждебно к февральскому перевороту.
— Смутьяны развалили государственную власть, — убеждал Типку старик Кохманский, попыхивая из своего длинного черного чубука. — Без батюшки государя не может русская земля стоять!
«Может», — думал Типка, искоса поглядывая на портрет Николая Романова, висевший в гостиной на стене.
Весь вечер старик красноречиво рассказывал Типке, как великодушен батюшка государь, вспоминал разные истории из жизни царского семейства.
«Ну и мастак же ты говорить», — думал Типка, удивляясь неистощимому красноречию своего собеседника, который порядочно ему уже надоел.
Румяная черноглазая горничная, лицом смахивающая на Фроську, отвела Типку на второй этаж в угловую комнату.
— Это ваша, — кратко пояснила она, оправляя плюшевые портьеры на дверях и бесшумно ступая по мягкому пушистому ковру. — Нравится у нас?
— Не-ет. — Царь отрицательно покачал стриженой головой. — Старорежимные у вас все.
Горничная быстро взглянула на Типку.
— Господа — да, а мы — нет.
«Пропадешь здесь», — с тревогой думал Типка. оставшись один. На всякий случай он запер за горничной дверь, осмотрел все углы в комнате и только тогда осмелился лечь спать.
Лег и сразу же словно утонул. Впервые в жизни лежал он на мягкой белоснежной постели, под пушистым и легким, как перышко, одеялом и думал, что на такой постели спит, очевидно, и Николай Романов.
Ночью Типка несколько раз просыпался, обливаясь холодным потом. Снилось ему, что Николай Романов выгонял его из комнаты и грозил отправить в тюрьму.
На другой день капитан Кохманский пригласил Типку прогуляться по Царскому Селу. Тщательно, до синевы выбритый, подтянутый, на этот раз не в шинели, а в щегольской суконной бекеше на черно-буром меху. Кохманский смахивал на министра Временного правительства, которого Царь видел на Марсовом поле во время похорон жертв революции. У ворот парка стояла охрана. На винтовках у солдат выделялись красные бантики.
«Наши», — радостно думал Царь, испытывая огромное желание остаться с солдатами.
За высокой чугунной оградой расстилался обширный, густой парк с огромными столетними деревьями. Зеленые могучие ели, сосны, пихты чередовались с оголенными дубами, кленами, березами. Типка с жадным любопытством вглядывался в чащу парка, замечая похожие на голых людей мраморные статуи, какие-то необыкновенные постройки, арки, мостики, беседки.
— Раньше тебя и к ограде близко не подпустили бы, назидательно говорил Типке Кохманский, — а теперь... — он неодобрительно махнул рукой в черной замшевой перчатке, — всякая мразь может подойти.
Царя невольно покоробило. «Сам ты мразь, — подумал он. — Леща бы тебе хорошего дать...»
Вдруг Кохманский, замедлив шаги, остановился, попридержав за рукав Типку.
— Царевич... Алексей... — прошептал он, не сдерживая своего волнения, и вытянулся, отдавая кому-то честь.
Типка пытливо взглянул за ограду и увидел худощавого, одного с ним роста и возраста подростка в шинели, в сапогах и в папахе, с деревянной лопатой в руках. Не спеша он рыл в мокром снегу канавку, спуская талую воду.
Алексей Романов подошел ближе к ограде. И тут Кохманский одновременно взглянул на царевича, на замершего Типку и мысленно ахнул от удивления.