Макар-Следопыт - Остроумов Лев Евгеньевич. Страница 22

— А, чтоб тебе лопнуть, дырявый мешок с трухой! — раздался над ним тоненький, но сердитый голосок. — Ты ездить верхом не умеешь, куриная вошь, а тоже на седло взобрался!

Стальной конь сердито ржал над головой Макара. Сидевший на нем соскочил и подошел к мальчику.

— Да ты весь в крови! Никак раненый?! — уже с жалостью воскликнул он и, став на колени, тихонько приподнял с земли голову Макара. Жук открыл глаза, мутным взором уставился на мотоциклиста. Вдруг слабый румянец вспыхнул на его побледневшем лице, глаза загорелись, и в воздухе одновременно пронеслось два вскрика:

— Макар!

— Егорка!

V. О том, кто лучше: конь вороной или конь стальной

Однако, сил не хватило у Макара на дальнейший разговор. Он едва успел шепнуть своему другу:

— Пулей лети в штаб дивизии… выручай полк: пусть пришлют кавалерии! — и тотчас потерял сознание.

Егорка мигом снял с него брюки и осмотрел рану: левая нога Макара была рассечена шашкой, и кость повреждена. Промыв рану водой из фляжки, Егорка достал «индивидуальный пакет», в котором заключалась марля, вата и бинт, и наскоро сделал другу перевязку. Затем, посадив его на дорожник своего мотоцикла и крепко привязав ремнями к раме, поймал вороного коня и, ведя его в поводу, сел на свою машину. Мотор затрещал, вороной испугался, но скоро привык к шуму и покорно побежал за Егоркой.

Мальчик пустил машину во весь дух; штаб дивизии был не больше, чем в двух верстах. Через четверть часа Егор уже стоял перед начальником дивизии и рапортовал ему о случившемся. Начальник дивизии сейчас же отдал приказ отправить в помощь полку отряд конницы, а затем спросил мальчика:

— Ты откуда взялся?

— Я несу службу связи, — отвечал Егорка. — Я мотоциклетчик. Намедни отпросился на сутки в отпуск повидать друга, а он, глядь, мне навстречу скачет. Прикажите его в лазарет положить: шибко ранен.

Над Макаром уже возились сестра милосердия и фельдшер. Бедный Следопыт все еще находился в глубоком обмороке. Его положили на носилки и отнесли в дивизионный лазарет.

— Какой молодец, — заметил начальник дивизии. — С этакой раной верхом скакал! Как его зовут?

— Макарка Жук! — отвечал Егорка, весь так и просияв от похвалы его другу.

— Как? Это Макар Следопыт?.. Иванов! — обратился начдив к одному из стоявших неподалеку красноармейцев. — Сбегай в лазарет, скажи там, чтобы за этим мальчиком уход был как можно лучше.

Егорка с удивлением выслушал эти слова. «Ого! — подумал он. — Макар-то мой важной шишкой стал: о нем даже в дивизии знают!» — Я много слышал о Макаре, — сказал начдив — и даже получил личное приказание командарма следить за его службой: он когда-то оказал нам очень серьезную помощь. А теперь он получил почетное ранение; об этом и обо всех его подвигах за время отступления я сообщу командарму. Можешь передать это своему приятелю.

Егорка вышел с сияющим лицом и сейчас же побежал в лазарет. Там, на койке, на чистом белье, лежал Макар. Он уже пришел в себя, и радостная улыбка показалась на его губах при виде Сморчка.

— Егорка! — слабо сказал он. — Откуда тебя принесло? Я уж думал поминки по тебе справлять! Тебя ведь белые изловили.

— А вот сейчас расскажу тебе все по порядку, — весело отозвался Егорка, садясь на табурет возле койки друга. — И впрямь, белые меня изловили. Когда я поплыл по Днепру на дереве, подошел пароход; с него спустили шлюпку с разведчиками, и те меня скоро заприметили; я, было, нырнул, да уж поздно!..

— Знаю, знаю! — перебил его Макар. — Это мне рассказывали рыбаки: один такой толстый, черноватый, пожилой; потом другой, с разрубленной мордой…

— Рыбаки? — в свою очередь перебил его Егорка. — Вот так рыбаки! Что-то они уж больно похожи на тех офицеров, что меня изловили!

— Ага! Верно, значит! Эти рыбаки были переодетые офицеры! А я-то с ними разговоры вел!

— Как так?

Макар рассказал ему свое приключение с ухой из ерша. Егорка расхохотался.

— Значит, ты таки подстрелил одного из них? Ловко! Пусть не ловит в другой раз ершей в реке: они ведь колючие!.. Понятное дело, им очень захотелось тебя поймать, как узнали, что ты мой приятель. Когда они меня сцапали и привезли на пароход, то первым делом стали допрашивать, — не красный ли я разведчик? Врал я им, врал, — развел целые турусы на колесах. Посадили меня в пароходный трюм на хлеб — на воду, и каждый день грозили расстрелять. А я только хныкал да приговаривал: «За что, дяденьки?» Повозились со мной, повозились с недельку, да и высадили на берег.

— Били?

— Раза два тумака дали. Да видно, я их славно за нос водил: ничего не дознались. Однако подозрение на меня было. Вот, небось, озлились, когда ты по ним палить начал: поняли, голубчики, что и я был из красных.

— А потом?

— Потом я снова начал пробираться на красную сторону. А по дороге опять нарвался, и знаешь на кого? На тех же иродов, Балдыбаевых! Только теперь уже они не на автомобиле катались. Что-то у них чудное случилось, даже не поймешь. Шел я через деревню Ежаковку. Вдруг навстречу человек пятнадцать верховых, все одеты кто во что, без погон, один только молодой Балдыбыев впереди в офицерском. А рядом с ним, вижу, скачет и сам папаша. Я притулился за плетнем. Слышу, остановили мужика, опрашивают его: не видал ли мол, девочку лет пятнадцати, белобрысую, худую, — словом смекаю, про Любочку речь идет. Мужик ответил, что видом не видал, слыхом не слыхал. Они — дальше, только пыль закурилась. Что бы это значило?

— Невдомек и мне! — отвечал Макар. — Нынче я с Юрием рубился: он меня опознал и, знаешь, о чем спросил среди драки? «Где, — кричит, — Любочка?» Вот оно дело, какое! Стало быть, пропала она у них.

— Не иначе, как пропала! Я так тогда и подумал. И до сих пор, видно, не отыскалась. Но почему ж он тебя спросил? Откуда тебе знать?

— А чорт их ведает! — слабо махнул рукой Следопыт. — Ты о себе рассказывай дальше.

— Дальше мне было плохо: животом разболелся, с неделю промаялся. Думал, пропаду. Ну, да отошел. А там — новая беда: наши отступать начали. Понятно, я тебя уж найти сразу не смог. Когда я все ж перебрался на красную сторону, я первым делом подался в полк, где мой батька шофером служит. Тот меня живо пристроил на службу в мотоциклетчики. Служба связи, сам знаешь, служба строгая: туда-сюда мотаешься и день, и ночь, особливо в отступлении. Недосуг было даже в штаб армии наведаться, узнать, не слышно ли там о тебе: доставил ты письмо Мартына Граева или нет, где служишь, и как тебя разыскать. Только теперь удалось урвать денек. В штабе армии про тебя тоже слыхали, — от Мартына, надо думать, — сказали, что ты служишь в таком-то полку, письмо доставил. Я в тот же час махнул к тебе, а по дороге наскочил на тебя самого.

— Как раз вовремя поспел! — усмехнулся Макар. — А как у тебя служба? Веселая?

— Чего там веселая! Хуже твоей. Только и знай развози туда-сюда донесения! Зато много легче: я ведь щуплый, не то, что ты, силач! Тоже вот и машину свою я очень люблю: быстрей ветра летит, куда перед ней твой конь!

— Ну, это ты уж оставь! — так и загорелся Макар. — Ни на какую машину коня не променяю; много бы мне нынче помогла твоя машина! А конячка, как мать родная из боя вынесла… Тоже и ночью: твой то мотор только знай тарахтит без толку, разве на нем подберешься тишком к неприятелю? А разве на этих колесиках сшибешься с ним в рукопашную?

— Зато не пои, не корми, а несется бурей!

— Зато во всякой луже споткнется, на всяком гвозде шина лопнет.

— А конь раскуется!..

— А мотор испортится!..

— Дурак ты, Макарка, деревня, неуч!

— А ты — Сморчок сопливый, фабричная свистулька!

— Даешь мотор!! — Даешь коня!!

Оба покраснели и сверкали друг на друга глазами. Сестра милосердия, улыбаясь, подошла к ним.

— Э-э, что это вы, как петухи, расфуфырились! Макару волноваться вредно, не зли его. Оба вы дураки!

— А ты-то много понимаешь: не о бабьих делах говорим, — заворчал Макар.