Большая игра - Гулев Димитр. Страница 32

Только Здравка взяла портфель, как следом за ней поднялся Паскал. «В чем дело?» — удивилась Геринская. «Из солидарности! — вежливо объяснил Паскал. — Права Здравка, а не ваш сын. Да, бывает, что закупают целые заводы. И завод, который покупает инженер Георги Крумов Бочев в Ленинграде, вовсе не первый, купленный Болгарией в Советском Союзе!»

Так сказал Паскал и вместе со Здравкой вышел из класса. Учительница растерялась, а директор улыбнулась.

Здравка ушла в комнату.

— Ничего не говори бабушке, — велел Крум. — И я ничего не скажу, — пообещал он, хотя никто его об этом не просил. — Скоро приду.

Солнце приятно пригревало, по проспекту к горбатому мостику текла светлая разноцветная автомобильная река, пустырь понемногу оживал: малыши играли в шарики, появился Спас с футбольным мячом под мышкой. Андро сейчас, конечно, уже занялся своим тромбоном, Евлоги гоняет по магазинам. Дими придет на пустырь попозже, усталый, с покрасневшими от хлорки глазами… А где Иванчо?

Но кто это зовет Крума? Кажется, это голос Иванчо?

— Бочка! Бочка!

Крум и Спас одновременно повернулись к домику за дощатым забором. Там на балконе второго этажа стоял Иванчо и махал приятелям рукой. Рядом сох на веревке светло-синий костюм Иванчо.

— Нас зовет, — сказал Спас, и мальчики повернули к забору.

— Нужна ваша помощь! — приглушенно крикнул им Иванчо.

Они с недоумением смотрели на товарища.

— Помогите! — Иванчо с опаской огляделся по сторонам. — Меня заперли!

— Как это заперли? — удивился Спас.

— На ключ, — махнул рукой Иванчо. — За вчерашнее. Точнее, за костюм. И в назидание, как сказал отец.

— А у тебя нет ключа? — не переставал удивляться Спас.

— Отняли, — жалобно вздохнул Иванчо. — У меня копчик разболелся, и ключ отняли.

— Что общего между копчиком и ключом! — не унимался Спас.

Иванчо пожал плечами. До чего же Иванчо похож на больного, неуклюжего и наивного ребенка!

— А соску тебе не оставили? — рассердился Спас. — Дурья башка! Синяя лягушка! — Спас ударил по мячу изо всех сил — неотразимый правый угловой Спаса угодил прямо в забор.

— Осторожнее! — заревел сверху Иванчо.

— Надносник! Сопельник! — продолжал бить мячом в забор Спас. Доски трещали и угрожающе прогибались.

Всякое, конечно, бывало… Мальчикам частенько попадало от взрослых, случались и оплеухи, детство — долгая пора… Но запереть на ключ — это уж пахнет рабством, крепостничеством, чуть ли не фашизмом, как высказался Яни позднее.

Запертый на ключ Иванчо понимал: сидеть безвыходно в квартире в сто раз тяжелее, чем околачиваться около отца и слушать, как тот ворчит, пока в очередной раз латает эту злополучную изгородь. Сегодня Спас, кажется, решил ее доконать.

— Помогите! — жалобно крикнул Иванчо с балкона. — Спасите!

— Ну и отец у тебя, просто фашист! — возмутился Яни.

— Консерватор он, а вовсе не фашист, — защищал отца Иванчо.

— Это почти одно и то же.

— Погодите! — Крум жестом остановил приятелей. Неприятно, конечно, что товарищ сидит запертый дома. Какая, в конце концов, разница, кто его запер и за что? «Всякому времени свойственны свои воспитательные меры! — мелькнуло у него в голове. — Но держать под замком в наше время… Это уж чистый пережиток прошлого!» — У вас веревка есть? — тихо спросил Крум.

— Какая веревка? — вытаращил глаза Иванчо.

— Бельевая. Толстая. Крепкая.

— Есть, наверно, — уклончиво ответил Иванчо. Потом опомнился и радостно закричал: — Есть!

Пока Иванчо искал веревку, прибежал Паскал. Он был в своих новеньких коричневых ботинках на каучуке и поэтому беспрестанно подпрыгивал. В сторону играющих на пустыре ребятишек Паскал даже не взглянул.

— Полный порядок! Завтра на родительское собрание идет Чаво, а уж он… — Паскал ударил кулаком в воздух. — Держись, учителя!

Но сейчас было не до Паскала, все задрали головы кверху. Паскал, конечно, тоже.

— Вот и я! — Иванчо появился на балконе с мотком толстой веревки.

— Привязывай! — крикнул Крум.

— К чему? — спросил Иванчо.

— К своей шее, дуралей! — рассердился Спас.

— К балкону. Морским узлом! — вмешался Паскал, мгновенно сообразив, в чем дело. — Вот так!

Он развел руки в сторону, будто держал концы веревки, и неторопливо объяснял, наблюдая, успевает ли Иванчо повторить каждое его движение и привязать веревку к перилам балкона.

— Теперь затягивай, — закончил он.

Иванчо даже уперся ногой в перила, чтобы затянуть потуже.

— Спускайся! — крикнул Крум.

— Кто? Я?

Иванчо посмотрел вниз со второго этажа родного дома, словно никогда раньше этого не делал.

— Перебрось веревку с внешней стороны балкона и спускайся! — повторил Крум.

— Я? Да ты что, Бочка!

Спас протянул мяч Яни. Перепрыгнул через забор. Подбежал к веревке, ухватился и, повиснув, натянул ее.

— Теперь спускайся!

— Как?

Спас полез вверх, перехватывая веревку то правой, то левой рукой. Ноги болтались в воздухе, как маятник, и расстояние от земли все увеличивалось.

Наконец его голова уперлась в балкон. Дальше Спас не полез — соскочил на землю.

Иванчо свесился через перила, постоял, глядя на натянутую веревку, потом присел на корточки, ухватился рукой за перила, перекинул ноги, нащупал ими веревку и обмотал ее вокруг икры.

— Не затягивай! — предупредил Спас.

Побледнев, с лоснящимся от пота лицом, Иванчо отпустил руку и быстро ухватился за веревку. Потом вцепился другой рукой.

Ребята с замиранием сердца следили за ним.

— Ну, давай потихоньку, — подбадривал Крум.

Иванчо застонал, заохал. Попробовал слезать так же, как Спас, перехватывая веревку то правой, то левой рукой, но держаться только одной рукой, видно, боялся. Потом вдруг решил подтянуться и снова влезть на балкон, да не смог: слишком он был тяжеловат.

Поэтому, вцепившись в веревку обеими руками, Иванчо опять стал медленно съезжать вниз. Ноги его уперлись в голову Спаса — свободен, спасен! Мальчики готовы были взреветь от восторга, но тут Иванчо жалобно пискнул и рухнул на мостовую, прижав крепко сжатые ладони к груди и скорчившись от боли.

Когда Иванчо встал и разжал кулаки, все увидели красные, ободранные до крови ладони.

— Сам виноват, — прошипел Спас.

— Все ты. Придумал! Веревка — спасение, — разбушевался Иванчо, наступая на Крума.

Мальчики, впрочем, понимали его состояние: утром ударился копчиком, теперь ободрал в кровь руки.

— Да не реви! — утешал приятеля Паскал. — В другой раз сноровистее будешь! А ладони надо сразу залить реванолом.

Пошли к Круму. Там и застал товарищей Евлоги — бабушка Здравка как раз перевязывала широкими белыми бинтами руки Иванчо.

— Уж не в боксеры ли ты собрался? — изумился Евлоги.

Ободранные ладони жгло еще сильнее. Иванчо стиснул зубы, мелкие капельки пота выступили на верхней губе.

— Терпи, сынок, терпи! — ласково говорила бабушка Здравка. — Так и становятся мужчинами, а до свадьбы заживет!

— У него не только руки болят! — вмешался Спас.

— Что еще? — спросила бабушка Здравка. Ребята переглянулись. Засмеялись.

— Что смеетесь? — рассердился Спас — Нечего смеяться! Он утром копчик ушиб, бабушка Здравка, — объяснил он.

— А вот это нехорошо, — покачала головой бабушка Здравка. — Компресс надо сделать вечером. И не только сегодня, а несколько дней подряд. Это вещь болезненная.

Иванчо приободрился, расправил плечи, почувствовал себя героем.

А веревку мальчики оставили висеть на балконе, так и не смогли отвязать ее. «Может, обрезать?» — предложил тогда Спас. «Оставьте как есть, — решил Иванчо. — Пусть отец полюбуется!» В его словах был и протест, и негодование, и сладкая жалость к себе.