Большая игра - Гулев Димитр. Страница 9

Крум впервые осознал, что именно с появлением на пустыре Паскала, а потом Лины в обществе его рослого брата что-то в нем самом изменилось. Никто этой перемены не замечал, только он сам, но чувствовал ее теперь везде и всегда.

Круму вдруг подумалось: как раз сейчас Андро пробует спой тромбон — надувает щеки, тонкие губы сведены от напряжения. А Спас с Иванчо гоняют мяч. Небось опять выломали в заборе доску-другую. Отец Иванчо пока на работе, а вот завидят его — и ходу! Евлоги, конечно, спешит сейчас в магазин — помогает больной матери. Надо отдать ему должное: он успевает купить нужное за невероятно короткое время. Никто лучше Евлоги не знает магазины и продавцов во всем районе, он просто летает по улицам, быстрый и неутомимый. Мальчики порой даже злились на него: дома им всем кололи глаза этим Евлоги, вечно ставили его в пример. А вот Дими в это время… Кстати, который сейчас час? Крум посмотрел на свои часы. Да, Дими уже целый час в спортивном бассейне. Тренеры заметили его год назад. «Симчо, — говорили они отцу Дими, — твой парень плавает, как угорь. Какой он гибкий да ладный! Пусть приходит к нам, подучим парня!» Дими не раз рассказывал приятелям, как все это было. И теперь каждый день у Дими долгие тренировки, дорожка за дорожкой. Кожа его просто пропиталась водой, а лицо изо дня в день становилось тоньше, обглоданное усталостью от тысяч метров, которые он проплыл за год тренировок. К областным соревнованиям его не допустили: приберегали к республиканским. Дими был уже в хорошей форме, как говорили тренеры, и под с шитой на вырост одеждой угадывалось сильное, неутомимое, мускулистое тело.

У всех свои заботы, обязанности.

«Все заняты! — подумал Крум. — И на пустыре появятся, только когда освободятся».

Да, одноклассники — его верные и преданные друзья. Конечно! Но самым верным среди них, самым дорогим, выбранным среди всех сердцем, а не умом, не глазами, был, конечно, Яни. Да, грек Яни, родившийся здесь, в Болгарии, но помнящий родину своих предков — Элладу. Яни никогда не скажет «Греция», всегда «Эллада».

Летели годы, но каждый раз, когда хотелось кому-то довериться, понять, оценить новых людей, Крум прислушивался прежде всего к голосу собственного сердца.

И сейчас он понял, что спрашивает не Яни, а себя самого. Что же это заставило его задуматься? Паскал? Этот пацаненок, эта малявка? Или его брат Чаво? Или сразу вдруг повзрослевшая Лина? А может, возникшее ощущение, что выросли они с ребятами из недавних детских игр и проказ? Или заботливо выглаженный пионерский галстук друга, который тот носил, не снимая?

Сейчас… Что это значит — сейчас? В отличие, скажем, от вчера, когда отец был участником бригадирского движения, или от того, еще более далекого времени, когда дедушка каждый день ходил в райсовет? Или еще более далеких времен?

Изменилось ли что-нибудь? И что именно?

Строятся новые здания, Крум помнит: вместе с Яни, Иванчо, Спасом, Андро, Евлоги, Дими, вместе со всем классом они однажды чуть не свалились в глубокий котлован строящегося вокзала. Удивленно смотрели они на взрытый грунт, спорили, где раньше стоял тот или иной дом, фантазировали, каким будет этот новый вокзал, как протянутся тут туннели, переходы и железнодорожные линии. Здание выросло прямо на глазах! Разъехались в разные стороны строители, и снова зазвенели трамваи, зашипели битком набитые троллейбусы, разноцветными жуками помчались легковушки, исчезая в подземных туннелях. Все пошло своим чередом, торопливо и озабоченно двигался поток людей и автомобилей, только теперь в новом, бетонно-асфальтовом русле.

Что-то уходило, менялось, но что?

«А может быть, мы сами! — размышлял Крум. — Растем, меняемся, становимся другими, вот и классный руководитель сказала: „Как вы изменились с прошлого года!“. Да нет, я все такой же! — Крум дотронулся до груди, лица. — Конечно, такой же! И Здравка, и Яни, и ребята, только бабушка стала еще меньше ростом!»

Яни заметил невольное движение друга. Пригладил галстук на груди. Темные глаза мальчика мягко засветились, в их блестящей глубине словно отразился медленно уходящий день. Ровно и протяжно зазвенел школьный звонок, и сразу все ожило: и школа, и двор. Из классов хлынул радостный, ни с чем не сравнимый гвалт, сразу поглотивший все другие звуки. Так бывает только после звонка с последнего урока. И тотчас из широкой входной двери высыпала стайка девочек в школьной форме с белыми воротничками и синими чавдарскими галстуками. Казалось, они давно стояли за дверью и только и ждали, чтобы прозвенел звонок. Классы и коридоры заполнял тот же радостный гвалт, и из дверей кучками выбегали школьницы.

— Крум, Крум! — перекрыл общий шум звонкий голосок Здравки.

Девочка быстро отделилась от подруг, и мальчикам, стоящим у ограды, вдруг показалось, что она не бежит, а плавно скользит по направлению к ним.

В одной руке Здравка держала портфель, другой крепко сжимала руку Паскала. Стараясь не отставать, он тоже бежал изо всех сил. Его всегда серьезное лицо слегка порозовело.

— Вот и я, — произнесла Здравка не переводя дыхания и легко остановилась перед Крумом и Яни.

— Вот и мы, — следом за ней повторил Паскал.

— На сегодня все, — подхватила Здравка.

— Последний урок, последний звонок, — важно заметил Паскал и тут же принялся за жвачку.

В правой руке у него тоже был портфель и палка с нарисованным знаком «Стоп».

Несколько Здравкиных одноклассников двинулись было за Здравкой и Паскалом, но, увидев Крума и Яни, остановились поодаль.

— Хотят перейти проспект вместе с нами, — повернула к ним голову Здравка. — Да вот смелости не хватает.

— Ты о чем? — удивился Яни.

— Смелости не хватает идти с нами, — с досадой пояснила Здравка. — Смеются над Паскалом, а сами завидуют.

— Это у болгарина вторая натура — зависть! — выпалил Паскал одним духом.

— Все болтаешь? Прав Спас. Как заведенный болтаешь, — недовольно посмотрел на него Яни. — Много ты понимаешь в натуре болгарина!

— Я читал, знаю. — Паскал переложил жвачку за щеку.

— Они и правда нам завидуют, — упорно повторила Здравка. — Орут как сумасшедшие! Как в цирке! А Досё вон глаза вылупил.

— Строите из себя клоунов, вот цирк и получается, — пожал плечами Яни.

— Лучше бы занимались больше, чем смеяться, — сказал. Паскал и пристально уставился на кончик своего носа. — И шоферы, и пешеходы — все!

— Не надо так, прошу тебя. — Здравка дернула его за рукав. — Знаешь, что я боюсь.

— Ладно, не буду. Но я все впитываю, как промокашка. И трудно отвыкаю от своих привычек.

«Здравка-то командует», — подумал Крум, удивленный, что своенравная Здравка наконец-то нашла себе товарища, такого же сумасбродного, как она сама, и в то же время податливого, сговорчивого. На него и на Яни не могло не произвести впечатления, что его сестренка и Паскал словно дополняли друг друга.

Но как они не похожи! Паскал повыше ростом и не такой худенький, как Здравка, острое личико придает всему его облику что-то нервное, порывистое. Низко спущенный пояс джинсов удлиняет фигурку, но создает ощущение небрежности в одежде. Куда ему до аккуратистки Здравки, у которой каждая складочка заботливо отглаженного фартучка с широкими белыми воланами через плечо так и веет чистотой. Короткие волосы Здравки старательно зачесаны и заплетены в две толстые косички.

Паскал не носил чавдарского галстука. Здравка и Яни, наоборот, всегда с галстуками — наглаженными, пышными, шелковистыми. У одной синий галстук, у другого — красный, пионерский.

«А ведь я тоже галстук не ношу! — подумал вдруг Крум. — Когда нам говорят, что надо быть в пионерской форме, повязываю галстук. Но сам, без подсказки, как Яни и Здравка, — такого не бывало.

А достаточно ли носить сначала синий, чавдарский, потом красный, чтобы быть настоящим пионером? И что это значит — быть пионером? Ведь, конечно, мало только повторять слова о своей любви к родине, о доблести труда, о прилежании в учебе и внимательном отношении к людям».