Под знаком розы и креста - Кузьмин Владимир Анатольевич. Страница 20

– Ладно, полезли наверх. Кто тут руку обещал подать?

Поддержка и впрямь была нелишней, мне пришлось приподнимать подол, чтобы не испачкать его пылью, и подниматься по этой лестнице получилось бы не слишком удобно. Едва мы поднялись, Василий скатился вниз и прикрыл за нами дверь, но на ключ запирать не стал. Предосторожность была правильной, никому из нас не хотелось, чтобы нас тут застали.

На чердаках я бывала исключительно редко. Может, во второй или в третий раз в жизни на нем оказалась, но как с тех разов запомнилось, так и выглядело все. Запыленные стропила, сверху доски, на которые на крыше уложены железные листы. Слуховые окна. Пыль, вьющаяся в лучах света. И дорожка в пыли на полу – или на потолке, мы ведь по потолку квартир сейчас ходим – ведущая в глубину. Кто ее протоптал, гадать не приходилось. Но пройти по ней стоило. Тем более что в противоположном направлении никаких следов видно не было.

Я неспешно пошла вперед, принюхиваясь и присматриваясь ко всему. В самом дальнем углу стояли три ящика, на двух поменьше лежала доска. Все ясно – стол и скамейка. А вон на стропилах и огарок свечной. Чем тут занимались товарищи Васьки по чердачным вылазкам, расспрашивать было неловко, да и смысла в этом было чуть. А по правде, так никакого смысла в таких расспросах не было.

– А вот как сюда с крыши попасть возможно? – спросила я.

– Вот это окно открывается, – показал Васька. – Нам, когда нужно, приходится его отсюда толкать. С крыши, стало быть, нужно на себя тянуть. Оно снаружи в раму вставлено.

– Ага. И вы этот ящик придвигаете, чтобы влезть?

– Придвигаем. А вниз просто спрыгиваем. Тут невысоко.

– А другие окна?

– Не, мы тут сами гвозди повытаскивали и сделали так, чтобы видно не было.

– А с крыши видно?

– И с крыши не видно, так мы ж знаем, какое окно.

Честно говоря, осмотр чердака пока обескураживал. Разве что недавняя смазка замка, но это мог и дворник постараться. Ну была возможность сюда забраться по стене через крышу и открыть дверь с чердака в подъезд такой же отмычкой. И что? Никаких свидетельств, что кто-то так проник в подъезд, не обнаружено. Ни единой улики и даже намека на таковую.

Я побрела в обратном направлении, повторно пытаясь увидеть хоть что-то. Но не увидела. Вернее, увидела, но не то, что хотела. Уже у самого выхода – каких, приглядевшись, я насчитала четыре, по одному ведущему в каждый из подъездов дома, – я сперва услышала шуршание, а после увидела сидящую на стропилине мышь. Маленькую, серенькую, не страшную, с глазами-бисеринками. Мышь что-то усердно жевала, что-то, похожее на клочок бумаги.

И тут я вспомнила Генриха Наварского, крысу-сыщика из французского города Ницца [36]. Этот Анри оказался единственным, кто смог на месте преступления найти нужную улику, потому что заглянул в расщелину на дереве, что располагалась выше уровня глаз человека, но так, что туда можно дотянуться рукой. Вот преступник и засунул туда обертку от шоколадной плитки, чтобы не бросать ее на виду. И никому бы в голову не пришло искать ее там, кроме крысы. А я смотрела с высоты своего роста и видела только то, что могла рассмотреть – боковую, но не верхнюю часть балки.

– Мальчики, а не принесете сюда ваш ящик?

Мальчики тут же кинулись за ящиком, почуяли нечто необычное. Даже галантно помогли мне на него взобраться. Если стоять на ящике, так моя голова оказывалась выше балки, по которой бегала мышь, и можно было балку рассмотреть сверху. Но сначала я смогла учуять запах папирос. Нет, не табака или табачного дыма. Он уж давно выветрился. А тот противный запах, что бывает от потушенных папирос в пепельнице, пусть тоже уже изрядно выветрившийся. Пыль была стерта в этом месте, а еще в балке оказалась изрядная щель. Вот в эту щель и были тщательно засунуты выкуренные папиросы, числом не менее пяти.

– Василий, дайте, пожалуйста, ваш ключ.

Василий просьбу исполнил без вопросов, хотя они на пару со Степаном разве что не приплясывали от нетерпения. Я извлекла один из окурков, спрыгнула с ящика и на его уголке при помощи все той же отмычки развернула добычу. Удалось даже марку прочесть: «Ира». Кажется, очень распространенная марка недорогих готовых папирос [37], но это можно будет уточнить. Сам окурок все еще мягкий, не закаменевший и довольно чистый, почти не покрытый в том месте, что торчало наружу, пылью. Не знаю, как долго папиросы сохраняют такой вид, но мне показалось, что недолго. Что из этого следует? А из этого следует, что был здесь взрослый, скорее всего очень высокий человек, не менее чем на голову выше меня, который много курил и которого заботил вопрос не оставить на видном месте свои окурки. Провел он здесь не один час. Потому что курить постоянно не мог. Должен был следить за дверью квартиры Пискарева. Скорее всего, там, у двери с чердака, и курил, приоткрыв ее. Дым сквозняком уносило наверх, но его это не смущало, ну, что дым кто-то почувствует.

– Э, да тут этих окурков целая куча! – прервал мои размышления Васька, забравшийся на ящик и сумевший заглянуть на балку.

– Среди вас никто не курит? – спросила я на всякий случай.

Васька замялся, но ответил:

– Здесь никто не курил. Из наших.

– Значит, был чужой и мы не зря сюда залезли.

– А что, по папироске можно узнать, кто ее курил?

– Не знаю, но думаю, что вряд ли. Тут важно уже то, что кто-то был здесь, и был долго. Он мог проникнуть в подъезд и уйти из него незамеченным. Уже какая-то польза для Михаила и довод в его защите.

– Ух ты! – восхитился Васька. – Я бы про такое не сообразил.

– Сообразили бы, Василий, если бы специально стали думать. Давайте-ка еще раз посмотрим, вдруг еще что пропустили?

Теперь в каждый угол вглядывались все трое, и Васька, знавший здесь все лучше нашего, нашел-таки то, что было нужно.

– Эвон, блестит что-то за стеклом, – показал он на слуховое окно, но не то, через которое лазали они, а на другое. Похоже, что блестел свежим срезом перекушенный щипцами гвоздь, один из двух, которые вместо защелки были вбиты в оконную раму. Такой же с противоположной стороны был на месте.

Странным было, что под этим окном не имелось никаких следов. Это к тому же заставляло меня оставаться на месте, хотя с этого места и плохо было видно. Впрочем, я готова была с уверенностью сказать, что и второй гвоздь уже не служил по назначению, что если выбраться на крышу, то его легко можно вытянуть пальцами. Я присела на корточки. С пылью тут тоже не все было ладно. Складывалось впечатление, что ее кто-то рассыпал специально. Но если рассыпал, должен был где-то собрать? Где? Там, где это не станет бросаться в глаза! Может, где с балки смел, в пакетик упаковал? После вылез на крышу, свесился вниз, присыпал свои следы, вставил на место окно, воткнул гвоздь… Слишком сложный маневр получается. Особенно с пылью.

А с другой стороны, если окно легко открывается, то кто-то должен был в него влезть, то есть спрыгнуть. И обратно нужно было даже высокому человеку подпрыгнуть и подтянуться. То есть следы должны остаться. Но их нет!

Я попросила мальчиков несколько раз переставить ящик, так, чтобы можно было с него заглянуть на балки, нет ли где следов в пыли. Но балки оказались нетронутыми.

– Пора возвращаться, – сказала я. – Василий, окажи любезность, проводи нас на улицу, а то здесь дольше задерживаться не стоит, а в подъезде или во дворе не особо подходящее место для разговора на секретные темы.

Мы спустились в подъезд, Василий тщательно запер за собой чердачную дверь, забежал в свою квартиру, чтобы бросить ранец, и тут же выскочил обратно. Так втроем мы вышли во двор и со двора на улицу.

– Уважаемый Василий, вот ведь как дело складывается, – осторожно начала я. – В убийстве твоего соседа обвиняют хорошего и, главное, невиновного в том человека.

– Да мне Степка уж говорил.