Чужаки - Вафин Владимир Александрович. Страница 12

— Я думаю, что этого достаточно, чтобы выгнать тебя из милиции! — сказал мне начальник, объявляя очередной выговор и прекрасно сознавая его несправедливость.

Вскоре в приемнике появилась комиссия, которая устроила судилище надо мной. На меня набросилась вся «плесень», что заполняла приемник, возводя напраслину. За всю ту правду, появившуюся на свет, они жаждали моей крови, моего унижения, создавая удушающую атмосферу вокруг меня. Через некоторое время меня вызвали в УВД и предложили сдать удостоверение. Я попросил приказ о своем увольнении. Выяснилось, что такого приказа нет! (Он появится позже с приговором: «Уволить за нарушение служебной дисциплины».) Но понимая, что бороться с Системой, которая тебя отторгает, бесполезно, я бросил на стол свое удостоверение.

Так я был изгнан из приемника-распределителя.

В тот солнечный первый день апреля я прощался с пацанами и сотрудниками, которых уважал и ценил. Я уходил из приемника, в котором меня предали. До сих пор помню, как оглянулся перед выходом за ворота и посмотрел на решетчатые окна второго этажа, за которыми сгрудились пацаны, махая мне на прощание руками. Запомнились грустные глаза Саньки, который поверил мне, разглядев сквозь мундир человека.

Я уходил с беспокойством за судьбы подростков. Было одиноко от того, что их больше не увижу, но я ошибся... Пацаны нашли меня. Они пришли в мой дом, пришли к своему другу. Мама, когда кормит моих бродяг, шутит, что я дома открыл приют. От них приходили письма, и как было радостно сознавать, что все, что я делал, было не напрасно! Открываешь письмо и как будто слышишь знакомый голос: «Здравствуйте, капитан Влад! Пишет вам ваш Алеха, тот, кто портил вам кровь в приемнике, которого вы отвозили в спецуху. У меня кончается служба, и я хочу приехать к вам. Примете?».

Через месяц после моего увольнения раздался телефонный звонок:

— Здравствуйте, Владимир Александрович. Это я, Ленька. У меня скоро суд, вы не могли бы мне помочь?

— Ленька, но я же не работаю в приемнике.

— Значит, вы мне не поможете...

— Постой, я разве говорил, что не помогу? Когда у тебя суд?

Одиннадцатого.

— Жди, я приду...

Вот и получается, что когда-то я для них был конвоиром, а теперь стал другом.

Так закончилась моя милицейская служба. Я не жалею, что отдал ей девять лет. Я многое понял, хотя это понимание далось мне, как говорится, с кровью. И главное то, что в милиции должны служить настоящие, думающие профессионалы-мастера, а не бездушные исполнители приказов.

Но Система должна была чем-то отплатить мне, и в результате в еженедельнике «Щит и меч» появилась статья, в которой на меня выплеснули всю грязь: сплетни, обиды, злобу и ненависть. Как же мне было больно и обидно! Я очень переживал. Но эти переживания прошли, когда подросток, прошедший через челябинский детприемник, через эту опасную зону, сказал мне:

— Все это туфта, Владимир Александрович. Пацаны знают, какой вы! И они придут к вам, а не к ним. Вы были хорошим милиционером, добрым и справедливым!

Вот она награда за годы службы в милиции — прозрение, что необходимо быть не на страже законов власти, которые приходят и уходят, а на страже вечного Закона добра и справедливости: жить по совести!

Эта книга — плод моих многолетних раздумий и, если хотите, боль моего сердца. В очерках, рассказах, представленных в ней, нет ни доли вымысла. Основу повестей «Шрам на душе», «Чужаки» и «На колени!» составляют реальные факты и события, но сюда также включены некоторые эпизоды, которых на самом деле не было, но которые вполне могли иметь место при определенных обстоятельствах.

И если эту книгу прочтут взрослые, я прошу их об одном: задумайтесь о судьбе детей, волею безжалостной судьбы попадавших в спецдома. Поймите, если вы отвернетесь от них, они вам этого не простят, и на вас обрушится лавина детской обиды. Кем они станут завтра — нормальными людьми или матерыми преступниками — зависит от нас с вами. Мы все в ответе за их судьбы!

ПОДРОСТОК В НАРУЧНИКАХ

Рассказы

Нищий

Из приемника-распределителя вышел подросток лет пятнадцати. У него сегодня закончился срок. Он шел по аллее скорым шагом, как бы торопясь уйти от этого страшного места. За ним едва поспевала его мать.

— Коля, подожди, — в который раз просила она.

— Ну, что тебе надо? — не оглядываясь на нее, огрызнулся он.

Открывшиеся перед ним ворота выпустили его и тут же закрылись. Мать, не добежав, растерянно остановилась перед ними.

Ворота разделили мать и сына так же, как их разделяло взаимное непонимание...

— Чего ему не хватало, никак не пойму, — вдруг оборвала мои мысли инспектор профилактики, худенькая женщина в форме лейтенанта. — Может, ты мне, Володя, что-нибудь объяснишь?

Что-то в судьбе Николая за время его пребывания здесь мне стало понятно, но как объяснить это инспектору, на котором приемник успел оставить печать равнодушия. Для нее этот парнишка был еще одной единицей в общей массе, проходящей через приемник. Вряд ли сможет она понять его, по-своему несчастного парня.

В его прошлой жизни, казалось, было все, о чем только можно мечтать. Его родители — мать — врач, отец — не последний человек на заводе, бабушка — заведующая базой — старались удовлетворить его любую просьбу. Ни в чем ему не было отказа. Дом — полная чаша. Но не было в нем самого главного и необходимого — тепла и доброты. Не смогли родители магнитофоном да мотоциклом откупиться от воспитания сына.

Справедливости ради надо сказать, что вначале в семье была дружба, и Николай любил своих родителей. Они были дороги ему. Сын вместе с отцом часто ходил в походы, на рыбалку, вместе выпускали стенную газету, веселились, придумывая юмористические заметки. Летом семья выезжала к ласковому теплому морю. Потом их жизнь стала омрачать водка, которую отец пил вместе с друзьями. Сын рос, у него начинали появляться другие интересы. Хотелось непременно проявить себя хоть в чем-то, стать самостоятельным, вырваться из-под родительской опеки, но они всячески старались оградить его от ненужных знакомств, бесполезной, по их понятиям, дружбы, пытаясь воспитывать свое чадо в тепличных условиях. А он возненавидел свой роскошный дом со всеми удобствами, которому вскоре предпочел подвал и жесткие доски с наброшенными на них вместо простыней украденными половиками и ковриками. Его раздражали «нужные знакомства» с их детьми-слюнтяями.

Коля нашел своих друзей — грубых, жестоких, но веселых. Они залпом могли осушить стакан водки, пели блатные песни, рассказывали о красивой вольной жизни и о житухе в зоне. И он, как губка, впитывал этот дух уголовной романтики, с каждым днем все больше скатываясь по стезе кривой. Превращение домашнего Коленьки в Коляна произошло быстро и безболезненно: не было в нем того твердого стержня, который мог удержать его от опасного пути. Ему во что бы то ни стало хотелось стать таким же рубахой-парнем, своим в компании дворовых ковбоев. Но для этого надо было пройти испытания. Первым из них был стакан водки, от которого его всего вывернуло и ударило в дрожь.

— Держи, Колюня, легче станет, — подал ему второй стакан Шериф.

И он снова выпил. Стало тепло и весело. И Колян с блаженной улыбкой взглянул на Шерифа. Шерифу весной стукнуло шестнадцать лет. Это был кудрявый парень с худым лицом и глубоко посаженными зелеными глазами. Он широко улыбнулся в ответ, обнажая прокуренные зубы, среди которых блеснула золотая коронка. В тот же вечер Коляна «прописали», отстучав ему «банки» (это когда по голому заду с размаху били каблуком снятого башмака).

На следующий день его привели к киоску.

— Ну что, слабо тебе в киоск залезть? — усмехнулся Шериф.