Формула счастья - Коряков Олег Фомич. Страница 15
Вообще человечество, считает В.П., ещё не заинтересовалось собой по-настоящему. Всё ему некогда, оно тратит свои усилия на борьбу с природой и социальным злом, и масса энергии и средств уходит на войны. Когда победит коммунизм, наука и техника пойдут в наступление и на разгадку тайн человеческой истории. Вот, например, если бы деньги, которые сейчас тратятся на военные цели, израсходовать на решение проблемы Атлантиды — она была бы уже решена.
Если бы дожить до этого!..
Ярослав замолчал. У него перехватило дыхание.
Рано и Андрей понимающе взглянули друг на друга. Они уже усвоили, что, если обсуждать каждую деталь дневника, особо заинтересовавшую их, дневник так и не дочитать. Но это «Если бы дожить!» потрясло их.
Инга! Инга! Так ты, наверное, и не узнала, какой прекрасной была эта легендарная страна. Ведь основное изучение древней цивилизации, ушедшей на дно океана, закончилось совсем недавно…
Ярослав чуть нахмурился, беря себя в руки, и стал читать дальше.
Заседание у нас затянулось. Венедикта Петровича буквально затормошили и назадавали сотни вопросов.
Даниил обещал принести мне книгу об Атлантиде. Так недолго и археологией увлечься. А что! Очень интересно.
Появилась в школе Валя Любина. Бледная, похудевшая. Я спросила, что с ней; говорит, болела. Почки, говорит. Что-то не очень разговорчивая.
Второй день сижу дома, гриппую. Вчера температурила. Сегодня вполне могла бы идти в школу, да не пустила мама. Золото!
Под столом ворочается Машка. Все порядочные черепахи продолжают спячку, а моя, не знаю почему, выползла из своего зимнего убежища и, ещё сонная, совсем вялая, шебаршит по комнате…
Во вторник путешествовала в медицинский — договариваться насчет беседы о телепатии. Вот уж не думала, что и туда надо пропуск. Или взамен белый халат. Пыталась провести «воспитательную работу» с вахтершей; она меня чуть не вытурила. Спасибо, подвернулся Вадим. Отвел меня в комитет комсомола. Противная деталь: когда мы с ним шли по коридору, группа белохалатных девчат у окна захихикала вслед, а какая-то из них сказала:
— Не надо, девочки, смеяться. Это не просто новое, а новое серьёзное увлечение.
Они зашушукались…
Два парня в комитете комсомола расспросили меня о нашем клубе; один побежал куда-то и скоро привел лысенького, в очках преподавателя психологии. Тот принялся тоже расспрашивать и сказал, что идея нашего клуба ему нравится.
— Только, — сказал он, — не говорите, милая, такой чепухи: передача мыслей на расстояние. Мысль передать невозможно ни на какое расстояние. Передается информация о ней. Вот мы с вами беседуем, но я передаю не свои мысли, а лишь словесную информацию о них.
Он чуть не закатил мне лекцию. Ну, это неважно, главное — обещал у нас быть.
А Вадим куда-то исчез…
Странно, что папа к нашему «Искателю» относится «не очень». Он говорит, что все это, конечно, интересно и полезно, но однобоко. В том смысле, что мы всё берем и берем от общества, а об отдаче не думаем.
Спрашиваю:
— А что конкретно ты предлагаешь?
— А я не знаю, — говорит он и начинает злиться. — Думайте, думайте сами своим комсомольским разумом.
Потом предложил одну штуку. Идея вот в чём. Для старшеклассников летом надо создавать туристско-трудовые лагеря. Малыши летом отдыхают на дачах, пионеры — в пионерских лагерях, а «великовозрастные лоботрясы» (это, значит, мы) бездельничают. Надо, говорит папа, сводить «лоботрясов» в небольшие, человек по двадцать, отряды и давать им самостоятельные деловые задания: заготовлять грибы и ягоды, кедровые орехи, сено, веточный корм и всё такое. Снабдить отряд палатками, выдать сухарей, консервов — и живите в лесу, отдыхайте, но и дело делайте.
Идея, по-моему, хорошая, я за неё обеими руками, но самим нам такое дело, пожалуй, не поднять. И потом, это летом. А сейчас, зимой?
— Тоже что-нибудь придумать можно, — говорит папа. — Для этого надо одно: чувствовать себя комсомольцем, бойцом…
Даниил занес книгу Н.Ф. Жирова «Атлантида», получил от меня мат и убежал. Он с Сашей записался в дружинники.
Рассказала ребятам о папиной идее. О папе, конечно, не говорила, сказала: «Вот один человек предлагает…» Ребятам в общем-то понравилось. Надо бы поговорить об этом в райкоме комсомола, у меня там есть знакомые…
Спорили о комсомольской форме. Кто-то вспомнил о знаменитых юнгштурмовках — вот и заспорили: стали бы мы, нынешние комсомольцы, носить форму своих отцов и матерей? Лично я стала бы. Правда, её надо сделать поизящнее.
После уроков была у Милы. Раньше я у неё не бывала. Они с мамой живут вдвоём. Маленькая чистая комната. Всё очень скромно. Отец от них ушёл. Мила о нём говорит плохо, но, по-моему, неискренне: она тоскует о нём. Это страшно — остаться без отца, когда он жив.
Мила просила поговорить с Даниилом, выяснить, как он к ней относится. Я не сказала, что уже говорила, и теперь не знаю, как быть. На её месте я бы не стала навязываться. Надо же всё-таки думать о своей гордости.
Мы кончали делать уроки, когда пришла её мама. Она работает где-то в отделе кадров. Суховатая и, должно быть, строгая женщина. Мила её побаивается.
Какой-то странный разговор с Марией Сидоровной. Она попросила меня зайти к ней в кабинет после уроков. Расспрашивала, как живу (с чего бы?), как идёт учёба, потом вдруг — вопрос:
— Ты ведь, кажется, дружишь с Валей Любиной?
Я-то не считаю, что дружу, но все же сказала:
— Да.
— А ты знаешь такого Вадима Синельникова
— Это который из медицинского?
— А что, есть и другой Вадим?
— Какой другой?
— Я не знаю, о каком говоришь ты.
— Да ведь не я говорю, а вы говорите.
Сплошная неразбериха. Это она хотела поймать меня на слове. Зачем-то ей понадобилось знать о Вадиме, о их взаимоотношениях с Валей. Что-то неприятное, грязноватое было в этом допросе. В общем-то я ей ничего не сказала. Знакомы — и все. Собственно, так оно и есть: ведь я ничего толком не знаю.
Мария Сидоровна просила, чтобы разговор остался между нами. Как же! Уж Вале-то я, конечно, расскажу.
Сегодня Венедикт Петрович на литкружке совершенно разгромил меня за рассказ. Хотя он и старался обойтись со мной помягче, существо дела от этого не меняется: бездарность — это бездарность. Ничего не поделаешь… Правда, он говорит, что в такие молодые годы даже по-настоящему талантливые люди не могут писать добротную прозу. Нужны, говорит, жизненные наблюдения, нужен большой опыт.
— Значит, лучше и не пробовать?
— Нет, отчего же, пробуй. — Он посмотрел на меня своим странным печальным взглядом. — Кого-нибудь другого я, может быть, и похвалил бы — за грамотность изложения, за фантазию. А тебя — нет. На тебя я почему-то надеюсь.
Это мы с ним разговаривали уже дома.
«Надеюсь» — и разгромил… Мне сделалось не то что грустно, а пусто, будто я потеряла что-то очень дорогое для меня. Но сердиться на дядю Веню я не могу. Разве виноват он в том, что я тупица?
Сегодня он показался мне очень-очень усталым, даже болезненным…
Валю так и не повидала. Опять её не было на уроках. Завтра придется сходить к ней домой.
Я не знаю, что именно произошло, но, должно быть, что-то гнусное.
Позавчера я к Вале так и не выбралась: заседание комитета, потом двинулись на каток, а оттуда занесло в кино; о собственных-то развлечениях мы позаботиться умеем!
Вчера пошла в Валин класс узнать, где она живёт. Никто не знает. Что за чушь!
— Ну, кто из вас дружит с ней?
— С ней никто не дружит.
Пусть не дружите, черт с вами, но как же так — не знать, где живет одноклассница! Почему не ходит в школу — тоже толком никому не известно. Я психанула, надо мной посмеялись, но адрес все же выяснили.
Я попросила пойти со мной Володю Цыбина.
Отыскали с трудом. Кособокий, весь почерневший от времени домишко в глубине громадного, какого-то путаного двора. Открыла нам старая, неопрятно одетая женщина с тусклыми припухшими глазами. Мы спросили, здесь ли живет Валя Любина.
— Жила.
— То есть как «жила»?
— Вчера уехала.
— Куда?
— А вы кто такие будете?
Мы объяснили.
— Я её подруга, — сказала я.
— Поменьше бы таких подруг, так, может, и уцелела бы.
— Да в чем дело? Что случилось с Валей?
— А ничего. Уехала — и уехала. К родственникам. А куда — вам знать не обязательно. Ходят тут всякие… пигалицы в брючках! — Она захлопнула перед нами дверь.
Была бы я парнем — выломала бы дверь. А Володе хоть бы что. Действительно, пигалица в брючках!
Я потащила его к Вадиму. Тётка говорит нам:
— Болеет Вадик, нельзя к нему.
Хоть бы магнитофон выключали, прежде чем врать.
Я её почти оттолкнула. Володю оставила извиняться за меня, а сама — в комнату к Вадиму.
Он преспокойно развалился на тахте и слушал музыку. Увидел меня — немножко удивился и растерялся, но сразу галантно вскочил, заулыбался:
— О, Ингочка!
— Где Валя?
Он насторожился:
— Что такое стряслось, мисс?
— Оставь свои дурацкие словечки при себе. Меня интересует, где Валя.
— Укатила к каким-то родичам, — пожал он плечами.
— Что к родичам — мне известно.
— Что же тебе угодно от меня?.. А, Владик, привет!
Я наседала на него, он клялся, что больше ничего не знает. И причины отъезда ему неведомы. А в глазах испуг, беспокойство и злость. Юлит. Я ему не верю. Сказала, что, если что-нибудь случится с Валей, будем судить его судом чести, весь его институт на ноги поднимем.
— Ого, мисс, какая ты, оказывается, грозная!..
— Вот именно, мистер.
На том наш визит и закончился.
Володя был какой-то пришибленный и вялый. Не терплю таких. Парень должен быть сгустком энергии.
Я все-таки убеждена, что отъезд Вали связан с Вадимом. Володя говорит:
— Ну, какая тут может быть связь?
Или прикидывается дурачком, или такой и есть.
Что-то опять он говорил об отце Даниила — чуть ли не о предстоящем его аресте. Это я вспомнила уже дома, очень невнимательно его слушала.
Все время думаю о Вале. Неспокойно на душе, и чувствую себя виноватой. В чем виноватой — сама не пойму, и от этого ещё хуже…
Было заседание клуба, а мы с Володей его пропустили.