Трофейная банка, разбитая на дуэли - Крапивин Владислав Петрович. Страница 72

Борькины глаза стали круглыми. Он мигал ими, как оказавшаяся на солнечном свете сова.

— Решайся, Боренька, — продолжал Шурик. — В любом случае ты станешь знаменитостью. Войдешь в летопись нашего квартала... — И он похлопал себя по широкому карману с блокнотом...

— Или уже заслабило в кишечнике? — ласково спросил Лешка.

— У самого у тебя... — беспомощно огрызнулся Борька. И, видимо, не знал, что еще сказать. И сказал: — А тогда... он ведь тоже станет... знаменитостью... в любом случае...

— Ты — больше, — веско разъяснил Шурик. — Потому что вызов-то сделаешь ты. Ну? Согласен? Или уже раздумал мстить?

— Ничего я не раздумал... — промямлил Борька.

— Вот и молодец! — воскликнул Лешка. — Тогда иди за своим пистолетом!.. Фонарик, сгоняй к Севкину, позови его!.. А ты, Цурюк, жми домой, добывай патроны...

Борька побрел со Стрелки. Оглянулся.

— У нас Монька дома, опять начнет меня воспитывать...

— Давай, я схожу с тобой! — быстро сказал Фома. — При мне он не будет...

Когда Лодька и Фонарик пришли на Стрелку, почти весь народ (кроме Костика, не покинувшего поленницу) дугой стоял у колоды, как у ритуального камня. На ней лежал Борькин пистолет.

Все уперлись глазами в Лодьку.

— Ну? — сказал Лодька всем сразу (его противно подташнивало). — Я пришел. Зачем завали? — Хотя ясно было, "зачем".

Шурик Мурзинцев скрестил руки, глянул на Лодьку, потом стал смотреть поверх его головы и заговорил:

— Всеволод Глущенко! Ваш бывший друг Борис Аронский считает, что вы нанесли ему смертельное оскорбление... — Это звучало ужасно театрально, однако... надо признаться, внушительно. У Лодьки по спине пробежали колючие, как репейные головки, шарики.

— Он сам... — сказал Лодька. Получилось неуверенно и сипловато.

— Ты первый! — крикнул Борька. И его голос был вполне бодрым.

— Тихо! — велел Лешка Григорьев. — Противникам запрещено вступать в разговоры. За них говорят секунданты.

— Они ведь еще не противники, — разъяснил с поленницы Костик. — Потому что вызова еще не было.

— А кто они, друзья, что ли? — ухмыльнулся Рашид Каюмов. Изогнулся и почесал спину.

— Сейчас будет вызов, — пообещал Шурик Мурзинцев, который, видимо, считался секундантом Борьки. — Всеволод Глущенко, Борис Аронский вызывает вас на поединок и требует стреляться из пистолетов. Если только вы не принесете ему свои извинения...

Лодька глотнул и спросил:

— А почему я ему? А не он мне? Он ведь тоже...

— Потому что вызывает он! — вдруг сунулся вперед Фома. С непривычным для него возбуждением.

— Неверов, не вмешивайтесь, — строго произнес Шурик. — Хотя это правильно: у Аронского преимущество. Вы согласны принести ему извинения? Если нет, поединок неизбежен.

Фома снова качнулся вперед:

— Шур, скажи ему, что может не извиняться и не стреляться, а просто отпереться. Только пусть тогда порвет "герценское" удостоверение и больше сюда не ходит.

Он, конечно, имел в виду карточку из ватманской бумаги с со штампом страхового общества.

"Если и хотел бы, то не смог бы уже порвать", — мелькнуло у Лодьки. А утро вокруг было такое хорошее, с упругим солнечным светом, с пахнущим сосновой корой ветерком. И опять не верилось, что все это всерьез. Но стоило взглянуть на Борькино деревянно-беспощадное лицо, и ясно делалось: всерьез.

"Надо же, герой какой!.. А я что, хуже?"

Снова послышался голос Шурика:

— Ну так что, Глущенко? Вы готовы принести извинения Аронскому?

В Лодьке шевельнулись остатки благоразумия.

— Да, — выдохнул он. — Если он мне... тоже...

— Хрен с маком, — гордо произнес Борис Аронский.

— Ну и тебе такой же, — сказал Лодька почти с облегчением. И дальше сделал то, что со стороны выглядело, наверно, значительно и красиво. Твердыми шагами подошел к колоде и рядом с Борькиным положил свой пистолет.

Наступило молчание, в котором ощутилось увесистое к нему, к Всеволоду Глущенко, уважение. Только Борька пфыкнул губами.

— Тогда будем начинать, — подвел итог Мурзинцев.

И снова с высоты долетел голос Костика Ростовича:

— А как начинать? Ведь Цурюк еще не пришел!

Цурюк появился, словно только и ждал этих слов. Вид у него был вялый. Он посопел и раскрыл потную ладонь.

— Вот... Пороха нету, папка перепрятал патроны. А это я в старых карманах нашел...

На ладони лежали две свинцовые пульки от малокалиберки.

Все озадаченно помолчали. Наконец Фома выговорил:

— Тьфу... Цурюк ты и есть Цурюк. Все у тебя через спину. То есть ниже...

— А чё опять "Цурюк"... — заныл тот. — Я чё ли виноват, если он перепрятал? Я и так вон сколько раз... — Большие губы его искривились в скорбном изгибе, уголками вниз, в этих уголках запузырилась слюна. Маленькие глаза намокли. И в общем-то Цурюк был прав: он сделал все, что мог.

— Ладно, не хнычь, — бормотнул Лешка Григорьев.

— Я спички принес. Можно же спичками... — взбодрился Цурюк. — Во... — И выгреб из кармана два коробка.

— Теперь будем скрести до обеда, — угрюмо сказал Фома. — У кого ножик есть?

— У меня, — отозвался Валерка Сидоркин и почему-то вздохнул. И вынул свой старенький складешок. Лодька при этом сразу вспомнил другой ножик — тот, который он прошлым летом выиграл у Фомы и забросил во-он туда, за стену пекарни. И, кажется, остальные вспомнили. Только сам Фома сделал вид, что не помнит ничего.

— Давай, — сказал он Валерке.

Секунданты Лешка и Шурик переглянулись.

— Стоп! — сказал Лешка.

— А чего? — удивился Фома.

— "А "того", — сердито усмехнулся летописец Шурик. — Это вам не по ржавым жестянкам стрелять. Это дуэль... — И они с Лешкой переглянулись опять. —  Соображайте маленько. Правила соблюдать надо... Если кто кого угрохает или ранит, будут потом говорить: спичечным зарядом. Такое даже в дневнике не напишешь, смех один...

— Да. Нету пороха — нефига затевать волынку, — поддержал летописца Лешка.

Видать они с Шуриком сразу поняли друг друга. Но только что именно поняли? Или то, что всё зашло слишком далеко и самое время теперь — тормозить эту затею? Или по правде они считали, что дуэль на пистолетах со спичечными зарядами — дело глупое и неблагородное?

Лодька при словах "кто кого угрохает или ранит" очередной раз ослабел — причем так, что сам себе стал противен. И тут же обрадовался, что поединка, видимо, не будет. И хорошо, что слабость и  радость его никто, кажется, не разглядел.

Но радоваться было рано.

Гнусный, наглый и (увы!) совсем не трусливый Борька Аронский заявил:

— Я так не согласен! Сперва договорились, а теперь все по домам, да? На кой черт было затевать!

— По домам не насовсем, а пока не достали порох, — вдруг деловито разъяснил Шурик Мурзинцев. — Вот добудет Цурюк пару патрончиков... или кто другой... и тогда пожалуйте к барьеру. Главное, что за каждым остается право выстрела...

— Как у Пушкина в рассказе "Выстрел", — опять подал с высоты реплику интеллигентный Костик Ростович и снова качнул белыми носочками.

"Или в повести Конрада "Дуэль", — мелькнуло у Лодьки. — Хотя там и там не совсем так... Это что же, ходить в ожидании пули неизвестно сколько дней?"

— Севкин, не соглашайся! — вдруг вмешался Толька Синий. — На кой фиг тебе быть на привязке у Арона? Он где-нибудь достанет порох и будет тебя держать на крючке: когда захотел — айда стреляться...

Да, Синий был совсем не дурак! И Лодька испытал к нему горячую благодарность.

Но Борька — он сидел в пяти шагах на перевернутом ведре — злорадно сказал:

— Ага! Как в книжке. Только захочет Лодик жениться на Стасе Каневской, как тут же секунданты: айда, Севкин, порох готов...

— Сволочь... — вздохнул Лодька. Но страха не показал.

— Тихо вы! — прикрикнул Лешка. — Ну, давайте решать. Согласны на такие условия?

— Я не согласен, — сразу сказал Лодька.