Тайна утопленной рамы - Биргер Алексей Борисович. Страница 17

— Никто не додумался, потому что все решили, будто всё произошло в один день — и ловля рыбы, и утопление рамы! — сказал я. — А раму, Гришка чётко сказал, утопили буквально за несколько часов до того, как мы её нашли. Да мы и сами это видели, по её состоянию. Нам и в голову, лопухам, не пришло, что люди могли поставить сети, а потом вернуться через несколько дней. Да, объяснение нормальное. И всё-таки, мне кажется, что-то другое там произошло…

— Почему ты так считаешь? — спросил Ванька.

— Мама произнесла эту поговорку «рыбак рыбака чует издалека». И я сразу подумал: а ведь эти сеструха Гришкиного Толяна с её мужем и скупщики икон — одного поля ягоды! И что-то там родственнички Толяна химичили с иконами. Зачем им было химичить, если они не со скупщиками стакнулись и не для них старались? Нет, ребята, как-то там все это взаимосвязано. И, хоть убейте, но есть у меня ощущение, что эта ловля щук тоже как-то связана с иконами!…

— Как? — насмешливо спросил Ванька. — Может, они иконы под дохлыми щуками спрятали, для маскировки — чтобы скупщики потом забрали? А выпотрошили, чтобы иконы не слишком попортить? Бред какой-то!..

— Не знаю, — честно ответил я. — Но, может, мы получим кой-какие ответы.

— Откуда? — в один голос спросили Ванька и Фантик.

— От отца Валентина. Он обещал законтачить со скупщиками и оставить для нас письмо на спасательной станции — на главной спасательной станции, что при центральной пристани — обо всём, что ему удастся узнать. Он поэтому и свалил вчера, не оставшись ночевать — чтобы попробовать перехватить их в ресторане и раскочегарить на откровенность.

— Что же ты молчал? — Фантик даже подскочила от обиды.

— Просто вылетело из головы, за всей этой суматохой, — ответил я. — Но сейчас, я думаю, нам надо сгонять в город, на пристань.

— Так давай сейчас и отправимся! — Ванька устремился к двери.

— Давай, — согласился я. — Ты как, Фантик!

— Конечно, надо ехать немедленно! — заявила она. — Чем скорее мы узнаем, что нарыл отец Валентин, тем лучше.

— Возьмём лодку? — сразу осведомился Ванька.

— Нет. Во-первых, отец вряд ли её даст, а во-вторых, взрослым совсем не обязательно знать, что мы отправились в город. Прокатимся на паромчике.

— Так ведь у нас нет денег на билеты… — заикнулся Ванька.

— Как будто нас бесплатно не перевезут! Ведь все нас знают.

Мы ускользнули так, что взрослые нас не заметили — повезло, как мне подумалось, потому что иначе пришлось бы объяснять, почему мы не хотим взять на прогулку Топу. Он постоянно сопровождал нас в прогулках по острову, и отец сразу бы заподозрил неладное, увидев, как отчаянно мы отказываемся его брать. А ведь на пароходик его вряд ли пустили бы — без намордника, во всяком случае. А взять намордник — опять-таки, разоблачиться…

К счастью, Топа оказался понятливым. Он с грустью проводил нас до калитки, но я шёпотом объяснил ему, что у нас важное дело, и пусть он не воображает, будто мы его разлюбили — и пёс не обиделся. Топа всё понимает, он такой.

Паромчик пришлось немного подождать — по расписанию он шёл только через полчаса. Проблем с билетами у нас, естественно, не возникло. Тётенька-билетёрша, давно нас знавшая, преспокойненько разрешила нам проехать бесплатно. Через пятнадцать минут мы были на дальней городской пристани, к которой причаливал паромчик с нашего острова, а ещё через двадцать пешком добрались до центральной.

Спасатели сидели в своей будке и дулись в домино.

— Здравствуйте, — сказал я. — Мне должны были оставить письмо… один священник.

— Отец Валентин, так? — один из спасателей встал и вгляделся в меня. — А ты сын Семеныча, точно?

— Точно, — ответил я.

— Есть для тебя письмо. Держи.

Он выдвинул ящик стола, в котором спасатели хранили журналы учёта и прочие документы, и вручил мне письмо.

Конверт был разрисован затейливыми вензелями, а в центре, между вензелей, написано: «Борису Болдину в собственные руки».

Я выскочил на улицу и восторженно замахал конвертом ждущим неподалёку Ваньке и Фантику.

— Есть!

Они кинулись ко мне.

— Давай, быстрее его прочтём!

— Сейчас прочтём, — сказал я. — Только надо найти местечко поспокойней.

Мы устроились на лавочке над рекой, чуть в стороне от пристани, Ванька и Фантик сели по две стороны от меня, и я вскрыл конверт.

— Вслух читай, вслух! — понукал меня Ванька, толкая локтем в бок, как будто это и так не было понятно.

Я стал читать.

«Приветствую тебя, мой юный друг!

Я долго соображал, какая роль больше соответствует поручению, которое я взял на себя: славного отца Тука, по поручению Робин Гуда проникающего в Ноттингам, чтобы выведать дьявольские замыслы шерифа, или капеллана при сэре Френсисе Дрейке либо ему подобном благородном «королевском пирате», Моргане, скажем, (ведь, будучи на службе английской королевы, эти флибустьеры обходиться без судового священника никак не могли, — роль одного из тех славных капелланов, которые, прикрываясь сутаной, могли бойко чесать по-испански с офицерами губернатора какой-нибудь Картахены в прибрежном кабачке, тщательно наматывая на ус каждое услышанное слово.

По зрелом размышлении (а это размышление длилось ровно полчаса, весь путь от острова до гостиницы), я решил, что оказываюсь в роли пиратского капеллана, и ни в какой другой. Во-первых, отец Тук, в числе прочих его достоинств (умение окрестить, причастить и отпеть), отменно дрался на дубинках, а тут я, увы, слаб. Во-вторых, отец Тук, судя по его бойцовской доблести, никогда не страдал от подагры, в отличие от меня, грешного. Очередной приступ начал разбирать меня ещё на пути в гостиницу, став, видимо, возмездием за слишком бесшабашное поведение. Один прыжок на остров чего стоил! Согласись, что подагра — это болезнь пиратов и губернаторов колоний, которые иногда оказывались едины в одном лице. Например, тот же Морган. Кажется, когда он был пиратом, он от подагры скрежетал зубами, палил из пистолета в тех из своих подчинённых, кто имел неосторожность заглянуть к нему в каюту, и пачками отправлял связанных пленников за борт. Став губернатором, он несколько изменил своё поведение. Зубами скрежетал точно так же, но из пистолета больше не палил, а швырял в своих подчинённых (которые, по милости королевы, были переименованы к тому времени в вице-губернаторов, секретарей и офицеров) чернильницей. Согласись, чернильное пятно на расшитом золотом кафтане всё-таки лучше, чем дырка в нём. Так что то ли его характер улучшился, то ли он перенял толику хороших манер.

Да, и, конечно, в-третьих, близость воды — когда плывёшь в лодке, то больше чувствуешь себя пиратским капелланом, чем отцом Туком.

Я из пистолета не палил и чернильницами не швырялся (тем более, что пишу я, как ты видишь, гелиевой ручкой, поэтому чернил у меня и быть не может), но зубами скрежетал не хуже всякого морского разбойника. И готов был выполнить свой долг, чего бы это ни стоило.

Поднявшись сперва в свой номер и приняв таблетки, я немного отдышался, собрался с духом и спустился в ресторан. Нужную мне троицу я узрел сразу же. Надев подходящее пиратскому капеллану выражение лица, я дерзко направился к их столику. Столики ведь на четверых, а ресторан был переполнен, поэтому моё желание приземлиться (должен ли я сказать «высадиться»?) на свободное местечко выглядело вполне естественным.

Соблюдая вежливость, принятую среди сухопутных крыс, и всячески маскируя своё грубое нутро старого морского скитальца, я осведомился:

— Простите, это место у вас свободно?

Если б я был не в рясе, то, возможно, они бы не постеснялись отправить меня за другой столик. Я ведь видел, что они отчаянно обсуждают какие-то свои дела и посторонние им не желательны. Но отказать священнику было неудобно, и они (надо полагать, с не меньшим зубовным скрежетом, чем тот, который бродил у меня внутри) мило закивали и предложили мне садиться.

Здесь я должен сделать вам выговор за невнимательность. У старшего — того, которого вы называли «худым» и «желтокожим» — нет кисти одной руки, а именно левой. Как можно было этого не заметить?