Тайна утопленной рамы - Биргер Алексей Борисович. Страница 19

— Что-то слышал, — ответствую я. — Но лучше вы мне напомните.

— Старинный мошеннический метод, ещё с восемнадцатого века употреблявшийся. «Адописная» буквально означает «написанная поверх ада». Представляете, что делали мошенники? Вот берут они доску и рисуют по ней непотребную, так сказать, картинку, со всякими бесами, готовыми рогами боднуть или вилами ткнуть. Потом, когда краска подсохнет как надо, поверх этой картинки пишется вполне нормальная икона. Эту икону и несут на продажу. Впарят кому-нибудь за хорошую деньгу, а едва продавец исчезнет с деньгами, как его сообщник говорит покупателю: «Простофиля ты, дурачина, мил человек, тебе ж адописную икону подсунули. Ты красочку-то поскреби.» Тот поскребёт — и сразу какой-нибудь бес вылезает. А связываться с адописными иконами считалось делом страшным, поверье гласило, что от них надо избавиться поскорее, чтобы беды на себя не навлечь, и сразу к священнику бежать исповедоваться, что руки осквернил… В общем, покупатель тут же бросает икону на землю и убегает от неё как от чумы, а сообщник эту икону преспокойненько подбирает, потом соскобленное место закрашивается и икону опять на рынок несут. Так одну адописную икону могли и по двадцать, и по тридцать раз продавать, огромный навар снимая. Но вот что интересно: этот тип мошенничества был больше по югам распространён, даже в Москве редко использовался, и, добудь я эту икону, это был бы первый доказанный случай, что к такому мошенничеству прибегали и на севере. Уже одно это с научно-исторической точки зрения просто замечательно, так? А потом мне другая мысль в голову приходит. А не натолкнулся ли я на нечто гораздо более ценное? Могла, конечно, случайная адописная икона на север залететь — только вероятность этого мала. А вот другая вероятность… Северная школа как раз больше всего занималась изображением сцен Страшного суда — Христос сходит на землю судить живых и мёртвых, и так далее, и тому подобное. А где Страшный суд — там без нечисти не обойтись. Если ж новую икону написали поверх старой, и написали давно, раз пьянчуга её искренне старинной считал, то старая должна быть совсем древней. Четырнадцатого века вряд ли, на такое везение даже я рассчитывать не смел, но что шестнадцатого или даже пятнадцатого — точно. Как раз время расцвета той северной школы, которая любила и суровые краски, и суровые сюжеты! Ведь даже лики святых у них смотрятся намного суровей, чем на иконах более южных областей… Неужели, думаю, я наткнулся на одно из тех редчайших произведений, о которых мечтают все?

— И что вы сделали? — спросил я.

— Я сделал глупость, — с чувством (или, вернее, обуреваемый чувствами) ответил Генрих Петрович. — Правда, сначала я спросил у пьянчуги, что за беса он разглядел, и уверен ли он, что это был бес. Возможно, я не смог скрыть своего волнения и пьянчуга начал мне подыгрывать. Почуял, что дело пахнет крупным кушем, только не мог уразуметь, каким. «Как же, — говорит, — не быть уверенным! Он хоть и небольшой, и в самом углу, будто в яме сидит, но как раз на тёмном его, ярко-красного, очень отчётливо видать!» У меня, наверно, даже руки затряслись. Бес в самом углу, в яме — классический мотив либо Христа, спускающегося в ад, чтобы избавить от мук тех, кто это заслужил, либо Христа, грядущего судить живых и мёртвых! А то, что бес ярко-красный… неужели он прописан этой знаменитой киноварью, не темнеющей от времени — киноварью, секрет которой утрачен? Если так, то, несомненно, икона очень древняя, и, возможно, её удастся даже отнести к преподобномученику Андреяну, знаменитому иконописцу, который был канонизирован после того, как его убили разбойники! Ведь и монастырь в его честь находится недалеко от здешних мест, и все основы местной школы иконописи заложены им… Словом, я постарался собраться — насколько это вообще у меня получилось — и говорю мужичку: «Вот что, мне на эту поддельную икону очень было бы охота поглядеть. А ту, что ты принёс, я даже не знаю, брать или нет…» — «А за сколько возьмёшь?» спрашивает пьянчуга. «Ну, — говорю, — больше сотни не дам.» Он обиделся: «Не-е… — говорит. — За сотню я не согласен. Я знаю, что мне за неё другие люди больше дадут…»

— Он был прав? — осведомился я.

— Несомненно. Но в тот момент я думал лишь об одном: о той иконе, и на остальное мне было наплевать. И ещё мыслишка сквозила: надо ему показать, что у нас денег не густо, потому что он наверняка заметил моё волнение, и за «поддельную» икону начнёт заламывать цену. «Не хочешь, — говорю, — забирай.» — «И заберу! — отвечает он. — Лучше я тебе ту, другую, принесу, если дашь за неё настоящую цену.» — «Надо посмотреть, — отвечаю я. — Но, вполне возможно, дам.» — «А нельзя ли авансик получить, в виде залога сделки?» — спрашивает пьянчуга. «Какие авансики! — говорю я. — Вот принесёшь икону, тогда и поговорим.» — «Да как-то, — в затылке чешет, — без авансика несподручно будет. А я тебе… Ну, хочешь, я тебе этот оклад в залог оставлю?» Я прикинул, что, если готов оставить оклад в ответный залог, то, конечно, вернётся…

У Генриха Петровича при этом рассказе опять руки начали дрожать и лицо изменилось. Я сижу, киваю с серьёзным видом, а мне смеяться хочется, потому что я уже представляю, чем дело кончилось. Но, сдержав щекочущее горло хихиканье, недостойное лазутчика в стане врага, я спрашиваю:

— И сколько вы ему дали?

— Шестьдесят рублей, — отвечает Генрих Петрович.

— Это сколько бутылок самогона выходит, по здешним ценам? — вопрошаю я.

— Пять, — горестно отвечает Генрих Петрович.

— То есть, этот пьянчуга, можно считать, ушёл с пятью бутылками самогона? Конечно, вы его теперь долго будете ждать!

— Сам понимаю… Теперь понимаю, — говорит Генрих Петрович. — Надо было дожать его, а так… Ну, скажем, оклад стоит этих денег, и даже больше, но волочь в Москву огромный громоздкий пустой оклад, без иконы, на которую надеялся… Жутко обидно, лучше оставить его в номере гостиницы, и вся недолга! И до сих пор в толк не могу взять: действительно ли эта икона существует, а пьянчуга не появляется, потому что я, отвалив ему такие деньги, в запой его сорвал, из которого он только месяца через два выйдет, или он меня надул? Ну, понимаете, увидел мою реакцию и начал, как говорят «лепить горбатого», поняв, что можно и деньги с меня содрать, и икону при себе оставить, чтобы потом её кому другому толкнуть. А оклад без иконы — он же никаким скупщикам, бывающим в здешних краях, не нужен, так что он ничего не потерял!

— Словом, — говорю, — имеется подозрение, что вас «кинули» как раз на тот манер, на который кидали своих жертв мошенники — изготовители «адописных» икон?

— Приблизительно так, — вмешивается в разговор Кирилл. — И ведь самое обидное, что в таких местах достаточно малейшему слушку пойти, что «мошну» можно кинуть — всякий завалящий мужичонка, будет стараться надуть, только ухо держи востро! И ещё начнутся обиды, что надуть не получилось!.. В общем, эти два дня мы колесили по городу и окрестностям, пытаясь найти этого хмырька с иконой, и понять, есть правда в его рассказе или нет. Но так нигде и не нашли. И теперь не знаем, что делать. Срок нашего пребывания подходит к концу, иконы поплоше мы для театра собрали — но, если история этого пьянчужки правдива, то нам просто нельзя уезжать!..

— Так вот оно вам и наказание за то, что иконы хотите вынести на «арену игрищ»! — говорю я, тем суровей, чем больше меня веселит вся эта ситуация. — Теперь до конца дней своих будете мучаться, что, возможно, у вас перед самым носом проплыла ценность невероятная — а потом хвостиком вильнула и исчезла! Чем не Божья кара?

Видно, Генрих Петрович подметил что-то такое в моём голосе, потому что сказал:

— Да, понимаю, вам легко ехидничать, но, поймите, нельзя, чтобы эта икона исчезла бесследно, если и в самом деле существует! Ей место не в руках у пьяницы, не на театральной сцене, а в Третьяковке! А если после нас её кто-нибудь купит для перепродажи за границей? Нет, нельзя, чтобы она ушла!

— А знаете, — говорю я. — Есть у меня идея. Живёт у меня знакомый в этом городе, и его сыновья — шустрые ребята, которые где угодно пролезут и что угодно найдут! Тем более, что все вокруг им отлично знакомо! Если хотите, я предупрежу перед отъездом этих мальчишек, чтобы они явились к вам и помогли вам в поисках.