Праведник. История о Рауле Валленберге, пропавшем герое Холокоста - Бирман Джон. Страница 16

Услышав про «наглость» Хорти, Эйхман был вне себя. Тем яростнее он напал на Еврейский совет, который, как он считал, не имел никакого права вмешиваться в его планы. Член совета Фюлёп Фройдигер вспоминал позднее: «Что было типично для немецкой ментальное™, Эйхман, как ни парадоксально, обрушился на меня с упреками и обвинил в доносительстве правительству Венгрии. Он, по-видимому, совершенно серьезно считал, что долг Центрального еврейского совета — всеми средствами способствовать депортациям».

Эйхман твердо решил взять реванш за неудачу в Киштарче. «(Он) считал это делом чести СС, неудача разъярила его, — вспоминал Штерн. — Накануне 17 июля все члены Еврейского совета получили приказ явиться в штаб-квартиру СС на Швабском холме ровно в 8 часов утра. Никто из нас ни малейшего представления о причине вызова не имел. Сначала несколько часов нас продержали в приемной, запретив в то же время из нее отлучаться. Телефон был отключен, и мы не могли связаться ни с кем.

Наконец офицер (Хунше) пригласил нас к себе. Заявив, что он замещает Эйхмана, он повел с нами совершенно бессмысленную и, главное, бесконечную беседу о том, как наилучшим образом ликвидировать царящие среди евреев панические настроения. Обсуждение вопроса длилось всю вторую половину дня, и нас отпустили только через 12 часов в 8 вечера».

Пока совет из восьми человек таким образом изолировали, отряд из 150 эсэсовцев во главе с Эйхманом снова совершил набег на лагерь в Киштарче и снова подавил сопротивление венгерских охранников, разоружив их. На этот раз Эйхман предпринял дополнительные меры предосторожности, и все телефонные линии были предварительно перерезаны. Полторы тысячи евреев, уже спасенных до этого по распоряжению Хорти, опять загнали в ожидавший их железнодорожный состав и снова отправили, на этот раз с курьерской скоростью, к границе и далее в Освенцим. На этот раз возможность вмешательства оказалась исключена. «Прежде чем мы могли попытаться сделать хоть что-нибудь, они уже пересекли границу», — писал Штерн.

Воодушевленный удачным ходом, Эйхман снова стал требовать тотальной депортации будапештских евреев. Но Хорти заявил, что он этого не допустит. Эйхман полетел в Берлин за свежими директивами, где ему посоветовали ослабить решимость регента демонстрацией силы. После возвращения Эйхмана в Будапешт эсэсовские подразделения в столице и в ее пригородах получили заметные подкрепления. Скоро численность их достигла 9500 человек. «Будучи уверены в своем превосходстве, — писал Штерн, — эсэсовцы устроили парад и промаршировали в полном вооружении по улицам Будапешта».

Наглядно продемонстрировав прочность своих позиций, Эйхман начал готовить молниеносную депортацию, которую назначил на конец августа. Теперь он имел в своем распоряжении достаточную военную силу, чтобы провести операцию без участия в ней венгров-пособников. А чтобы предотвратить вмешательство со стороны Еврейского совета, Эйхман приказал Штерна, Петё и Вильгельма арестовать.

17 августа семидесятилетнего Штерна, больного воспалением легких, вытащили из постели, посадили в открытый автомобиль и отправили на Швабский холм. Петё, уже схваченный и сидевший в том же автомобиле, имел при себе компрометирующие его документы, в том числе письмо от Валленберга. «Я выбросил документы из автомобиля, — вспоминал он в послевоенных мемуарах. — Со мной было еще письмо от Валленберга, которое я хотел порвать, прежде чем выбросить. Услышав шуршание бумаги, детектив повернулся и вырвал наполовину разорванное письмо у меня из рук.

Во время допроса я видел, как один из гестаповцев сложил вместе обрывки письма… Следователь гестапо, показавшийся мне слегка пьяным, прочитав его, пришел в бешенство, и меня жестоко избили…» (Содержание письма в мемуарах Петё, к сожалению, не раскрывается.)

Хорти, однако, о действиях Эйхмана сообщили, и он за членов совета вступился. Через двадцать четыре часа — естественно, после жестокой обработки — гестапо их отпустило.

Штерн и Петё входили в число немногих евреев, которым покровительствовал Хорти, и отношение регента — и его сына — к ним точно отражает отношение венгерских правителей к их еврейским подданным. В течение нескольких лет Штерн был одним из особо приближенных советников Хорти, в то время как племянник Петё служил секретарем сына регента. Оба, и Штерн и Петё, регулярно встречались с регентом или с его сыном в Крепости Буды, входя во внутренние покои с черного входа. Как уже упоминалось, Петё знал секретный номер телефона сына регента Миклоша и относился с молодому человеку с симпатией, понимая в то же время, как боялся тот дворцовых шпионов, следящих за его непрекращающимися контактами с представителями еврейской элиты. Время от времени Миклош приказывал обследовать свой кабинет на предмет обнаружения в нем подслушивающих устройств.

Примерно в то же самое время молодого Хорти посещал еще один влиятельный еврей, активист сионистского движения Отто Комой. Дневник, найденный после его гибели (он был убит венгерскими нацистами), содержит выразительное описание отношения регента и его сына к евреям-соотечественникам. «По рождению и воспитанию, я — антисемит, — признавался Комою Хорти-младший. — Но иначе, учитывая отношение к евреям в доме моих родителей, не могло быть. Я, например, никогда бы не смог жениться на еврейке или иметь детей, в жилах которых текла бы еврейская кровь. Для меня это было бы просто немыслимо.

Но потом я занялся экономикой страны [27]. И увидел, что происходит у нас в бизнесе… Наших высших чиновников экономические интересы Венгрии не интересуют, и они их не защищают. Дай им волю, страна давно обанкротилась бы. Вот зачем нам нужны евреи. Ведь преследуя цели личного обогащения, они также защищают интересы своей страны… Кроме того, как спортсмен я знаю, что наивысших результатов можно достичь только в соревновании. Венграм нужно соревнование, и оно возникает в результате деятельности евреев. Поэтому еврейская эмиграция должна проходить планомерно и в соответствии с интересами нации…»

Некоторые другие венгры, занимавшие в то время значительные посты, также относились к евреям неоднозначно, что особенно касается Ласло Ференци, офицера, осуществлявшего связь между венгерской жандармерией и СС, — «оппортуниста до мозга костей», как называл его Штерн. Как пишет Штерн в воспоминаниях, Ференци вступил с Еврейским советом в заговор, целью которого было сорвать эйхмановский план депортации, назначенной на 26 августа.

«Нам пришлось притворяться, будто мы принимаем за чистую монету его добрые намерения и гуманные чувства, — писал Штерн. — Мы даже льстили ему в лицо, говоря, что он единственный может спасти будапештское еврейство от верной гибели… Он может покрыть себя неувядаемой славой и обретет вечную память, он смоет позорное пятно с имени своего народа».

План (по версии Штерна, составленный им и Ференци) состоял в том, чтобы скрыто сосредоточить в Будапеште силы, превышающие по численности подразделения СС, для чего следовало стянуть из провинции в город части жандармерии, придав им поддержку полиции и надежных армейских частей. Войска переводились в город якобы для содействия депортации, в то время как действительной их целью было ее предотвращение. Ференци настаивал на том, чтобы план получил одобрение самого Хорти, и — по-видимому, не замечая иронию просьбы — попросил Штерна организовать ему встречу с регентом. Узнав подробности плана, Хорти согласился сыграть роль, которая ему отводилась, — он должен был убедить эсэсовцев, что более против депортаций не возражает.

Затем, как позже объяснял Штерн, «когда приготовления будут закончены, за день или два до начала эсэсовской акции, регент должен был проинформировать немцев, что депортации отменяются, и он готов провести свое решение в жизнь, если потребуется, даже военной силой». Штерн считал, что, даже если бы конфликт закончился открытым столкновением с немцами, последние, скорее всего, отступили бы — они бы не пошли на риск открытого и окончательного разрыва с союзником, пусть даже таким ненадежным, в самый критический миг войны. А момент действительно был для Германии критическим: их союзники-румыны находились на грани заключения сепаратного мира с наступавшими русскими, Нормандия и Бретань были захвачены англосаксами, Париж мог пасть в любую минуту, и на юг Франции вторглись англо-американские войска.