Только вперед - Раевский Борис Маркович. Страница 48

Из-под халата профессора виднелась генеральская форма. Говорил он негромко, но уверенно. Легко ступая проходил профессор вдоль рядов кроватей, останавливаясь возле тяжело больных и просматривая диагнозы новичков. Память у него была изумительная: он помнил не только болезни, но и фамилии, а часто и имена всех больных, переполнявших огромный госпиталь.

— Когда привезли? — коротко, ни на кого не глядя, спросил профессор, подойдя к постели Кочетова. Не успел Леонид открыть рот, как ординатор доложил:

— Вчера вечером, Степан Тимофеевич. Ранение в плечо. Шесть осколков мины. Поврежден плечевой сустав, порваны сухожилия, перебиты нервы.

И понизив голос, прибавил:

— Леонид Кочетов — чемпион страны и рекордсмен мира по плаванию…

Леонид удивленно посмотрел на ординатора: откуда тот успел узнать, что он пловец?

Молодой профессор, казалось, не слышал последних слов. Он сел на табуретку у постели Кочетова, приказал снять повязки и долго ощупывал плечо и руку Леонида. Пальцы Степана Тимофеевича, длинные, тонкие, с шелушащейся кожей, разъеденной бесконечными дезинфекциями, то неслышно касались плеча Леонида, то сильно надавливали на рану. Тогда было очень больно, но Кочетов терпел, не подавая вида.

— Врачу все равно — чемпион или не чемпион лежит перед ним, — вдруг негромко заметил профессор ординатору. Он встал и, сказав несколько слов по-латыни, двинулся дальше.

Леонид был смелым человеком. Он отважно сражался на фронте, ежечасно рискуя жизнью. Но тут впервые испугался. Ему показалось, что профессор произнес страшное, холодное и острое, как нож, слово — «ампутация».

— Профессор! — не в силах сдержать волнения, срывающимся голосом произнес он. — Профессор, скажите… надо отнять руку?

Профессор недовольно остановился и вдруг широко улыбнулся. Потом лицо его опять стало серьезным.

— Нехорошо, товарищ чемпион! — строго сказал он. — Очень нехорошо! Врачи не стремятся резать во что бы то ни стало, как думают некоторые не очень сознательные товарищи, хотя они и в лейтенантском звании, — тут он насмешливо посмотрел на летчика. — Вас будут лечить! Да, лечить. А резать, возможно, тоже придется.

Когда профессор вместе с врачами и ассистентами удалился, в палате наступила тишина.

Обычно после врачебного обхода раненые долго и горячо обсуждали каждое слово профессора, делали свои заключения о состоянии здоровья каждого из соседей. Но сегодня вся палата молчала, будто сговорившись. Леонид то и дело ловил на себе быстрые, сочувственные взгляды больных. Даже неугомонный лейтенант, никогда не пропускавший случая поострить, ни словом не откликнулся на замечание профессора. Он достал из тумбочки сборник шахматных этюдов и задач и сделал вид, будто всецело поглощен решением их.

Только Степанчук, лежавший, как всегда, лицом к стене, вдруг повернулся и сказал Леониду:

— Слушай-ка, пловец! Возьми-ка из моей, значит, тумбочки склянку одеколона!

И, словно смутившись за свой неожиданный подарок, Степанчук хмуро добавил:

— Студентки принесли. А на кой он мне ляд? Отродясь духами не баловался.

И снова отвернулся к стенке.

На следующее утро сестра предупредила Леонида о предстоящей операции. Не успела она закончить фразы, как лейтенант Голубчик стал громко рассказывать какую-то историю про своего товарища, майора. У того будто бы была перебита не одна рука, а обе, да так, что они висели неподвижно и держались только на коже: кости и мускулы были начисто отделены от плеча. И что же? Врачи так ловко срастили майору кости и сшили мускулы, что теперь он шутя поднимает двухпудовые гари.

А когда лейтенанту показалось, будто кто-то в палате недоверчиво гмыкнул, он стал с жаром доказывать, что после перелома кости сращиваются очень прочно и становятся еще крепче, чем были.

Кочетов не мог не улыбнуться, понимая наивную хитрость летчика. Желая ободрить Леонида, лейтенант так увлекся, что не замечал противоречивости своих слов: вчера он жестоко ругал врачей, а сегодня восхищался ими.

Вскоре пришли санитары и повели Кочетова в операционную. Его уложили на длинный стол. Расширенными ноздрями он втянул воздух. В операционной стоял особенный, острый, чуть приторный запах: смесь паров йода, эфира, спирта и еще каких-то медикаментов. Через приоткрытую дверь он видел, как в соседней комнате высокий пожилой профессор-хирург в халате и брезентовых сапогах долго-долго, минут пять, тщательно с мылом и щеткой мыл руки. Потом тазик с водой убрали. Леонид с облегчением подумал, что длительное умывание, наконец, кончилось. Но воду сменили, и профессор опять стал мыть руки. Потом он смочил их каким-то раствором и еще протер спиртом.

Последнее, что видел Кочетов, был стерильный халат, который сестра надела профессору поверх его обычного халата.

На длинный операционный стол перед лицом Леонида поставили маленькую ширмочку-экран. Теперь его взгляд упирался в металлический каркас и белую ткань.

Кочетов уже не видел, как над ним склонился хирург. Белая шапочка закрывала его волосы и лоб. Марлевая повязка скрывала рот, нос и всю нижнюю часть лица, Между повязкой и шапочкой сверкали лишь быстрые, умные глаза.

Операция началась. Острым скальпелем хирург сделал первый разрез. В коридоре, над дверью операционной, зажглась надпись: «Тише! Идет операция!»

Только иногда хирург отрывисто бросал какие-то слова, и его помощник и сестры — тоже в белых халатах, белых шапочках и марлевых повязках на лицах — подавали ему нужный инструмент или сжимали кровоточащие сосуды специальными зажимами. Да изредка слышалось звяканье металла — это хирург опускал использованные инструменты в никелированный бачок или ассистент бросал извлеченные из раны осколки мины в широкий металлический тазик.

Операция продолжалась уже больше часа. Наконец хирург на минуту приостановил свой напряженный труд. Крупные капли пота блестели у него на лбу.

Сестра подала ему иглу, и он снова склонился над распростертым на столе телом Леонида.

Хирург так углубился в работу, что даже напевал что-то про себя. Казалось, он вовсе не слышит, как за окном воют сирены, оповещая ленинградцев об очередной воздушной тревоге.

Это был один из самых известных советских хирургов — профессор Кулик. Леонид, конечно, не знал, что вчера после утреннего обхода молодой профессор Степан Тимофеевич Рыбников собрал у себя лучших врачей госпиталя и вместе с ними обсуждал, как лучше лечить Кочетова.

«Как предотвратить ампутацию?»

Степан Тимофеевич позвонил своему учителю — профессору Кулику. Кулик, по горло занятый работой в двух госпиталях и обучением студентов, приехал в тот же вечер. Он осмотрел Кочетова и сразу предложил сам сделать сложную операцию. И вот теперь, склонившись над Леонидом, профессор тщательно сшивал разорванные сухожилия, соединял поврежденные сосуды и нервы.

Тридцатого августа, через двадцать пять дней после операции, с руки и плеча Леонида были окончательно сняты бинты.

Операция прошла блестяще, но все-таки Кочетов содрогнулся, увидев свою тонкую, со сморщенной кожей и дряблыми мускулами, израненную руку. Она, как и прежде, висела плетью, не сгибаясь ни в локте, ни в кисти. Пальцы, сведенные судорогой, были намертво сжаты в кулак. Разжать этот кулак Леонид не мог: нервы, управляющие движением кисти, были парализованы. Профессор Кулик извлек из руки и плеча пять осколков мины, но под лопаткой осколок еще оставался. Он глубоко проник в тело, и врачи решили его не удалять. Потребовалась бы сложная операция, а опасности для организма осколок не представлял.

Леонид долго глядел на свою руку и горько усмехался. Да, врачи сделали все, что могли. Честь им и слава — они спасли руку от ампутации. Но что толку? Зачем ему эта безобразно висящая плеть? Какая разница — есть у него рука или нет, раз она все равно неподвижна?

Часами простаивал Кочетов у госпитального окна, выходившего в узкий переулок. В доме на противоположной стороне переулка на всех окнах белели наклеенные крест-накрест бумажные полоски. По вечерам окна затягивали одеялами и шторами, переулок погружался в темноту. Днем мимо госпиталя торопливо проходили озабоченные ленинградцы с противогазами через плечо. То и дело громыхали трехтонки, в которых вплотную друг к другу стояли девушки с лопатами в руках: они ехали за город копать противотанковые рвы. По сигналу воздушной тревоги переулок сразу опустел.