Пареньки села Замшелого - Упит Андрей Мартынович. Страница 31

— Лущеные орешки.

— Не хочу, они твердые.

Тут Ешка не вытерпел.

— Ах ты старый дурень! — прошептал он.

— Чу, опять скребется! — воскликнул барин. — Все же одну крысу этот плут крысолов оставил. Чтоб к вечеру была поймана и чтоб хвост мне показали! Только хвост, целой крысы я боюсь… Не хочу больше есть, у меня живот болит! Ох, житье мое барское! Горькое, тяжкое! Сам ешь, и у самого живот болит! То жарко мне, то холодно, то тесно! Несите прочь подушки!

Слуги вытащили из-под барина лишние подушки и одеяла. Барин откинулся в кресле и прикрыл глаза, как видно, придумывая, как бы еще погонять свою челядь.

— Подметальщик! — захныкал он вдруг. — Утри барину нос!

Подметальщик шоркнул рукавом под барским носом.

Управляющий, пригнувшись, шепотом выбранил его:

— Тише ты, медведь, это же баринов нос!

— Нос баринов, а рукав мой! — тоже шепотом огрызнулся Подметальщик.

Но вот всем показалось, что барин засыпает. Слуги перемигнулись и собрались уходить. Но веки у барина были приоткрыты, сквозь узкие щелочки глаз он все время глядел на свою челядь. Вдруг барии потянул носом:

— Чем тут пахнет? Чую цыганский дух.

— Это, барин, от медвежьей шкуры, — пояснил Одевальщик.

— Отчего смердит? Опять плохо выбита?

— Выбита хорошо, — проворчал Подметальщик, — а вот плохо, когда у цыгана отнимают его добро. Вонь будет, покуда хоть один клочок останется.

Барин разгневался:

— Не смей меня учить, Подметальщик! Я барин, и, стало быть, на то моя барская воля! Что хочу, то и делаю. А сейчас я желаю спать и видеть сон. Одевальщик, разуй меня! Усыпляльщик, уложи меня! И почеши барину пятки, чтоб скорее заснуть.

Все ушли, а Усыпляльщик стал чесать барину пятки, и тот вскоре уснул.

Тогда слуга смачно сплюнул:

— Дрыхни, старый пень! Ночь напролет с тобой маешься. Самого сон с ног валит!

Он улегся на медвежьей шкуре, прикрыл голову камзолом и так захрапел, что весь зал задрожал. Порою и барин ему подтягивал.

Ешка на цыпочках выбрался из укрытия, поманил рукой Андра и Букстыня и шепотом приказал:

— Тс-с! Тише! Ну, ребятки, хватай шкуру!

— Да на ней же человек спит! — шепнул Андр. — Как мы его снимем?

Букстынь и вовсе перетрусил:

— Ну да! Как же его снимешь? Заманивают людей в разбойничье логово! Да пускай она сгниет, эта шкура, теперь только о своей подумать!

— Не мели пустое! — Ешка даже кулаком ему погрозил. — Живо! Каждый за свой конец! Скатывайте!

Букстынь и Андр ухватились с обеих сторон за шкуру.

— Не скатывается! — отдуваясь, вымолвил Андр. — Букстынь, держи крепче!

Букстынь ухватился покрепче, но тут же выпустил шкуру из рук.

— Не скатывается! Это ж не человек, а колода!

— Оттого, что у самих руки из пакли! — прошипел Ешка и принялся подсоблять.

Усыпляльщик трижды перевернулся, скатился на пол, но так и не проснулся — уж больно его барин замучил. Трое замшельцев подхватили шкуру и вылетели во двор.

Барин заворочался в кресле и со сна простонал:

— Ох, житье мое барское! Горькое, тяжкое!

Пареньки села Замшелого - pic_35.png

Медведь-чудодей

На другое утро замшельские петухи драли глотки как ошалелые. Даже Букис, непробудный соня, которому высокий чин дозволял почивать дольше других, разбуженный спозаранку, потягивался и сердито ворчал:

— Говорил же я… Нужно было на мартынов день прирезать окаянного! Только и проку, что одна глотка. Пойти узнать, что там за напасть нынче приключилась…

Тяжело сопя, он вылез из постели и стал одеваться, а сам тем временем прислушивался: все Замшелое уже было на ногах.

А приключилось вот что: за Ципслихиной сараюшкой только что остановились дровни; с них соскочил Рагихин Андр, сельский портной Букстынь и Медведь, который шел на задних лапах, обутых вроде бы в Ешкины лапти.

— Слышь, Андр, — позвал Медведь, — ты мне вожжи вокруг шеи обвяжи, а другой конец, держи в руках и ухо к морде прикладывай. Да смотри, чтоб все было как надобно!

— Будет, — заверил Андр, покрепче наматывая на руку вожжи, а шапку подальше сдвигая с уха. — Рычать-то сумеешь? Ну-ка!

Медведь зарычал, а поводырь дернул вожжи.

— Плохо, плохо! А ну, еще! Рычи громче, собирай народ.

Медведь стал рычать лучше и громче. И тут же к нему заспешил народ. Первыми прибежали сам староста Букис со старостихой, которая приволокла с собою сенник. Староста безопасности ради укрывался за этой ношей и еще издали махал рукой.

— Андр, крепче его держи! — кричал Букис. — Он, поди, кусается?

Медведь страшно затряс головой, а поводырь туже натянул повод.

— Близко не лезь! Как хватит лапой. — косточек не соберешь! — Паренек потрепал Медведя за уши. — Миша! Мишенька!

Но старостиха уже совала свой сенник поближе:

— Мне первой! За каравай хлеба! Ко мне сон нейдет, целые ночи глаз не смыкаю.

Медведь сперва обнюхал сенник, потом перевернул и стал трясти передними лапами.

— Миша! Мишенька! — задабривал его Андр.

Тут Медведь что-то шепнул поводырю на ухо.

— Ой! — вскрикнула старостиха. — Так он еще и говорить умеет? Что он сказал? Пускай мне самой скажет.

Андр важно стал возле своего Медведя:

— Да тебе все равно не понять. Он только по-цыгански умеет. А?.. Да, да, Мишенька… Слышишь, матушка Букис? Медведь велит тебе выкинуть из сенника овсяную полову да набить его свежей ржаной соломой.

Старостиха всплеснула руками в теплых варежках:

— Ой, батюшки! Да как же я по сугробам до стога доберусь?

— Парнишки тропу пророют, девчонки снег разгребут, — объявил Андр, будто он тут был за старосту.

— Да ведь солома-то смерзлась, слежалась! Как же мне ее надергать? — причитала старостиха.

— Три платка — скинь! Полушубок — скинь! Варежки — скинь!

— Да я же озябну!

Букстынь, посмеиваясь, подошел к поводырю, который исполнял также роль толмача, и хлопнул старостиху по спине:

— Поворочайтесь, госпожа Букис, погнитесь!

— Да ведь как же тяжело будет!..

Медведь свирепо рыкнул, Андр, дернув за повод, погрозил варежкой:

— «Зато вечерком будет легко», — говорит Медведь. Как завалишься, так и уснешь мертвым сном, будто обухом по голове хватили!

Недовольная старостиха сгребла свой сенник:

— Дурень этот Медведь! Знала бы — не ходила.

Тут появился перед тем куда-то исчезнувший Букис и прикатил свой пивной чан.

Опасливо обойдя страшного зверя, староста шепотом спросил у Андра:

— Ну, что он говорит? Что велит тебе?

— Мне-то ничего, а вот тебе, — ответил Андр, — велит идти на речку, прорубь рубить.

— Ну-ну-ну! — встревожился Букис. — Да разве же я могу? По насту не пройти, что ни шаг — по шею в сугроб проваливаюсь.

— Парнишки тропку пророют! — весело вскричал Андр.

— Девчонки снег отгребут, — поддержал Букстынь. — А тебе, папаша Букис, только взять коромысло да полную бочку воды натаскать. Что потребно на пиво — то для себя, что останется — то для других.

Букис со страху ухватился за край чана:

— Ну-ну! Для других… Как это для других, коли мне самому надобно? Да где ж мне осилить, коли у меня одышка?

— А ты поменьше сала ешь, вот и осилишь, — наставительно поучал Букстынь.

Староста чуть было не расплакался?

— А как пиво сварится, в чан крысы прыгают…

— Запряги лошадь да всю мусорную кучу вместе с крысами отвези на паровое поле, — приказал Андр, присунув ухо к медвежьей морде.

— Да я же такой толстый! — хныкал Букис. — Как же мне нагибаться? Как воз навалить?

— Парнишки навалят, — отозвался Андр.

— Девчонки примнут! — эхом повторил Букстынь.

— Матушка, видать, конец мой пришел… — простонал Букис и оглянулся, отыскивая свою заступницу, но той давно и след простыл.

Тут Медведь до того грозно рыкнул, что староста быстрехонько покатил свой чан обратно, то и дело с опаской оглядываясь.