В бесконечном лесу и другие истории о 6-м «В» - Иванов Сергей Анатольевич. Страница 24

Да, в его! Как он решит, так и будет! Постой… А что решать-то? Всё решено… Или ещё не всё?..

Ладно, тогда давай по порядку. С теми, кто вешает и мучает животных, он, Генка, действительно ничего общего не имеет, это ясно. Дальше: всем известно, что убивают овец, коров, кур — на колбасу, на мясо, на перья. И это считается правильно, никто не кричит сам на себя, что он подлец и убийца. То же самое ведь и со Снеллом — его убивают на шкуру… Тут Генку жуть взяла за сердце: до чего же спокойно я рассуждаю, как про задачу у Елены на уроке!..

А всё-таки что-то было здесь не то…

Да! Не то! Помнишь, когда предложили: «Давайте в штаб сходим», ты первый отказался: что, мол, время зря терять. А на самом деле ты ведь не из-за времени… Чувствовал: не похвалят за это!

Вдруг ему пришло в голову совершенно чёткое решение, как приказ: я сейчас пойду и отпущу!

Тут он будто очнулся.

Он стоял у ограды городского парка — высокой, старинной. Не сделанной под старину, как у нас теперь любят, а именно старинной. Здесь когда-то, лет сто назад, было кадетское училище. Сквозь высокие чугунные редкие прутья ограды Генке хорошо видна была праздничная пёстрая толпа на катке, она медленно кружилась, а из репродукторов продолжали выплывать старомодные танцы.

Генка всё стоял, держась двумя руками за чёрные пики, и смотрел туда… А может, только делал вид, что смотрит. Да, только делал вид.

Ну, отпустишь или нет?

Всё сейчас в твоих руках.

И сразу он пошёл — быстро-быстро, как только мог. Он спешил, чтобы не перерешить. Потому что кто-то внутри всё время говорил ему: «Как же отпустить? Ты что? А дядя Петя?» А он делал вид, что не слышит этого голоса, и говорил себе: «Правильно! Законно придумал! Так и нужно! Молодец!» А ещё он старался представить себе, как возьмёт Снелла за ошейник и побежит с ним по улицам: «Быстрей, Снелл! Быстрей! Домой!»

Генка вынул ключ, повернул его в замке — раз… Второй раз ключ отчего-то не поворачивался. Генка удивлённо потянул за ручку — дверь отворилась. А запирал он (железная отцовская наука) всегда только на два оборота.

Уже почти догадываясь, он шагнул в сарай. И всё-таки не мог не остановиться на пороге: Снелл исчез!.. И ни записки, никакого знака.

Он сел на серый занозистый ящик из-под неизвестно чего — такой он был весь неопределённый и старый. «Кто же это сделал? Мальчишка!.. Девчонке слабо!» Тут он увидел аккуратно прислонённый к стенке топорик. «Не, мальчишка так никогда не сделает».

Он растерянно пожал плечами. Внутри была какая-то пустота… Снелл сейчас, чуть привстав на задние лапы, слизывал громадным ярко-розовым языком хозяйские слёзы и расшвыривал хвостом разные мелкие и крупные предметы… А он, Генка Стаин, не имел, между прочим, к этому никакого отношения.

Но хотя бы пусть все знают, что он тоже за это. «Странно, — подумал он, — я хотел сделать хорошее для дяди Пети, а теперь не сделал и рад».

Он вышел из пустого сарая, машинально закрыл дверь, опять на два оборота. Посмотрел на часы. До назначенного сбора оставалось ещё полтора часа с лишним. Генка побрёл домой, глубоко засунув руки в карманы, чего с ним обычно никогда не случалось — спортсмены, люди волевые, так ходить не должны… Кто же это всё-таки сделал?..

Он остановился переждать машины на перекрёстке и долго стоял у края тротуара. Мимо него что есть духу бежала девчонка, а рядом с нею здоровый рыжий боксёр. Шкура на нём блестела, но шерсть была короткая — наверное, совсем не тёплая.

«Почему же мы сделали это? Хотели дяде Пете помочь… Из-за того, что Снелла жалко? Да, Снелла дико жалко. Но дело совсем не в том…» Он представил двух людей — дядю Петю и этого паренька, Витьку. Один из них натягивал собачьи сапоги, другой кричал, и плакал, и бессмысленно бил по воздуху руками, словно тонул.

И тут до Генки Стаина дошла очень простая истина.

Вот она, и давайте помнить её все вместе.

Ты хочешь сделать добро? Отлично. Только оглядись кругом: не окажется ли твоё добро для кого-нибудь большим злом? И если окажется — остановись! Не делай.

И знай, что почти всегда есть другой путь. Может, не такой лёгкий и быстрый. Но есть.

Люда Коровина вошла в класс. Было ещё очень рано, школа пуста, а в классе сумеречно, как вечером. Не зажигая свет, Люда подошла к своей парте, села. Ей было о чём подумать. Как ни крути, а ведь она командир. И председатель совета отряда тоже! И дяде Пете они помочь всё-таки должны… До чего же Генка здорово сказал вчера! До чего же сказал!..

Конечно, это он сам Снелла. А мне даже в голову…

Тихо в этой рассветной полутьме открылась дверь. Люда с удивлением вглядывалась в человека… в девочку, которая вошла в класс. Да это же Нелька Жужелица!

— Здравствуй, Неля. — Отношения отношениями, а вежливость всегда должна быть.

Жужина, не говоря ни слова, подошла к ней и протянула полиэтиленовую сумку. Люда машинально взяла её. Внутри что-то круглое. Апельсины, что ли? Только очень лёгкие. И тут она догадалась — клубки! Вот ей зачем собаки требовались! И никого убивать не надо… Шесть человек не додумались!..

— Мне бабушка говорит: тут даже на чулки хватит выше колена. Хотя мужчины чулки не носят, да? — Жужина помолчала, смущённая. — Я их чесала, собачек. А бабушка у меня прясть умеет.

— А чего ж ты не связала сама? — неловко спросила Люда. Она хотела сказать, что это, мол, твоя заслуга — тебе самой и вязать, и дарить дяде Пете. А по голосу получилось, будто она ещё Нельку и упрекает.

— Я медленно вяжу. А вместе у нас куда быстрей получится… Вы меня примете?

Если, например, начать так. Совершена крупная кража. У какой-нибудь старухи, у какой-нибудь старой графини. «Она жила, мирно доживая свой век на одной из тихих улиц. По утрам поливала цветы…» А чего у неё украли? Да пускай бриллианты. У графини же должны быть фамильные бриллианты! Например, она приходит домой… Например, с рынка…

«Дело было однажды в июльский полдень. Анна Казимировна Трубадянская открыла дверь своей квартиры и замерла, поражённая…»

Не, это чепушенция будет! Какая-то Трубадянская, какая-то Казимировна. В тот раз какой-то Кронштайнов. Надо простое, человеческое имя… «Анна Егоровна Трубкина открыла дверь своей квартиры и замерла, поражённая…»

Опять будет Борька Сахар смеяться. Скажет: «Обязательно поражённая, обязательно замерла…»

Ну и что? Конечно, поражённая! Если б его самого обокрали — ещё не так бы, может, остановился… Хватает шкатулку, а там пусто! Сапфиры величиной в двадцать пять карат… Надо завтра в энциклопедии посмотреть. Двадцать пять карат — наверно, большие были…

Нет. Понимаешь ты, нет! Не будет она замирать! У неё же шкатулка не в передней находится. Она сначала вошла в комнату, поставила сумку… Вообще даже могла ничего не заметить в этот день. Что ж она, как приходит домой, сразу к своим бриллиантам кидается?.. Н-да… «Она прошла в свою просторную, чуть пахнущую…»

Нет, пусть она всё-таки замрёт. Пусть она как будто замерла, но не просто, а потому что кое-что заметила… Замок, что ли, взломан? Как же она тогда дверь ключом открыла?.. Вот бы сейчас Борька повеселился.

Она чего-то именно заметила! Вошла и сразу: ёлки-палки! Ну, этого я, конечно, писать не буду… «Лицо её приняло тот мертвенно-бледный оттенок, который обычно…» Чего же она там увидела-то? Вот я, например, сам я, вхожу к себе в квартиру, открываю дверь. Открываю я дверь… Вешалка, пальто, ботинки… «И вдруг она заметила в остром, как игла, луче света, падавшем… в ярком свете раскалённого июльского солнца… раскалённого солнца…»

А! Понятно! Она уходила — пол натёрла, а когда вернулась, смотрит: что за ёкэлэмэнэ? Следы! Здоровые такие сапожищи… Не, лучше: «Увидела на ослепительно натёртом полу следы узких остроносых штиблет, которые в первую секунду старушка приняла даже за женскую обувь».