Облачный полк - Веркин Эдуард. Страница 26

– Зачем? – не понял я. – В Германию мы зачем войдем?

– Как зачем? Ты что думаешь, мы на границе остановимся?! Нет! Придется Германию всю захватывать, до последнего кусочка. Чтобы никогда больше на нас не полезли. Гитлера, конечно, поймают, в Москву привезут – и в стеклянную башню. И все будут мимо проходить и плевать. И в каждом городе такую башню поставят, фашистов на всю Россию хватит, я уже говорил.

Тема послевоенного устройства неожиданно захватила Саныча, он стал придумывать, как все организуется потом, после Победы.

– После войны каждому советскому человеку выдадут по немцу в помощники – пусть чинят, что наломали. Сама Германия нам не нужна будет, там ничего полезного нет, немцы уже все выкопали, но выкидывать тоже не надо. Мы туда наших переселим, с севера откуда-нибудь, они немцев быстренько жить правильно научат. Финляндию обратно присоединим – нечего с немцами дружить, Финская советская республика станет называться…

– Зачем нам эта Финляндия? – возразил я. – Там одни елки да комары.

– Как зачем? А порты? А с севера прикрытие? Мы с ними уже раз воевали, это раз. А потом они нам за Ленинград ой как должны – они его как раз с севера держат. Финляндия тоже ой как виновата…

Мы начали спорить. Про Финляндию, про Польшу, про другие страны. Это оказалось очень интересно, время, во всяком случае, шло быстрее. Потом в страны стали играть: один задумывал страну и рассказывал, что в ней есть: какие люди, какие деревья растут, животные какие водятся, а другой должен был угадывать, что это за страна. Я проигрывал: оказалось, что Саныч знает удивительно много стран, а с моей стороны он только Монголию не угадал. Так до Груши и играли.

Полтора дня спустя вернулись в лагерь и, как полагается, отправились прямиком к Глебову. Саныч докладывал обстановку, а я сидел у стола, смотрел на оладьи. Самые настоящие, из белой муки, они лежали горкой в железной миске и поблескивали капельками масла. И рядом стояла берестяная плетенка, в которой, как я подозревал, было варенье, конечно, черносмородиновое и не очень сладкое, но все равно варенье, и оладьи, и варенье предназначались нам.

Но к оладьям мы приступили не сразу. Пришел Щенников, а с ним еще несколько человек. Саныч выставил рюкзаки и стал раздавать добычу. Все доставалось сначала Щенникову – он осматривал каждую вещь и передавал ее дальше по принадлежности, гранаты оставлял себе.

Саныч пребывал в хорошем настроении, подшучивал:

– Знаете, почему Щенников все гранаты себе забирает? Он на каждой гранате осторожненько гравирует «Смерть фашистам». И неприличные знаки еще.

Глебов кашлянул.

– Игорь Иванович ведь часовщик по профессии, – рассказывал Саныч. – Мастер – золотые руки, мелкие работы осуществляет с закрытыми глазами. Он и на патронах то же самое производит. Можете посмотреть – на каждой пуле выцарапано «Щенников И. И., с советским приветом». Правда, надо в лупу смотреть, так не видно. А вы знаете, что однажды он накопил пятнадцать наручных часов и в каждые вмонтировал отравленную иглу с пружиной, сложил эти часы в ящик и подбросил на псковскую дорогу? Фашисты обрадовались, часы поделили – а ровно в час дня иглы вонзились во вражеские запястья! И пятнадцать трупов!

Теперь кашлянул уже Щенников, а мужики поглядели на него с еще б?льшим уважением.

– А вот, кстати, и часы, – Саныч достал часы. – Но эти часы у нас идут Лыкову… Где Лыков? Нету его?

– Кашу варит, – сказал Щенников. – Давай мне лучше. Мне хорошие часы на самом деле нужны… – Он поглядел на Глебова. – Я никогда отравленных часов не делал, это он выдумывает все.

– Делал, все знают. И я тебе, Щенников, часы не дам. Тебе часы дай – ты их сразу к бомбе приладишь.

– А Лыков что, к каше приладит? – спросил Щенников.

Все немного посмеялись.

– Нет, это Лыкову, совершенно серьезно. Он все время то недоварит, то переварит, теперь будет съедобно. А Щенникову я в следующий раз принесу…

В землянку проник Ковалец. Осторожненько так, как хорь в птичник, потихонечку, посмотреть на наши прибытки. И Саныч, конечно, это заметил.

– Ковальцу тоже есть, – сказал Саныч. – Все как заказывал.

– Я тебе ничего не заказывал. – Ковалец начал стягивать с рук черные кожаные перчатки, я таких у наших ни у кого еще не видел.

– Ты просто забыл. – Саныч сунул руку в карман. – Запамятовал.

И Саныч протянул Ковальцу синюю баночку.

– Это от блох порошок, – сказал кто-то сбоку. – Я такой видел однажды.

Ковалец начал стягивать вторую перчатку.

– Это не от блох совсем, – поправил Саныч, – это наоборот. Душистый вазелин для бритья. Чтобы и дальше своей красотой повергал в трепет немецко-фашистских захватчиков!

Смеялись громко. Ковалец спрятал перчатки в карман.

Но подрались они позже, уже вечером.

А гросс-шоколадку Саныч так никому и не отдал.

Глава 7

Нас разбудил, конечно же, Ковалец. По-свински, как он любил: прокрался в землянку, уселся напротив на топчан, покряхтел и стал обкуривать нас махрой, смешанной со мхом.

– Ковалец, а правда, что ты с русалкой целовался? – спросил Саныч.

Ковалец поперхнулся и закашлялся, захлопал себя ладонью по загривку.

– А потом лишаем еще заразился. – Саныч повернулся на спину, стал разглядывать ногти. – Все же знают.

– Да это я от кошки! – выдохнул Ковалец. – Сеструха-дура кошечку притащила…

– А, так это ты с кошечкой целовался…

Ковалец вскочил, стукнулся головой о стреху – сверху на него просыпались дохлые майские жуки, попали за шиворот; Ковалец задрыгал туловищем, точно они были живые.

– Осторожнее надо, – зевнул Саныч. – Мне жилище некогда чинить, а ты как ни зайдешь, все тут головой разрушаешь. Я, пожалуй, Глебову доложу, пусть тебе каску не выдают – у тебя от башки пули и так отскакивать станут.

Ковалец сорвал куртку, сдернул рубаху, майские жуки просыпались на пол, Ковалец принялся яростно топтать их. С хрустом.

Саныч наблюдал.

– Ты бы лучше так немцев бил, – посоветовал он. – А то как-то вяло у тебя получается. То мозоль на пятке натрешь, то рожа прицепится. Ты, Ковалец, какой-то не вовремя больной. Или, наоборот, вовремя?

– Ты на что намекаешь?! – Ковалец забыл про самокрутку, она прижгла ему пальцы. Ковалец ойкнул и самокрутку уронил.

– Я говорю, с кошками надо меньше общаться, вот что я говорю.

Ковалец пнул в ярости стену. Саныч промолчал.

– Глебов дает вам семь дней, – сказал Ковалец злобно. – Оружие оставить, и можете отваливать. К пятнице чтобы вернулись. Всё.

Он развернулся и, хрустя жуками, выскочил из землянки.

Саныч спрыгнул с койки.

– Собирайся! – Он ткнул меня в бок. – Собирайся давай, уходим!

– Куда уходим? – не понял я.

– Ко мне уходим! Домой! Глебов в отпуск разрешил. Чего сидишь? Семь дней – это совсем немного. Два дня туда, два обратно, трое дома. Отдохнем…

Я свесил ноги с койки. Саныч уже оделся и теперь собирал вещмешок: складывал шоколад, сахар, две банки тушенки, махру. Домой. Здорово. Я должен был почувствовать грусть, тоску какую, но ничего похожего не испытал. В горле першило от дурацкого табака Ковальца, кашлянуть хотелось, и злость еще – поспал бы еще часа три.

– Ты чего сидишь?! – Саныч ткнул меня в плечо.

– Да я это… Не пойду, наверное. Далеко, да и нога болит. И мороз сегодня. Ты это…

Я вытянул свой мешок. У меня тоже кое-что накопилось. Тоже махорка, три пачки. Шоколадка – к Новому году берег. Сахар, несколько кусков в бумаге, один похож на бублик, очень смешной кусок сахара. Тушенка американская, три банки. Галеты.

Я собрал это добро в охапку, ссыпал на койку Саныча.

– Отдашь своим. У тебя же сестры. А девчонки все сластены.

Саныч молча погрузил мои запасы в рюкзак, ничего не сказал. Это мне в нем тоже нравится – лишнего никогда не болтает. А то сейчас началось бы: да нет, я не возьму, нет возьми свои десять копеек, да нет, что ты, мне мои десять копеек не нужны…