Человек-саламандра - Бирюков Александр Викторович. Страница 12
– What? – в свою очередь спросила она.
Женщина замешкалась с пояснением.
Лена поступила просто и гениально. Она подошла и забрала у женщины поднос.
Та немедленно открыла створку комода под одним из зеркал и выкатила оттуда столик побольше журнального, но поменьше обеденного.
Лена водрузила на него поднос, и обе некоторое время пытались поблагодарить друг друга.
Под крышкой столика на колесах был укреплен складной стульчик, который «английская гувернантка» извлекла и установила.
После этого женщина выдала фразу, которую Лена перевела для себя как сложное и цветистое пожелание приятного аппетита.
Там было что-то в духе: «Удачно вам подкрепить свои силы и собраться с духом для новых свершений при благоприятном сочетании (направлении) ветров». Можно было бы перевести это, при наличии избытка фантазии, и как: «Перекуси, да и вали отсюда, и ветер в твою сутулую спину». Но это только в случае избытка фантазии. Фраза, очевидно, ритуальная вроде «здравствуйте», «спасибо», утратившая смысловое наполнение, была скорее позитивной. Лена решила, что, если ей в следующий раз скажут подобное, нужно не хлопать глазами, а ответить что-то подобающее вроде: «И тебе не подавиться».
Она уселась на стульчик, не забывая запахивать длинный халат.
«Гувернантка» разразилась фразой, смысл которой сводился к следующему: ее зовут Огустина, и она здесь командует. Она появится в нужное время, для того, чтобы указать гостье ее господина Остина, где находится комната для осуществления водных процедур и «всё такое прочее», а если она – Огустина – с какого-то перепугу понадобится гостье ее господина Остина в неположенное время, то чего уж там, достаточно подать «громкий тревожный сигнал голосом». И тогда Огустина явится. Напоследок она пожелала ни в чем не испытывать неудобства, что было, видимо, тоже идиоматическим выражением, и скрылась за раздвижными дверьми.
– О, как! – не выдержала Лена.
Служанка принесла завтрак. Это надо было хорошенько еще обдумать. Но прежде молодой организм требовал топлива. И Лена сняла с таинственного объекта белую салфетку.
– Блинчики! – зарычала Лена.
На тарелке лежали тонкие блины, сложенные конвертами. С начинкой! Тепленькие.
Лена налила в чашку темную жидкость (Не кофе! Не чай!) из пузатенького чайника. Принюхалась. Пахло рыбой, но не от напитка, а от блинчиков.
– Черничка! – оценила Лена. – Черничный компотик. Живут же буржуины проклятые. Сейчас покормят и про военную тайну начнут выпытывать!
Блинчики были начинены не то кальмарами, не то крабами. И то и другое Лена ела всего несколько раз в детстве. Но вкусно! А теплый напиток действительно был отваром каких-то ягод и чего-то еще, возможно мяты, шиповника, боярышника. Квазичай, но не чай. А вкусно…
«Дом творчества» – почему-то окрестила Лена место, где оказалась. Беглых из капстран иностранцев обычно рассовывают по санаториям. Вот она и постановила для себя, что это вроде санатория, какого-нибудь творческого союза. Ну, например, писателей. И тот иностранец, что подобрал ее на дороге, привез ее сюда, потому что она заснула и он не знал, как с ней быть.
Наверное, иностранный писатель. Написал что-нибудь антиамериканское и бежал в СССР через Кубу и ГДР. Вот его и пристроили здесь. Живи, пиши еще антиамериканское… Только антисоветское не пиши. Не надо. Бежать будет некуда.
Ишь ты, и прислугу ему оставили. И кормежка с поднавывертами. На диете, видимо, чревовещатель. Черника – для зрения, кальмары – для фосфора. Нужно только вспомнить, для чего фосфор. Но это не важно. В кальмарах еще и йод. А йод для ума.
«Из какой же страны с таким странным английским этот писатель?» – думала Лена, энергично пережевывая экзотические блинчики.
Сыщик Альтторр Кантор проснутся в своей квартире на третьем и последнем этаже дома на углу Стиди-стрит и бульвара Шелтер.
Солнце заливало спальню светом. На противоположной от окна стене сиял световой образ окна. Множество бликов играло тут и там: на золотых часах «Ремблер» и цепочке, лежащих на прикроватном столике, на перламутровой монограмме нижнекаморного револьвера…
Револьвер сыщика, вообще-то, отличался от обычной армейской модели только инкрустированной рукояткой: по красному вишневому дереву перламутром прихотливо набрана монограмма:
Блики играли на умывальном кувшине и газике возле овального зеркала, на массивных рамах-боксах, в которые были вделаны слайды, изображавшие самого Кантора – совсем молодым в форме офицера пограничного патруля, постарше – в полицейском мундире, который и теперь висел в шкафу, и его же вместе с некоторыми преступниками, дела которых он завершил с успехом за время своей карьеры в полиции.
Кантор взял в руку маленькие золотые часы, открыл заднюю крышку и, вставив ключик, завел их на восемь с половиною оборотов.
Он всегда так делал. Часы были старые, и перетягивать заводную пружину рискованно.
После этого Кантор поднялся и подошел к зеркалу. Он поплескал в лицо воды, намылил щеки и извлек из кожаного чехольчика широкую, похожую на миниатюрный разделочный топорик бритву.
Каждое утро он прежде всего выбривал щеки и подправлял бородку и усы.
Он предпочитал сначала покончить с неприятным ритуалом бритья. А потом уже браться за более радостные процедуры, каждая из которых занимала свое время и место в его утреннем ритуале: чашка черешневого морса, туалет, обливание холодной водой, гири, умывание и растирание всего тела колючей губкой, одевание и легкий завтрак.
Именно в такой последовательности он и проделал всё это сегодня. Освеженный и жизнерадостный, он чувствовал, что сегодня, как и всегда, он готов к любым испытаниям.
После завтрака и перед просмотром почты Альтторр Кантор всегда проверял и чистил оружие, вне зависимости от того, пользовался им накануне или нет.
Вернувшись с кухни, где завтракал, он сменил фартук, надеваемый для приготовления и приема пищи, на кожаный передник, расстелил на туалетном столике лоскут замши с завернутыми в него инструментами и принялся за оружие.
Проделав эту операцию, он избавился от кожаного передника, снял темный фроккот, одернул жилетку, поместил в ее карман часы, а цепочку пристегнул ко второй снизу пуговичной петле, надел на левое плечо ремень мягкой кожаной кобуры и опустил в нее револьвер «Хорнед Оул» производства «Байзин amp; Пелвис».
Потом сыщик надел сюртук. Застегнул верхнюю его пуговицу, под которой оказывалась рукоять револьвера. Посмотрел на себя в зеркало и провел левым мизинцем по серебряной нитке пробора в черных почти без седины волосах. Поправил под стоячим воротничком с маленькими уголками толстый и мягкий узел галстука.
Он выдвинул маленький ящичек туалетного столика и достал из коробки шесть патронов. Эти патроны он опустил в левый карман сюртука.
После этого Кантор снова посмотрел на себя в зеркало. Вынул платок из нагрудного кармашка, сунул туда два пальца и вынул блестящий потертый патрон. Этот патрон он поставил на раму зеркала, где было уже четыре таких же блестящих потертых патрона. А новенький патрон из коробки он положил в нагрудный кармашек и сверху заткнул кармашек платком.
Патрон едва заметно выпирал, и на этом месте образовалась легкая потертость. Ногтем мизинца он поскреб потертость, восстанавливая ворсистость добротной ткани. Потертость почти исчезла. Стала почти незаметной.
Почты сегодня не было.
Сыщик расправил плечи и напряг бицепсы, плотно заполнявшие рукава сюртука.
Всё.
Можно было отправляться на службу.
Альтторр Кантор миновал небольшую, чуть больше спальни, гостиную, в прихожей надел калоши, пальто и котелок радикально-черного цвета, взял из пирамиды свой зонт-трость, а с калошницы – маленький саквояж. После этого он вышел на лестничную клетку, сумеречную и прохладную, пахнущую пылью и привратницкой, запер дверь на два оборота ключа, толкнул ее и быстрыми шагами пошел вниз по краю пепельной дорожки, покрывавшей середину ступенек. Зонт, с надетой в качестве наконечника револьверной гильзой, пять или шесть раз стукнул о ступеньки.