Прекрасны ли зори?.. - Ракипов Шамиль Зиганшинович. Страница 39
Но тревоги командира не должны заметить подчинённые. Стараюсь подбодрить бойцов.
— Подмога придёт, ребята! — говорю им. — А сейчас нам не мешало бы свои запасы пополнить трофеями! Как думаете? Пока самураи зализывают раны, не будем сидеть сложа руки. Кто не ранен, ко мне!
Здоровых оказалось четверо. Я поручил им собрать брошенные японцами винтовки и снять с убитых патронташи.
Тяжелораненых снесли на безопасную сторону сопки. А те, кто мог ещё держать оружие и не желал уходить с позиции, спрашивают:
— А вы?
Нога у меня действительно распухла, в сапоге хлюпала кровь. Видно, засел в голени осколок гранаты. Осматривать рану недосуг. Обмотал её потуже бинтом поверх брюк — вроде полегчало.
Наконец приползли двое из бойцов, посланных собирать трофеи, бросили в окоп связанные ремнями японские винтовки, патронташи, набитые патронами, несколько гранат. И тут же уползли назад.
Склон сопки просматривается плохо. По ней стелется пар, исходящий от тёплой земли после дождя, и сизоватый дым. Вдруг в клочковатом тумане показался наш боец, несущий товарища. Казалось, он шёл по пояс в молоке и оттого продвигался с трудом. Кабушкин заспешил ему навстречу, помог спуститься в окоп. Он осторожно положил товарища на землю и, сев около него на корточки, обнажил голову. По его закопчённому лицу, оставляя следы, текли слёзы. Кто-то ему протянул фляжку, предлагая отпить глоток воды. Он отстранил её рукой. Закусив губы, он с трудом сдерживал себя, чтобы не расплакаться навзрыд. Сидел и держал друга за руку, будто не хотел его отпускать.
— Да-а, дружка потерял. Они из одной деревни. С малолетства дружили, — вздохнув, произнёс кто-то рядом.
Вернувшийся с трофеями боец вытер лицо рукавом, глубоко вздохнул и рассказал, как было дело.
Друг его стал с самурая снимать патронташ. Не проверил, жив тот или мёртв. А самурай недобитым оказался: выстрелил в упор в грудь. Наши парни поблизости были, кинулись к своему на помощь, у самурая пистолет выбили. А тот выхватил нож, вонзил в себя — весь живот располосовал…
Положили мы ещё одного бойца рядом с убитыми товарищами, накрыли плащ-палаткой. Как-то руки не поднимаются предать земле людей, с которыми всего несколько минут назад разговаривал, которые шутили, рассказывали о сестрёнках, о невестах, признавались в том, как соскучились по ним, вздыхали, что давненько нет из дому писем, беспокоились об отце и матери. И этих ребят предстояло нам похоронить. Из жизни они ушли, а в душе у нас живут. Живыми остались. Они навеки запомнятся такими, какими были при жизни.
Возвратились бойцы с трофеями и опять ушли. Третий боец минуту стоял, не в силах оторвать взгляд от друга, накрытого плащ-палаткой, потом тоже ушёл.
Запас патронов у нас был невелик. Я приказал все патроны отдать Кабушкину и ещё двум бойцам, которые отличались меткостью. Они свои пули понапрасну не израсходуют.
Остальные бойцы начали знакомиться с японским оружием, примериваться, как им пользоваться. Своё оружие, конечно, лучше. Но, как говорится, на безрыбье и рак рыба…
— Что-то на этот раз самураи заставляют себя ждать, — сказал Кабушкин, пристраивая на бруствере винтовку.
— У них обеденный перерыв, — заметил кто-то.
Ребята засмеялись.
Вернулись бойцы с разведки. Все трое. Приволокли несколько ранцев, набитых патронами.
Пришёл лейтенант Терешкин. Взял японскую винтовку, подбросив её на руках, заметил:
— Я из-за этого пришёл — хотел показать вам, как с ней обращаются. А вы, оказывается, и сами догадливы. Для нас хоть осталось там что-нибудь или все до последнего патрона собрали?
— Если надо, товарищ лейтенант, можем часть трофеев дать взаймы, — сказал я.
— Э, не-ет, — произнёс Терешкин. — Мои ребята не пойдут на это. Они уже сами отправились добывать трофеи.
Поговорив с бойцами, осмотрев позиции, Терешкин ушёл.
Справа от нас возвышались две скалы причудливой формы. Они постепенно расширялись кверху и походили на два огромных белых гриба. Края их ровных, как стол, шляпок почти соприкасались. Терешкин остановился около скал, задрав голову, посмотрел наверх. Затем зашагал дальше. Его группа занимала окопы по ту сторону этих скал. Я понял, о чём подумал начальник заставы, оглядывая два огромных каменных гриба. Мы и сами собирались на их вершине устроить наблюдательный пункт и посадить пулемётчика. Но попробуй-ка вскарабкайся на высоту в семь метров по отполированной ветром стене…
Солнце село. Только шляпки каменных грибов ещё были розовы, словно светились изнутри. А мрак вокруг нас становился всё чернее. Вскоре стало не видно ни зги.
Японцы запускали в небо осветительные ракеты. У них происходило какое-то движение. Не собираются ли они нас атаковать ночью?
Опять пришёл лейтенант Терешкин. На этот раз с Иваном Чернопятко.
Посоветовавшись, мы решили выдвинуть перед позициями несколько засекреченных постов. Дистанцию они должны сохранить такую, чтобы никто между ними не мог проскользнуть.
Чернопятко попросил начальника заставы послать его в «секрет». Терешкин согласился.
Бойцы скрылись в темноте. Они прихватили с собой нашего общего любимца Рекса. Это была умная собака, которая помогла пограничникам задержать не одного нарушителя.
Минуты тянутся, как часы. А часы кажутся целыми сутками. С досадой думаешь: «Почему до сих пор не светает?» Машинально смотришь на светящийся циферблат часов — а прошло-то, оказывается, всего несколько минут…
Бойцы молчат. Даже разговаривать пропала охота. Напряжённо прислушиваются. Но доносится только кваканье лягушек с озера и свиристят кузнечики.
Вдруг лягушки смолкли. Все разом. Их кто-то потревожил, не иначе… Не минуло и четверти часа, послышался шорох посыпавшегося со склона галечника. Вскоре из темноты послышался отчаянный крик, слившийся с рычанием Рекса. И тут весь склон сопки огласился воплями: «Банзай!.. Банзай!..»
В такую темень пуля — плохая помощница. Она слепа — может и в своего угодить.
Терешкин выпустил ракету, осветив на мгновение склон. Силуэты японцев, похожие на призраки, приближались с трёх сторон. Наши бойцы, сидевшие в «секрете», уже открыли по ним стрельбу.
Лейтенант Терешкин выскочил на бруствер и, вскинув руку с наганом, крикнул:
— Взво-о-од! За мной в атаку!
Я бросился за ним. Справа, слева, позади слышался топот бегущих товарищей. «Ур-р-ра-а-а!» — загремело над сопками. Мы понеслись под уклон, сшиблись, сминая ряды самураев.
«Ур-р-ра-а-а!» — откликались сопки многократным эхом.
До самого рассвета японцы больше не осмеливались нас беспокоить. Но победа в ночной схватке нам обошлась дорого. Многих товарищей мы недосчитались.
Перед рассветом вернулись двое бойцов, которых Чернопятко посылал на заставу за минами. Под покровом утреннего тумана мы заложили на подступах к нашим окопам около пятидесяти этих «гостинцев». Две оставили в окопе. Зарядили и оставили. Никто не спросил, для чего они здесь. И так ясно каждому, на какой случай они припасены. Но мы старались не думать об этом. Старались не терять надежду, что к нам всё-таки успеет прийти помощь…
На заре, когда первые лучи солнца упали на наше трепещущее на ветру пробитое пулями знамя, к нам подошла подмога.
Я получил задание: с несколькими бойцами моего отделения переправить раненых с сопки Заозёрной в тыл.
Носилок не хватало. Нескольких тяжелораненых решили поочерёдно нести на спине. А тех, кто мог ещё передвигаться сам, поддерживали, помогали идти.
У подножия скал, похожих на грибы, остановились. Около них лежали наши погибшие товарищи. Мы минуту постояли безмолвно, обнажив головы. Затем спешно стали спускаться с сопки.
Я на минуту задержался и оглядел в бинокль вражескую сторону. У деревни Хомуку остановилась колонна автомашин. Из неё стало выгружаться вновь прибывшее пополнение японцев. А по реке Тюмень-Ула, серебристо мерцающей вдали, плыли две чёрные баржи, битком набитые японскими солдатами. Третья баржа стояла уже у причала, и с неё сходила на берег воинская часть.