Необычайные похождения Севы Котлова. Повести - Алексин Анатолий Георгиевич. Страница 26

Об автобусе, я думаю, много писать не стоит. Скажу только, что он не сделал в пути ни одной остановки. И еще он отличался от обыкновенных автобусов тем, что почти все пассажиры в нем были из разных концов страны — прямо не автобус, а какой-то «всесоюзный фестиваль». Одни собирались в тот же день очутиться у себя дома, на Кольском полуострове; другие — в Средней Азии; третьи — на Дальнем Востоке, а вот мы — на Енисее, в Красноярске.

В воздухе над аэродромом стоял непрерывный гул: самолеты взлетали, шли на посадку… И я просто поражался, как они не сталкивались или хотя бы слегка не задевали друг друга.

Внутри аэровокзала сидело очень много пассажиров. Мне было интересно наблюдать: сидят, сидят себе люди спокойно, даже дремлют, а как только что-то зашуршит в репродукторе на стене, так все, точно по команде, вытягивают шеи, а потом человек тридцать сразу вскакивают, молча хватают свои чемоданы и бегут на посадку… Так повторялось каждые пять или десять минут.

Пассажиры, как я уже сказал, сидели и даже дремали на стульях и в мягких креслах. А вот иностранцы не сидели, а все время расхаживали и разглядывали. Я то и дело обращался к папе: «А это кто? А это кто?…» Папа прислушивался к разговорам иностранцев и отвечал.

Мама сказала, что, если бы я имел в школе по иностранному языку не тройку с минусом, а хотя бы четверку, мне бы не приходилось все время беспокоить папу. Но мама была не права: если бы я даже имел по иностранному языку не пятерку, а десятку с плюсом, я бы все равно мог узнать одних только немцев: ведь я проходил в школе всего-навсего один «дейч». А папа с Димой по «самоучителям» еще и английский и даже французский.

Из-за мамы мы приехали на аэродром слишком рано: она всегда очень волнуется и всюду боится опоздать. Вот, например, в кино мама с папой являются тогда, когда, кроме билетеров, в фойе еще никого не бывает, да музыканты с певицей сидят в буфете. И тут, на аэродроме, хотя радио объявляло о посадке на самолет вполне своевременно, мама все же каждые пять минут вскакивала и бежала к справочной.

Один раз она вернулась в сопровождении какого-то высокого мужчины в очень красивом сером костюме. Я сразу отметил, что у папы костюм не такой красивый, не такой отглаженный, и почему-то рассердился на маму. У незнакомого мужчины было молодое лицо, а волосы совсем седые, с серебристым отливом. Глаза у него забрались глубоко-глубоко, под седые брови, и смотрели оттуда с доброй, грустной и усталой улыбкой.

— Вот Владимир Николаевич тоже едет в Заполярск! — радостно сообщила мама. — Значит, у нас будет попутчик! Он уже три года живет в Заполярске, а сейчас приезжал в отпуск…

Я тогда сразу перестал злиться на маму и тоже обрадовался: ведь не очень приятно ехать в город, где нет ни одного друга и даже просто знакомого человека.

Потом мама представила нас Владимиру Николаевичу:

— А это мои мужчины! — Нас, всех троих вместе, она всегда называла так: «мои мужчины».

В первый момент я заметил, что мамино лицо понравилось нашему новому знакомому. Но мама всегда так много говорила о «своих мужчинах», о всяких домашних делах и заботах, что о ее красоте (я уж давно это приметил) все как-то очень быстро забывали.

Дима слегка задремал и со сна ошалело смотрел сквозь очки на незнакомого ему человека.

— Ничего, ничего… Спите себе на здоровье, — как-то очень мягко и ласково сказал Владимир Николаевич. — Ведь там, в Заполярске, вам первое время спать не придется…

— Почему?! — испуганно изумилась мама.

— Ну-у… это же очень понятно, — вступил в разговор папа. Он, как всегда, задумчиво погладил свою бритую голову и не торопясь объяснил: — Там же сейчас полярный день: солнце светит двадцать четыре часа в сутки. Вот и попробуй поспи!

— Почему же ты не предупредил нас об этом? — воскликнула мама так, будто, сообщи ей папа об этом заранее, она бы ни за что не поехала или по крайней мере выспалась бы сразу на полгода вперед.

А я очень обрадовался оттого, что и папа тоже сумел объяснить, почему нам будет так трудно спать первое время, хотя он никогда не жил за Полярным кругом, а только ездил туда в командировки. Я, помнится, победоносно взглянул на Владимира Николаевича: «Вот вам! Знайте нашего папу!» Ну, а то, что в Заполярске нам не придется спать, меня даже обрадовало: я считаю, что во сне человек теряет очень много драгоценного времени, и меня поэтому в кровать просто силой загоняют.

Наконец началась посадка! Все улетающие в Красноярск собрались на площадке перед аэровокзалом. Женщина в форменной одежде пересчитала нас всех по списку и потом гордо зашагала впереди, как ходят воспитательницы детского сада, а мы все гурьбой послушно пошли за ней, словно ребята-дошкольники.

И вот я увидел наш «ТУ-104»! Остальные самолеты стояли где-то в стороне, вдали, а этот был тут, перед глазами: огромный, белый, будто вытянутый вперед гигантский кусок белоснежного льда. А на хвосте у него алел красный флажок со звездочкой, по которому все в любом конце мира и на любой высоте всегда могут определить: это наш, советский самолет!

Я очень волновался, и мама волновалась и все осматривала нас и, казалось, пересчитывала (не потерялся ли кто-нибудь из ее «мужчин» по дороге). И Дима тоже все время пересаживал свои роговые очки с переносицы на кончик носа и обратно.

Другие пассажиры тоже были взбудоражены. Только наш папа, когда мы поднимались по трапу, как ни в чем не бывало обернулся ко мне и стал объяснять:

— Это турбореактивная машина: никаких пропеллеров! Видишь? А какая обтекаемость! И крылья, кажется, хотят прижаться к фюзеляжу… Все для скорости, все для скорости! Силища, а?

— Еще бы!

— Но это не самый большой пассажирский лайнер. Есть еще «ТУ-114». Тот сразу двести двадцать пассажиров в себя вмещает! Представляешь себе?

Я представлял себе это с большим трудом. А у папы лицо светилось какой-то гордостью, будто он сам строил или проектировал эти самолеты.

— Силища, а? — повторил папа.

Он всегда говорил так, когда его что-нибудь восхищало: «Силища!» И сам он, невысокий и бритоголовый, почему-то казался мне в такие минуты красавцем и силачом. Я был уверен, что, если бы наш папа не занимался вечной мерзлотой, он вполне мог бы строить все то, что сам восторженно называл силищей.

Мы расселись в мягкие, удобные кресла с маленькими черными рычажками. Нажмешь на рычажок — спинка начинает отваливаться, и ты прямо полулежишь, как в постели или на диване у себя дома. А нажмешь еще — спинка поднимается, и ты сидишь прямо, словно аршин проглотил. Я немного побаловался рычажком… Мама по привычке укоризненно покачала головой.

— Сломаешь!

Я только усмехнулся: разве в таком самолете можно что-нибудь «сломать»?! И папа тоже поддержал меня:

— Это уже сделано так сделано! На космическом уровне!

Через весь самолет к себе в кабину прошли летчики. Они шли спокойно и просто, как ходят на работу самые обыкновенные люди. Один даже был с портфелем. А мне хотелось потрогать их руками: ведь это они через несколько минут поднимут нашу огромную машину в небо, на восемь или даже на десять километров ввысь? Первым шел невысокий пожилой летчик с тяжелой седой головой и загорелой шеей. На кителе у него было несколько продолговатых значков.

— Миллионер! — прошептал мне папа. — Миллионы километров налетал!…

Я сразу понял, что этот пилот самый главный. За ним шли летчики помоложе, тоже спокойные и веселые. А я все с восторгом смотрел в спину тому, самому главному, с сильной, загорелой шеей…

Ну, а потом, как какая-нибудь массовичка на утреннике перед занавесом, впереди, перед самой кабиной, появилась молоденькая белокурая девушка и так спокойно-спокойно, словно программу самодеятельности объявляла, обратилась ко всем сразу:

— Здравствуйте! Меня зовут Настей. Я ваша бортпроводница. Самолет «ТУ-104» совершает рейс по маршруту Москва — Красноярск с посадкой в городе Омске. Летим со средней скоростью тысяча километров в час на высоте восемь-десять тысяч метров. Сейчас, при взлете, все пристегнитесь ремнями!…