Бриг «Меркурий» - Черкашин Геннадий Александрович. Страница 8

За три месяца он изучил «Меркурий» так, что по одной только упругости воздушного потока мог определить, сколько и какие паруса несёт бриг. «Меркурий» был тяжеловат, но крепок, хорошо держал крутую волну, но в штиль грузнел.

Корабельный инженер Осьминин, построивший немало превосходных кораблей, этот бриг распорядился сделать из крепкого крымского дуба, В этом материале, на взгляд Казарского, были заложены главные достоинства и недостатки брига: его редкая прочность, с одной стороны, и существенная потеря скорости при слабом ветре — с другой.

И всё-таки это был настоящий боевой бриг — вёрткий, устойчивый, надёжный, не то что «Соперник». Когда-то, правда, и «Соперник» был боевым бригом, но из-за ветхости адмиралтейство списало его в транспортные суда. Не рискнув оскорбить таким подарком отпрыска знатной фамилии — не дай бог ещё где-то утонет, — в канцелярии Грейга решили вручить «Соперник» выпускнику Николаевского училища, где учились дети захудалых дворянских родов, лейтенанту Казарскому, а он такому приобретению безмерно обрадовался.

Уже на лёгкой волне корпус судна начинал омерзительно скрипеть, и скрип этот нагонял страх на матросов-первогодков, — им всё мерещилось, что «Соперник» вот-вот потонет.

Но старый бриг не тонул. В штормовую погоду перед началом военной кампании «Соперник» отбуксировал из Херсона в Килийское гирло понтоны для Дунайской армии. В Севастополе удивились: как, отбуксировал и не утонул на обратном пути, выдержав шторм?! И с интересом взглянули на молодого лейтенанта, потому что хорошо знали, что в шторм старые калоши не тонут только у самых отменных капитанов. Решив, что с таким капитаном старый бриг, быть может, ещё послужит нуждам флота, они оставили «Соперник» в строю.

И «Соперник» действительно продолжал тянуть лямку транспортного судна, исправно перевозил из Одессы под Анапу егерей, пушки, порох, провиант. И так бы, наверное, продолжалось по сей день, если бы год тому назад сильный шквал, внезапно свалившийся с Азовского моря, не подхватил идущий из Керчи в Севастополь порожним рейсом «Соперник» и не понёс бы его, словно ореховую скорлупу, на юг.

Поворотив судно кормой к ветру и оставив на реях из всех парусов только фор-стеньги-стаксель и фок, Казарский вскоре увидел Кавказские горы, а затем и всю русскую эскадру, покинувшую по случаю сильного ветра Анапский рейд.

Когда ветер утих и корабли вернулись на свои места, Казарский, дабы не испортить установленной диспозиции судов, поставил «Соперник», отличающийся малой осадкой, на мелководье, что и решило участь судна. 15 мая появился приказ Грейга: «Признать полезным вооружить транспорт „Соперник“ однопудовым единорогом, после чего транспорт именовать бомбардирским судном и поставить его против крепости».

— Я бы вам дал и два единорога, — в ответ на рапорт Казарского пошутил Грейг, — ибо — правда ваша — польза от бомбардирского судна, столь близко располагающегося от крепостных стен, несомненна, но боюсь, что, ведя огонь из двух стволов, вы утопите свой «Соперник» раньше, чем это сделают турецкие ядра.

Однако и один единорог, способный стрелять как пудовыми ядрами, так и бомбами, мог принести свою заметную пользу, ибо всякий знает, что меткий выстрел, всего-навсего одна бомба, точно попавшая в цель, порой приносит больше вреда, чем оглушительная канонада из сотен орудий.

12 июня 1828 года в брешь, пробитую в гранитной стене бомбардирскими судами, бросились егеря генерала Перовского — и участь крепости была решена.

Мрачное настроение капитана не укрылось ни от офицеров, ни от матросов. И быть может, поэтому матросы старательней обычного плели на баке маты, забортной водой стирали парусиновые койки, драили, скоблили песком кубричные люки.

На юте, пристроившись возле штурмана Прокофьева, Федя Спиридонов учился определять местоположение корабля по солнцу. Он то поднимал вверх секстан, то смотрел на хронометр, записывал показания компаса и делал расчёты.

Иван Петрович, добродушно поглядывая на вспотевшего ученика и подмечая ошибки, не торопил Федю и не поправлял, чтобы не внести в учебный процесс ненужных волнений. Федя и так старался, а всё остальное приходило с опытом.

За их спиной, окидывая придирчивым взглядом каждый парус и каждую снасть, прохаживался мичман Притупов. Вчера ему влетело от капитана, и Притупов — выпускник морского корпуса — должен был краснеть как мальчишка, не имея что возразить в ответ.

Это был изнеженный блондин с надменным выражением лица, высокий, излишне полный. По штату ему, как мичману, ещё не полагался денщик, поэтому он держал с собой на судне своего крепостного, который разгуливал по бригу в белых гетрах, башмаках с пряжками и в синем фраке. Весь облик этого человека с плешивой головой и косматыми седыми бакенбардами, испуг, с которым он взирал на бескрайнюю морскую пустошь, его семенящая походка никак не вязались с назначением военного судна, но иметь на борту дворового человека не возбранялось, и поэтому Казарский вынужден был воздерживаться от замечаний по этому поводу.

Полной противоположностью Притупову был первый лейтенант Скарятин, тоже выпускник корпуса и наследник богатых имений, но настоящий моряк, с открытым обветренным лицом. В его невысокой широкоплечей фигуре угадывались и сила и удаль, выражение же его курносого лица свидетельствовало о том, что он знает себе цену, что, однако, не отталкивало от него, а, напротив, вызывало уважение. Его любили матросы, с которыми он легко находил общий язык, и там, где он появлялся, нередко слышался смех довольных вниманием офицера матросов.

Второй лейтенант Новосильский был не столь открытого нрава, но зато отличался тем редким спокойствием и невозмутимостью, той разумной рассудочностью и хозяйственностью, без которых нет истинного порядка на морском корабле. Имея такого помощника, можно было всегда быть уверенным, что все бочки залиты питьевой водой, ящики забиты песком, крюйт-камеры вовремя проветрены, паруса высушены.

Новосильскому надлежало стоять вахту после Притуиова, и поэтому лейтенант отдыхал в своей каюте. Спал или читал «Вестник британского адмиралтейства», который он выписывал из Лондона. Пакет с не разрезанными ещё новыми журналами он успел привезти из дому во время краткой стоянки в Севастополе.

Эта привычно текущая на судне жизнь постепенно повлияла и на настроение капитана. Он даже похвалил Притупова за чёткое проведение манёвров, на что мичман, никак не ждавший похвалы, опять залился краской. Приказал в штиль следить за поведением турецких шхун, а на тот случай, если шхуны станут подходить к борту, распорядился в целях предосторожности спускать четвёрку и оттягивать их от брига. И спустился к себе в каюту.

«Меркурий» шёл курсом норд-вест. Ветер то исчезал, то вновь наполнял паруса, и тогда сдвоенный канат за кормой брига натягивался как струна. Бриг осаживался, оседая на корму словно запряжённая в плуг лошадь, замирал в напряжении и, навалившись всей грудью, рывком бросался вперёд.

В Пендераклии

Пока «Меркурий», меняя галсы, медленно продвигался к Сизополю, крейсерский отряд Ивана Семёновича Скаловского: три линейных корабля, два фрегата и бриг — подошёл утром 3 мая к форту на мысе Баба. За этим мысом, — в гавани располагалось адмиралтейство с верфью, мастерскими и складами. Только что спущенный на воду корпус линейного корабля, ещё без мачт, стоял на швартовых у адмиралтейской стенки. Чтобы пленить его или сжечь, нужно было миновать форт, амбразуры которого уже окрасились красными сполохами выстрелов.

Форт следовало подавить.

Чтобы затруднить стрельбу турецким артиллеристам, Скаловский решил атаковать форт с движущихся судов. Судя по картам, прибрежные глубины позволяли осуществить этот манёвр, и, возглавив строй, «Пармен» первым пошёл на сближение.

Окружённый белыми водяными столбами, поднимаемыми турецкими ядрами, «Пармен» на всех парусах дважды пролетел мимо форта, дав залп сначала правым бортом, а затем, после поворота, — левым.