Шестьдесят братьев - Заяицкий Сергей Сергеевич. Страница 10

Они двинулись.

В чемоданах что-то позвякивало. Они, должно быть, были тяжелые, ибо Фокин и Лукьянов все время перекладывали их из руки в руку.

Пионеры догадались, что лежит в чемоданах, но молчали. Известно, зачем фабричный артельщик в город ездит. Не за старым железом.

Фокин и Лукьянов шли, впрочем, с таким видом, что в чемоданах именно какая-нибудь никому ненужная дрянь. Это уж была их система. Иной раз они возили деньги и просто в мешках, чтоб не так было заметно.

Коробов, подходя к лагерю (костры уже горели), увидал сидевшего на корточках перед огнем какого-то очень обтрепанного человека с лицом, обросшим щетиною.

Он что-то рассказывал слушавшим его пионерам.

Лицо этого человека как-то не очень понравилось Коробову. Он повернулся, чтоб поделиться своим впечатлением с Андрюшей, но тот куда-то исчез.

— Здравствуйте, — сказал Фокин, входя в полосу света, — мы к вам в гости, вот я и Лукьянов.

Вожатый отряда Смирнов сказал:

— Ну, что ж, очень хорошо.

Они подсели к огню, небрежно поставив на землю чемоданы.

Все догадались, но никто не спросил, что они везут.

— А это кто? — тихо спросил Коробов у Мотовой, кивая на незнакомца.

— Какой-то проходящий. Говорит, на фабрику шел места искать, да заплутался.

— Что-то он какой-то…

— Нет, он ничего.

— Я человек веселый, — говорил между тем незнакомец, — я разные фокусы умею показывать… Спичечный коробок есть у кого?

Ему тотчас подали коробок.

Незнакомец засучил до локтей дырявые рукава, затем положил коробок на ладонь левой руки и прикрыл ладонью правой.

— Раз, два, три! — сказал он.

И показал всем пустые руки.

Кругом раздались изумленные восклицанья.

— А теперь подойди кто-нибудь, — сказал незнакомец.

Подошел Тимов.

Незнакомец взял его за нос, подергал и вдруг на траву упал тот самый коробок.

— Ловко, — сказал Фокин и как-то искоса поглядел на незнакомца.

— Я много разных штук знаю, да для них нужны кое-какие приспособления.

— А вы сами откуда?

— Я издалека… из Казани… На Ермиловской фабрике насчет работы хочу поразмыслить.

— У! Там трудно. Все занято.

— А мне говорили, будто истопники нужны.

— А вы истопник?

Незнакомец молча кивнул головой.

— А вы кассир, что ли? — спросил он через некоторое время.

— Да… нет… я так… в конторе.

Воцарилось молчанье.

— И что это всех сюда тянет! — заговорил Фокин недовольным тоном. — Жили бы у себя… небось там тоже печи-то топят.

— Здесь у вас печей больше.

— Ерундовское мнение. Печей больше — людей больше. То же на то же и вышло.

— У меня натура столичная.

— Ну, да. Конечно, это всякому лестно в столице торчать, да надо соображать.

— А, чорт! — гаркнул вдруг Лукьянов.

— Что?

— Подошву подпалил.

— Ну, конечно, двадцать два несчастья.

Все засмеялись.

— Спать не пора ли? — сказал Смирнов, — что-то сегодня заработались.

Фокин и Лукьянов пошептались и легли тут же под открытым небом, положив под головы чемоданы.

Незнакомец закутался в какое-то одеяло и лег в сторонке.

Коробов хотел-было тоже ложиться, но кто-то тронул его из-под брезента.

Андрюша делал ему знаки наклониться к нему ухом.

Коробов наклонился.

— Это Примус Газолинович, — прошептал Андрюша, глазами указывая на незнакомца.

— Ну-у. Как же быть-то?

— Уж давай спать не будем, а там утром посмотрим.

— Ладно.

Легко сказать — не спать. После такой работы сон так и клонит, словно десятипудовую гирю повесили на шею.

Андрюша глядел из-под брезента и чувствовал, как слипаются у него глаза. Коробов мотал головою и наконец заснул, положив, голову на руку. Дежурные, сидя у костра, тихо, о чем-то беседовали.

Андрюша закрыл глаза.

Когда он их раскрыл через минуту (т.-е. это ему казалось, что через минуту), то Фокин страшно храпел, съехав вовсе с чемодана, а Лукьянов тихо посвистывал носом, время от времени бессмысленно выкатывая зрачки.

Андрюша поглядел на Примуса Газолиновича.

Тот должно быть, тоже спал, раскинувшись на траве.

— А что если еще разочек закрыть глаза? Все равно под брезентом враг его не увидит, да пожалуй и не узнает в новом наряде. Уж очень приятно закрывать глаза, когда спать хочется.

Андрюша закрыл глаза (опять на минуточку), а когда открыл, то уж не увидал на прежнем месте Примуса Газолиновича.

Не увидал и Фокинского чемодана.

— Вставай, — крикнул он, — деньги украли.

Фокин мгновенно проснулся и стал бел, словно воск.

— Размазня! — крикнул он Лукьянову, — ведь сговаривались по очереди спать. А вы-то, — заорал он на дежурных.

Но те недоуменно руками разводили.

— Это он украл! — кричал Андрюша, — он!

Все поняли, кто это „он“.

— Ловить его!.. Ребятушки, никто не видал?.. куда он?..

Говоря так, Фокин дрожал, как в лихорадке. Страшно было смотреть на его лицо. Коробов даже зубами заскрипел.

— Сонные мы с тобой тетери, — сказал он Андрюше громко, — свиньи мы.

Как нарочно тучи заволокли небо, и ночь выдалась на редкость темная — черная, словно чернила.

— Что ж делать-то? Делать-то что? — бессмысленно повторял Фокин.

Он ткнулся было в ночь, но едва отошел от костров, как сразу отступил: уж очень черно было все кругом.

— Куда ж итти-то? — бессмысленно говорил он.

Очевидно, он ни за что не хотел примириться с мыслью о пропаже денег.

И вдруг вдали раздался какой-то громкий крик и знакомый дикий вой, страшный хохот и опять крик и плач, и опять крик.

Все слушали молча, затаив дыхание.

Казалось, какая-то борьба происходила во мраке.

— Где это? Где это? — спрашивали пионеры друг друга.

— На Горелом овраге! — раздавались неуверенные голоса, — а не то в Темном…

— Ближе. Темное две версты.

Все вдруг смолкло.

Лес снова замер, черный и неподвижный.

Фокин решительно пощупал револьвер.

— Пойду деньги искать, — сказал он, — не найду — пулю в лоб.

— Сейчас итти бессмысленно, — заметил ему Смирнов, — разве что найдешь в такой темнотище.

— Не найду — пулю в лоб! — упрямо твердил Фокин.

— От этого никому не легче. Способ довольно дикий.

Фокин растерянно оглядывал лес.

— А кто там кричал-то?

— При свете узнаем.

— Нет, я сейчас за милицией побегу.

— Беги.

Фокин еще раз ощупал револьвер и исчез в темноте.

Слышно было потом, как бегом затопал он по дороге.

Все молча уселись вокруг костров, со страхом глядя по сторонам.

— Никак идет кто-то.

— Ветки хрустят.

Болезненный стон послышался в темноте.

Из кустов выглянуло вдруг худое лицо незнакомца; он не шел, а тащился по земле. Страшный испуг выражали его широко раскрытые глаза.

Подползши к костру, он повалился на землю, и тут заметили все, что был он весь в крови.

В особенности одна нога его была вся изодрана в клочья.

В первую минуту никто не мог опомниться.

— Ну, что ж, — сказал Смирнов вдруг, — первую помощь оказать надо.

В аптечке были перевязочные материалы. Перевязали по всем правилам.

— А чемодан где? — спросил Смирнов.

— Там. В лесу. У Горелого.

Человек был повидимому настолько испуган, что забыл о своем проступке и ожидающем его наказании.

Андрюша теперь уже не скрывался, таким жалким показался ему Примус Газолинович.

— Кто искусал-то?

— Зверь… убил я его… ножем…

— Волк?

— Нет.

— Собака?

— Нет.

— Ну, что же тогда?.. А где ж деньги-то? Надо бы за ними сходить… а, ребята? Кто до Горелого дойдет? Зверь-то мертвый?

— Мертвый.

Смирнов, Коробов, Андрюша, Тимов и еще с десяток пионеров отправились ощупью, запалив смолистые ветки.

До Горелого было не так далеко, и днем добежали бы они туда в пять минут. Но теперь, ночью, они подвигались шаг за шагом, и если бы не желание выручить Фокина и найти фабричные деньги, вероятно, вернулись бы они обратно, не пройдя и полдороги.