Волшебная гайка - Курбатов Константин Иванович. Страница 7

Антоше в бадминтон не хотелось. Валерка немного помахал ракеткой и отказался тоже. Они уселись у костров, на которых варился обед.

— Чего это вы не в поле? — спросила у Антоши с Рыбой дежурный главный повар Таня Белкина.

— Рука у меня что-то, — буркнул Антоша.

Рыба посмотрел на Антошины руки, молча взял топор и стал рубить ветки.

Дым ел глаза. Антоша сел по другую сторону костра. Там тоже ело глаза. Антоша даже закашлялся от дыма. Тогда он собрал в клеенку миски и потащил их мыть на речку.

Они с Рыбой мыли посуду и рубили дрова, шуровали костры и размешивали поварешкой густую кашу. Они так старались и спешили, словно на соревнованиях. И дежурная команда тоже спешила за ними. Огонь полыхал, как в доменной печи. Ребята и сами не замечали, что торопятся. А может, замечали, да просто на всех какой-то азарт нашел. Не успели оглянуться — обед готов.

— Ай да мы, — сказала главный повар Таня Белкина.

Она попробовала степной суп, посмотрела на редкие облака и бросила в котел еще три столовые ложки соли. Пшенную кашу с мясом Таня тоже попробовала. Она пожевала ее, пошевелила губами и определила, что каша вполне съедобная и даже очень вкусная.

— А вообще-то, — подумав, сказала она, — это не так уж хорошо, что обед сварился рано, — остынет.

Больше делать было нечего.

Антоше не сиделось на месте, и он предложил организовать поход за дровами. Вокруг лагеря лес от сухостоя уже очистили, и идти нужно было далеко. Идти захотели все.

— Всем нельзя, — рассудила главный повар Таня Белкина. — Кто-то должен остаться у костров. Нужно держать котлы на маленьком огне.

— Я останусь, — раздался голос Женьки Струменского. Таня Белкина посмотрела на него недоверчиво.

— Катите, катите! — махнул рукой Женька. — Огонь поддержать как-нибудь сумею.

— Только совсем-совсем маленький, — сказала Таня. — Совсем-совсем, — заверил ее Женька.

Ребята отправились в лес. Женька остался у костра. Он сидел на сучкастой коряге, которую никто не мог разрубить, такая она попалась крепкая, смотрел в огонь и задумчиво шевелил прутиком раскаленные угли.

Вполне съедобную и даже очень вкусную пшенную кашу с мясом после обеда пришлось отнести в деревню свиньям. Свиньи ее, кажется, ели. Главный повар Таня Белкина намертво засунула нос в согнутую руку и глухо всхлипывала.

Олег Григорьевич сказал «однако» и стал заводить киноаппарат «Кварц».

Римма Ясевич подскочила к Струменскому и захлебнулась от возмущения.

— Ну, знаешь! — только и смогла выговорить она. Оказалось, что, когда ребята ушли в лес, Женька налил себе миску супа, наелся каши, накидал под котлы дров и захрапел в тени под кустом. Суп здорово выкипел, но есть его было можно. А каша стала черной, как копченая селедка.

Вокруг котлов в молчании столпился лагерь. Женька боком поглядывал на ребят и обкусывал на пальце ноготь.

— Ладно, чего там похороны разводить! — крикнул кто-то из мальчишек. — И без каши обойдемся.

— Обойдемся! — не очень дружно поддержали его.

— Такое со всяким может случиться.

— Что — со всяким?! — закричала Римма. — Что — со всяким? Разве дело в каше? Сам-то он поесть не забыл! Успел! Понимаете вы? Успел! По завязку наелся! Все работали, а он ел. Лежал под кустом и ел! Какое он имел право есть без нас? Какое?

От злости и возмущения она топала ногой и чуть не ревела.

— Ой-ой, — обнял ее за плечи Олег Григорьевич. — Нервишки, председатель. А собираешься в педагогический.

Он повернулся к Тане Белкиной:

— Что, шеф-повар, кашу будем оплакивать или обедать? Горна я что-то, однако, не слышу.

Горнист кинулся к палатке за горном, и над лесом звонким эхом прокатился сигнал к обеду.

На вечернем «Огоньке» Римма Ясевич зачитала новый приказ. Сначала в нем шло про то, за что Женька наказывается. А когда Римма произнесла: «приговорить Евгения Струменского к высшей мере наказания», у костра сделалось так тихо, что стало слышно, как звенят комары и булькает вдали по камням речка.

Женька поднял брови и посмотрел на Олега Григорьевича. Но физик сам с интересом ждал, что будет в приказе дальше. Женька побледнел. Даже в красных отблесках пламени было видно, как у него отлила от лица краска.

— Встань, Струменский, — приказала Ясевич.

Он медленно поднялся и, разведя руки, пробормотал:

— Я ведь не нарочно, ребята…

— Приговорить Евгения Струменского, — сурово повторила Римма, — к высшей мере наказания: двум дням сидения на троне.

У костра зашумели. Женька сглотнул слюну и сунул руки к огню. Женька просто грелся. Женька улыбался. Он любил шутить сам и хорошо понимал шутки.

— С трона их величество, — читала Римма, — имеет право вставать только в случае крайней необходимости и после сигнала «отбой». Всем оказывать их величеству знаки королевского внимания и беспрекословно выполнять все их просьбы.

В приказе было и про Антошу с Рыбой. Они назначались к Струменскому вроде пажей на побегушках.

Трон для Женьки соорудили из толстых ольховых жердей. Мальчишки постарались на совесть. Трон вышел отличный. Высокая, метра в три, спинка, удобные подлокотники, две ступеньки под ноги. На сиденье кто-то из девчонок пожертвовал пуховую подушку. Девчонки же придумали и герб на спинку. На листе ватмана они вывели гуашью: «Его величество Канареечкин-Пташечкин». Надпись изгибалась дугой. В дуге чернела ворона с двумя головами. В лапах она держала большую деревянную ложку.

Женька восстал именно против герба.

— Про него в приказе не было, — буркнул он и на трон садиться отказался.

С гомоном и шутками его усадили силой.

— Ладно! — с хохотом завопил Женька, увидев, что ему все равно со всеми не справиться. — Царствую! Прочь от трона! Не то живо сошлю на каторгу брюкву полоть. Ну!

Его отпустили и стояли полукругом с застывшими улыбками. Боялись, что вскочит и удерет. И еще всех немного ошарашила первая тронная речь их величества.

Женька сам повел игру. Он это умел. Он поправил под собой подушку, закинул ногу за ногу и произнес:

— Нам жарко.

Девчонки, которые стояли поодаль, сдержанно фыркнули. Только одна Люся не фыркнула. Она посмотрела на Женьку большими холодными глазами, в которых мелькнуло что-то такое, отчего можно спокойно провалиться сквозь землю.

— Нам жарко, — как ни в чем не бывало повторил Женька.

Взоры всех обратились на Антошу с Рыбой. Им сунули в руки по лопуху и подтолкнули к трону.

От стыда Антоша сжался в комок и не сразу понял, что от него хотят. Он догадался об этом только тогда, когда увидел по другую сторону трона Рыбу, который покорно махал у Женькиного лица лопухом.

— Лафа на престоле, — кривлялся Женька. — Чего бы нам еще захотеть? Хотим клубники с птичьим молоком. Со сгущенным. Вызвать к нам немедленно министра торговли и продовольствия.

Но тут Женька заметил нацеленный в него глаз киноаппарат «Кварц». Женька вырвал у Рыбы лопух и закрыл им лицо.

— Мы желаем спать, — сказал Женька. — Ша! Тихо! Он откинулся на спинку трона и замолк.

— Однако, — пробормотал Олег Григорьевич и опустил киноаппарат.

— Чего он еще? — закричали ребята. — Подумаешь! У Женьки отобрали лопух. Женька грозил немедленно всех казнить и сослать на каторгу. Он отвертывался и прятал лицо.

— Ладно, ребята, — сказал Олег Григорьевич. — Струменский человек скромный. Он не хочет увековечивать себя для потомства.

— Во! Точно, — подтвердил Женька. — А вы тут… У, подлизы несчастные.

Когда лагерь ушел в поле, Женька слез с трона и растянулся на траве.

Антоша с Рыбой молча сидели спиной друг к другу. Лошадь Манька, на которой ездили в сельмаг за продуктами, пощипывала на поляне траву. В небе пел жаворонок. А Антоше было так тошно, хоть беги и кидайся вниз головой в реку.

Закусив губу, Антоша искоса глянул в Женькину сторону.

Ни с того ни с сего Женька заорал:

— Ну, чего вылупился?! Чего? — и, вскочив, бросился на Антошу.

Антоша, кажется, даже обрадовался, что он на него бросился.