Приключения во дворе - Рысс Евгений Самойлович. Страница 10

Мать накрыла на стол. Стол накрывался одинаково красиво и когда приходили гости, и когда садились обедать только своей семьёй. Поэтому на белоснежной скатерти красовался яркий сервиз, серебряные ножи, вилки и ложки, и маленькие тарелочки для хлеба у каждого прибора, и нарядная вазочка с салфетками, и отдельные тарелочки для закусок, и хрустальные бокалы для боржома, который пили всегда за обедом.

Мать, нарядная, оживлённая, чуть подкрасив губы, вошла, оглядела придирчивым взглядом стол и позвала обедать. Пришёл отец, весело спросил: «Ну, чем ты сегодня нас потчуешь?» — сел и с удовольствием потёр руки. Руки у него были пухлые, белые, чисто промытые, с аккуратно остриженными ногтями. Он был всегда хорошо побрит и аккуратно подстрижен, и от него всегда еле уловимо несло духами «Шипр».

Мать, высокая, начинающая полнеть женщина, с правильными чертами лица, с серыми большими глазами, внесла сервизную супницу с ярким красно-чёрным китайским рисунком. Отец съел помидор, посолив его и поперчив, и не торопясь разжевал аккуратно вычищенный, с вынутыми костями кусок копчёной селёдки. Потом по тарелкам был разлит борщ и настало время разговоров.

Мать рассказала, что у соседей болела девочка и соседка, конечно, обратилась к ней за советом. Конечно, врач ошибался, и она сразу подсказала врачу, что дело в миндалинах.

Отец, со вкусом глотая дымящийся красный борщ со сметаной, рассказал о новых перипетиях давно тянувшегося спора о выборе площадки для большого строительства. Точка зрения отца, конечно, побеждала, и отец был потому в отличнейшем настроении.

Паша рассказал о приходивших в лагерь пионервожатых, с юмором помянув, как они все глядели на его портрет. Потом он вспомнил про Мишу и рассказал о нём тоже, пожаловавшись, между прочим, что, конечно, именно ему, Паше, опять поручили новичка и придётся теперь с ним возиться.

— Ничего, сказал отец, — новеньким обязательно надо помогать.

Мать пошла за вторым блюдом. На второе была жаре мая телятина с картошкой. Долго мать не возвращалась, а когда вернулась, лицо у неё было растерянное.

— Паша, спросила она, — откуда у тебя такие деньги?

В руке она держала двадцатипятирублёвую бумажку.

Оказывается, так как телятина не совсем ещё доспела, мать решила вынуть всё из карманов Пашиной курточки, чтобы после обеда почистить и отгладить её.

Отец посмотрел на Пашу удивлённо. Впрочем, ничего плохого отцу не приходило в голову. Он просто не мог понять и ждал объяснений.

— Украл, — спокойно сказал Паша.

Отец усмехнулся. Ему нравилось, что сын умеет шутить и понимает шутки. Но глаза у отца оставались серьёзными.

— Ну, а всё-таки?

— Можно бы, конечно, вас подольше помучить, — снисходительно сказал Паша, — но очень хочется телятины. Завтра должен внести эти деньги за радиоаппаратуру. Решили ещё три двора радиофицировать.

— А-а-а, — сказал отец, — значит, ещё три дома лишатся покоя.

Отцу нравилось, что сын увлекается радио. Вообще в семье было принято восторгаться друг другом. Мать восторгалась отцом и Пашей. Отец восторгался Пашей и матерью. Паша восторгался родителями. Конечно, весь этот восторг не выражался прямо. Все делали вид, что подшучивают друг над другом, что друг у друга не замечают достоинств. Однако, когда мать говорила про отца или Пашу, или отец говорил про мать, или Паша говорил о родителях, слушателю, несмотря на иронический тон, становилось ясно, что все трое замечательные, прямо-таки необыкновенные люди. Само собой разумелось, что мать удивительная красавица, необыкновенная умница и замечательная хозяйка. Отец всегда побеждал всех противников в министерстве, а если почему-либо не побеждал, то объяснял это тем, что противники плохие люди, ничего не смыслящие в работе. Из шутливых рассказов отца о служебных делах все понимали, хотя отец как будто и старался это скрыть, что им восхищаются все, включая министра, что начальник главка без его советов ничего не решается предпринять и если отец уйдёт из министерства, трудно себе представить, как они там без него обойдутся.

Когда к Севчукам приходили гости, родители говорили про Пашу как будто насмешливо и даже осуждающе.

Однако все, и сам Паша в том числе, понимали, что так они говорят потому только, что говорить иначе нескромно, на самом же деле Паша мальчик удивительных способностей, необычайно развитой, с очень широким кругом интересов и глубокими знаниями.

В доме часто велись разговоры о высокой принципиальности матери и отца, которую, разумеется, Паша целиком унаследовал. Для Пашиных родителей не играло и не могли играть никакой роли общественное или служебное положение человека. О каждом судили только по личным достоинствам и в зависимости от этого принимали его лучше или хуже. Паша, однако, был мальчик сообразительный и довольно скоро заметил, что когда приходил человек нужный, то почему-то каждый раз у матери случайно в буфете оказывались и дорогие закуски, и хорошее вино, что родители в этом случае оба были нарядные, весёлые и очень гостеприимные. Заметил он и то, что если приходил человек ненужный, то получал в лучшем случае стакан чаю, мать не выходила из своей комнаты, а отец торопился поскорей выпроводить гостя.

А на следующий день Паша опять слышал, что для родителей не играет и не может играть никакой роли общественное или служебное положение человека. Не нужно было быть большим мудрецом, чтобы прийти к выводу: разговоры о принципиальности — это одно, а поступки совсем другое. Причём разговоры не мешают поступкам, и поступки — разговорам. А отсюда, в свою очередь, следовало, что если родители живут двойной жизнью, то может жить двойной жизнью и Паша.

Могло, конечно, случиться и наоборот. Наблюдая двойную жизнь родителей, мальчик мог навсегда получить отвращение ко всякой лжи и неискренности. Но, однако, требовало преодоления желаний, отказа от удовольствий. Шить двойной жизнью было удобнее и проще. Угрызений совести быть не могло, потому что родители жили тоже так.

— Ты, мама, не забудь положить деньги обратно в карман, — небрежно сказал Паша. — А то хорош я буду, растратив общественные средства.

— Складчина? — спросил отец.

— Да, — кивнул Паша, — кстати, папа, приготовься ещё к одному расходу. Будем собирать на оборудование лагеря. Деньги, конечно, отпускают, но кое-чего не предусмотрели. А мы решили, что каждый год лагерь должен становиться лучше и лучше.

— Переживём, — сказал отец. — На полезное дело денег не жалко. Сколько нужно?

— Три рубля, — сказал Паша. — Я думаю, что меньше неудобно. Всё-таки семья у нас обеспеченная.

Отец кивнул головой. Паша был доволен: чуть было не погорел и, вместо того чтобы объяснять, увиливать, признаваться, ещё заработал трёшку. Чтобы превратить поражение в победу, тоже надо голову на плечах иметь.

За окнами было ещё светло, и всё-таки по неуловимым признакам, по особенному летнему вечернему свету, по тому, что со двора уже доносился стук костяшек — стало быть, игроки в домино пришли с работы, пообедали и предались любимому своему занятию, — по неуловимому чувству покоя, звучавшему в голосах, доносившихся со двора, было ясно, что наступал вечер. Лаяли собаки, которых вывели погулять, где-то вдруг отчаянно заорала кошка: толп наступил ей кто-нибудь на хвост, то ли за ней собака погналась. Пожилые люди рассаживались по скамеечкам, чтобы подышать свежим воздухом и обменяться мнениями по поводу событий мирового масштаба и событий, случившихся во дворе.

Вечер не торопясь шёл над городом, над районом, над кварталом.

Миша ложился спать. Он уже умылся под строгим контролем Анюты и тщательно вычистил зубы, хотя и жаловался, что паста невкусная и ему противно. Анюта собралась писать письмо отцу. Теперь она понимала, что это совсем не так просто, как ей казалось вначале. Ну, хорошо, мама ошпарила руку и не может писать сама. Мама будто бы сидит рядом и то диктует Анюте, то просто подсказывает, о чём написать. А почему они всё же не уехали на Украину? Из-за того, что мама ошпарила руку? Отец умница, он сразу поймёт, что это чепуха. Анюта подумала, подумала и начала писать так: