Калле Блюмквист и Расмус (др. перевод) - Линдгрен Астрид. Страница 3

Калле и Андерс стояли у калитки и с интересом смотрели в сторону дровяного сарая.

– Эй, Расмус, чей это мотоцикл? – спросил тот, кого звали Калле.

– Папин, конечно.

– Надо же! – сказал Калле. – Профессор, а на мотоцикле ездит, это что ж такое? Борода небось в колёсах застревает.

– Какая ещё борода? – рассердился Расмус. – Нет у него никакой бороды.

– То есть как это нет? – удивился Андерс. – У всех профессоров есть борода.

– А вот и нет, – отрезал Расмус и с достоинством, не торопясь зашагал назад к веранде. Эти трое все дураки, что с ними разговаривать!

Когда он уже был на веранде, в безопасности, он обернулся и крикнул троице за забором:

– Ну вас, до чего ж вы глупые! Мой папа – профессор без бороды, и он делает железки.

Все трое весело смотрели на маленькую сердитую фигурку на веранде. Никто из них не хотел обидеть мальчугана. И Ева-Лотта уже готова была бежать к Расмусу, чтобы утешить, но вдруг остановилась, потому что за спиной у мальчика распахнулась дверь, и на веранду вышел загорелый молодой мужчина лет тридцати. Он легко подхватил Расмуса и забросил его себе на плечо.

– Ты абсолютно прав, Расмус, твой папа – профессор без бороды, и он делает железки.

Мужчина шёл по дорожке с Расмусом на плече, и Ева-Лотта даже чуточку струхнула, ведь она находилась в чужом саду.

– Теперь видишь, что нет у него никакой бороды! – торжествующе крикнул Расмус, в то время как Калле нерешительно топтался у калитки. – И на мотоцикле он ездит очень даже хорошо!

На мгновение Расмус вдруг представил своего папу с длинной волнистой бородой, путающейся в колёсах. Зрелище не из приятных!

Калле и Андерс учтиво поздоровались.

– Расмус говорит, что вы делаете железки, – изрёк Калле, чтобы хоть как-то покончить с бородой.

Профессор рассмеялся:

– Пожалуй, можно сказать и так. Железки… лёгкий металл… Я, видите ли, кое-что изобрёл.

– А что вы изобрели? – поинтересовался Калле.

– Я придумал способ делать лёгкий металл непробиваемым, – объяснил профессор. – Расмус называет это «делать железки».

– Постойте-ка, а я ведь читал об этом в газете, – оживился Андерс. – Выходит, вы знаменитость?

– Ещё бы! Конечно, он знаменитость, – подтвердил Расмус с высоты своего положения. – И бороды у него нет. Во как!

Профессор не стал вдаваться в детали своей известности-знаменитости и просто сказал:

– Пойдём-ка, Расмус, завтракать. Я тебе ветчину поджарю.

– А я не знала, что вы живёте в нашем городе, – заметила Ева-Лотта.

– Мы живём здесь только летом, я снял этот дом на лето.

Расмус пояснил:

– Мы с папой будем жить на даче, пока мама в больнице. Мы здесь совсем одни живём. Во как!

2

Родители часто становятся помехой, когда тебе предстоит ответственное сражение. Они вмешиваются в ход событий самыми разными способами. Бакалейщику Блюмквисту, например, ни с того ни с сего вдруг взбрело в голову, будто его сынок Калле непременно должен помогать ему в магазине. У почтмейстера то и дело возникали нелепые идеи, что не мешало бы Сикстену подмести садовые дорожки и постричь газоны. И хотя Сикстен пытался убедить отца, что дикорастущий сад куда красивее, все его попытки были тщетны. Почтмейстер только непонимающе качал головой и молча тыкал пальцем в газонокосилку.

Но всех упрямее и требовательнее оказался сапожных дел мастер Бенгтсон. Поскольку сам он зарабатывать на хлеб начал довольно рано, с тринадцати лет, то считал, что и Андерсу давно пора заняться делом. Отец хотел, чтобы сын пошёл по его стопам, а потому во время летних каникул настойчиво пытался удержать его в своей мастерской. Но со временем Андерс изобрёл особый метод, позволявший ему избегать нежелательной отцовской опеки. И когда сапожник приходил в мастерскую, чтобы посвятить старшего сына в тайны своего ремесла, табуретка, на которой Андерсу надлежало сидеть, чаще всего оказывалась пустой.

И только отец Евы-Лотты проявлял истинную человечность.

– Если тебе весело и интересно и ты не очень-то будешь безобразничать, то я не буду вмешиваться в твои дела, – сказал булочник и по-отечески потрепал Еву-Лотту по светлой головке.

– Эх, мне бы такого папашу! – вздохнув, сказал Сикстен горестно, но громко, чтобы перекричать треск газонокосилки. Уже второй раз за короткое время безжалостный отец заставлял его работать в саду.

Бенка и Йонте толклись возле забора и с сочувствием наблюдали за Сикстеном, который трудился в поте лица. Они пытались его утешить, наперебой рассказывая о собственных горестях. Бенка, бедняга, всё утро собирал смородину, а Йонте нянчил своих младших сестрёнок и братишек.

– Ведь если так и дальше пойдёт, придётся нам Белых бить по ночам, – возмущённо заключил Сикстен. – Днём ни минуты свободной нет, едва успеваем сделать самое неотложное.

Йонте кивнул в знак согласия:

– Вот именно. Может, сегодня ночью их и поколотить?

Сикстен мгновенно оттолкнул от себя косилку:

– А ты не дурак, Йонте! Пошли в штаб, будем держать военный совет.

В гараже, в штаб-квартире Алых, был составлен план ночного сражения, после чего Бенку отправили к Белым бросить вызов от предводителя Алых.

Андерс с Евой-Лоттой сидели в беседке булочника, ожидая, когда же наконец закроется «Бакалейная торговля Блюмквиста» и Калле освободится. Чтобы хоть как-то убить время, они играли в крестики-нолики и лакомились сливой. От тёплого июльского солнца вождь Белых роз разомлел и выглядел совсем не воинственно. Но при виде Бенки оживился. Тот бежал по доске, брошенной Евой-Лоттой, так быстро, что вода разлеталась в стороны от его босых ног. В руках у него была бумага, и эту бумагу Бенка, сдержанно поклонившись, вручил вождю Белых, а сам тотчас отбыл тем же путём, каким и прибыл.

Андерс выплюнул сливовую косточку и громко прочёл:

Андерс и Ева-Лотта, довольные, смотрели друг на друга и ехидно улыбались.

– Пошли, надо предупредить Калле, – сказал Андерс, засовывая послание в карман. – И запомни мои слова: наступает ночь длинных ножей.

«При свете луны» городок спал глубоко и безмятежно, не подозревая о наступлении ночи длинных ножей. Полицейский Бьёрк медленно прохаживался вдоль опустевших улиц и тоже ничего такого не подозревал. Кругом царила тишина. Единственное, что он слышал, – это свои собственные шаги по булыжной мостовой. Городок спал, утопая в лунном свете, и этот ясный свет хранил тайну о ночи длинных ножей. Но вокруг спящих домов и садов залегли глубокие тени. Будь полицейский Бьёрк повнимательнее, он непременно заметил бы, что в темноте что-то происходит, как кто-то крадётся и шепчется. Он услышал бы, как осторожно открылось окно в доме булочника Лисандера, и увидел бы, как оттуда вылезла Ева-Лотта и спустилась по приставной лестнице. А ещё он услышал бы, как Калле просвистел сигнал Белой розы за углом своего дома, и увидел бы, как Андерс промелькнул и скрылся в спасительной тени сиреневого куста.

Но полицейский Бьёрк устал: он хотел спать и мечтал лишь об одном – чтобы поскорее закончилось дежурство, потому и не понял, что это была ночь длинных ножей.

Бедные, ничего не подозревавшие родители Белых и Алых роз мирно спали в своих постелях. Никому из Роз и в голову бы не пришло поинтересоваться их мнением об этих ночных рейдах. Но Ева-Лотта на случай, если кто-нибудь обнаружит её исчезновение, всё же оставила записочку на своей подушке, вполне успокаивающую, на её взгляд. Вот что там было написано: