Дети блокады - Сухачев Михаил Павлович. Страница 11

Здесь командовал тот самый мужчина в кожаной куртке.

– Тарвид, – обратился к нему один из военных, – обеспечь охрану каждой цистерны от возможной диверсии. Взрыв их опаснее десятка бомб.

Ребята уцепились за платформу, которую уже начали двигать, и что есть мочи стали помогать взрослым откатывать груз «опаснее десятка бомб».

Уже здесь ребята услышали, что пожар сильно повлияет на продовольственное снабжение ленинградцев.

На следующий день по городу поползли слухи, один мрачнее другого, предрекая близкий голод. Точно никто не знал, что и сколько сгорело, но называли громадные цифры.

Спустя четыре дня после бомбардировки Бадаевских складов и через десять дней после первого сокращения вторично снизили норму хлеба по карточкам.

…Первое снижение нормы продуктов, проведенное 2 сентября, прекращение продажи пива, мороженого, пирожков и пирожных почти незаметно прошли для Стоговых, потому что в их семье все это считалось излишеством. Но второе снижение нормы на хлеб и введение в столовых порядка вырезки талонов из продуктовых карточек насторожили Александру Алексеевну, ведь дочери обедали в производственных столовых.

Впервые в жизни Виктор увидел мать за столом с карандашом и листом бумаги.

– Ма, ты что это? – удивился он.

– Да надо подсчитать. Никак не осилю. Ну-ка сядь, помоги. Пиши. – Она стала диктовать, разложив карточки на столе: – Галинкины карточки: хлеб в день – пятьсот, крупа на месяц – полтора кило, сахар – два кило, жиры – девятьсот пятьдесят, мясо – полтора кило в месяц. Теперь моя, Ольгина и Анина…

– А мои карточки? – перебил Витя.

– Наши – служащие, а твоя – иждивенческая. Не перебивай, пиши: хлеб – по триста, крупа…

Витька писал машинально, потому что мысли были заняты обидой за свое иждивенческое продовольственное содержание. Впервые до сознания дошло, что дома он, попросту говоря, нахлебник, получает меньше всех, а ест наравне или даже больше.

– Ма, выходит, я дармоед. Я работать пойду, – угрюмо заявил он, – не хочу сидеть у вас на шее.

– Да я и не против, чем шалопайничать. Только кто тебя возьмет в двенадцать лет? Да ты и не дармоед. Школа на нас с тобой держится. Она хоть и не работает, но ухода требует большого. А если еще не будешь болтаться, пропадать где попало со своими дружками-балбесами, так большего от тебя ничего и не требуется. Намедни приходил военный из МПВО, сказал, чтобы три живущие здесь семьи составили график дежурства на крыше во время налетов. Обещал прислать каски, противогазы и какую-то брезентовую робу.

– Это пожарный костюм, – объяснил Витя. – Ма, а каску одну возьми поменьше, для меня, тогда я один буду дежурить за всех.

– Да вы с Валеркой, наверное, во всем Ленинграде за всех на крышах дежурите. Ну, будет об этом. Ты написал? – вернулась она к подсчетам. – А теперь все сложи в отдельности.

Витя сложил, назвал цифры. Мать задумчиво повторила их. Потом вслух стала прикидывать, сколько можно экономить, кроме мяса и жиров, чтобы сделать запасы.

– Вот что, одевайся! – скомандовала она и стала сворачивать клеенку со стола, а потом вытащила из чулана мешок и подала сыну.

– Зачем это, ма? – удивился он.

– Пойдем. Я уже давно думала об этом. В конце улицы, у Обводного канала, есть фуражный магазин, знаешь?

– Ну, знаю, – все еще не понимая, подтвердил Витя. – Зачем он тебе?

– Купим дуранды побольше.

– А что это такое?

– Выжимки из конопли, хлопка, подсолнуха. Ими лошадей кормят.

– Мы что, лошади, что ли?! – возмутился сын. Ему не хотелось идти так далеко, да и планы были свои, которые срывались из-за какой-то дуранды.

– Э-э, приспичит – съешь! Послушала я этих ученых дураков Андрея и Гришку. «Не запасай, не позорь нас»! – передразнила она. – Они-то уехали. А запасать надо было раньше. Хоть бы теперь дурандой разживиться. Ты только девчонкам не говори, особенно Ане. Не понадобится – отдадим лошадям.

Теперь Стоговы выкупали все продукты полностью, а дома на подоконнике появились аккуратные мешочки с различными крупами, которые насмешливая Анна называла «Бадаевские склады».

– Смотри, мам, немцы узнают – шарахнут по нашему окну.

Глава 6

Положение под Ленинградом становилось с каждым днем все опаснее. Враг стоял по левому берегу Невы почти до устья реки Тосно.

Фашисты не унимались ни днем ни ночью. Бомбардировки сменялись артиллерийскими обстрелами. Между отбоем и объявлением новой воздушной тревоги дежурные не успевали спуститься с крыш: в сутки бывало до полутора десятков налетов.

У Вити заметно убавилось энтузиазма в дежурствах, несмотря на каску и противогаз, с которыми он не расставался.

После очередного дежурства он вышел с чердака и, усталый, сел на подоконник пятого этажа. Мальчик решил посидеть, чтобы отдохнули ноги, но потом прислонился к стенке, прикрыл глаза и, полусонный, подумал, что еще ни одна зажигательная бомба не упала на крышу его школы, в то время как в других домах многие ребята уже отличились при тушении пожаров. О них чуть ли не каждый день сообщают по радио и пишут в газетах. А он, кроме поленьев, на которых тренировался, не сбросил с крыши ни одной «зажигалки».

Сосед Стоговых, истопник школы дядя Ваня, поднимавшийся по тревоге на чердак, нашел Витьку уже спящим на широком подоконнике. Под головой лежал противогаз и старая облезлая зимняя шапка, которую парнишка надевал под каску, потому что она была ему великовата. Каска аккуратно висела на оконной ручке.

…Витька отчетливо слышал сигналы тревоги. Как показалось, быстро вскочил, хотел одернуть курточку, но с удивлением заметил, что на нем хорошо подогнанная гимнастерка, вместо противогаза – большая брезентовая кобура с револьвером, а рядом «дядя Степа», но не в милицейской форме, а в военной, на петличках которой сверкали несколько «кубиков».

«Боец Красной армии Стогов, слушай приказ! – строго скомандовал „дядя Степа“. – Проберешься на крышу и поймаешь диверсанта-сигнальщика. Зря патроны не расходуй: враг нам нужен живым. Понял?»

«Понял, дядя Степа!» – отчеканил Витька.

«Я тебе не „дядя Степа“, а комбат Васильев», – поправил тот.

Витька подумал, что наконец-то узнал фамилию давно знакомого милиционера и теперь уж не забудет.

«А Валерку можно взять с собой?» – попросил он.

«Ай-ай-ай, красноармеец Стогов, это же тебе не игра в „Чапаева“».

Мальчик мигом кинулся на крышу, заполненную мешками горящего сахара. Чей-то голос предупредил его: «Берегись! Они опаснее десятка бомб». Но мешки мешали пробраться к диверсанту, и Витька стал сбрасывать их с крыши большими клещами, как зажигательные бомбы. Вот уже остался последний мешок, за который он ухватился. Но вдруг из него выскочил диверсант. Теперь он стал спихивать Витьку с крыши. Завязалась борьба у самого края. Лица диверсанта Витька не видел, но отчетливо запомнил, что на его ботинках были новые галоши. Еще он смекнул, что бороться с ним надо ударом головы в живот, чтобы сбить врага с ног. Витька боднул, и когда тот, сбитый, повис над пропастью, держась за ограду, Витька вспомнил приказ взять диверсанта живым и потому стал привязывать его руки к металлическим прутьям.

«Молодец, красноармеец Стогов! – сказал появившийся неизвестно откуда „дядя Степа“, то есть комбат Васильев, – сейчас о твоем подвиге объявят по радио в сводке Совинформбюро, а тебя наградят…»

– Эй, Витька, вставай! – вмешался чей-то посторонний голос. – Умаялся, голуба. Иди домой!

Мальчик открыл глаза и увидел перед собой дядю Ваню. Еще секунду он соображал, что все это значит, и, догадавшись, что видел сон, расстроился и рассердился на стоящего перед ним соседа.

– Ну кто просил тебя вмешиваться? – накинулся он на дядю Ваню. – Что я тебе, мешал, что ли?

– Иди, голуба, поспи, – без обиды ответил ему дядя Ваня, – устал ты, вот что.

Витька силился вспомнить, наградили его во сне или нет. До слез стало обидно, что сон прервался на самом интересном месте.