Дети блокады - Сухачев Михаил Павлович. Страница 7

Пережитые ранее войны и голод подсказывали матери, что надо запасти что-нибудь из продовольствия. Думала она в эти минуты не о себе, а о своей ораве детей, которая будет просить есть независимо от обстоятельств.

Мысль эту она высказала в один из первых дней войны, когда еще были дома все дети.

– Ты не позорь нас! – вспылил старший сын. – Кому нужны твои запасы? Война кончится через неделю-две. Что ты будешь делать с продуктами? А если узнают о твоих заготовках? Нас тотчас вызовут на комсомольское собрание с объяснением. Стыда не оберешься! Разве в финскую войну ты делала запасы? Нет? Ну вот, не устраивай панику. Как все, так и мы.

Старшему поддакивали остальные, и ей пришлось подчиниться, ведь они такие грамотные, всё знают, знают даже, когда война кончится.

Но чем больше проходило дней, тем меньше оставалось надежд, что война через неделю-две или месяц кончится победным разгромом врага. По радио и во множестве постановлений, наклеенных на стенах домов, ленинградцев призывали превратить город в крепость, готовиться к борьбе не на жизнь, а на смерть. Окна подвальных помещений заделывались кирпичом с небольшими бойницами для стрельбы. На углах перекрестков появились бетонные огневые точки. Часть улиц перегораживали «ежи» и противотанковые надолбы.

В конце Воронежской, в той стороне, что выходила на набережную Обводного канала, начали строить баррикаду. Взрослые и дети тащили сюда всякий хлам, которого во дворах было великое множество. Это чем-то напоминало Парижскую коммуну [9], и каждый из ребят чувствовал себя здесь Гаврошем [10]. Мальчишки с удовольствием, словно муравьи, лазали по самому верху, надо и не надо перетаскивая с одного места на другое бочки, железные кровати, тележные колеса, ящики.

Слова управдома, сказанные взрослым о том, что на баррикаду надо тащить все, что попало, ребята истолковали по-своему. Валерка предложил разгромить ненавистный забор, отделявший двор от Большого сада. Сколько раз их драли за то, что они делали в нем дырки или, перелезая через него, рвали штаны. С общего согласия судьба забора была решена в считаные минуты. На двух больших тачках он вскоре перекочевал на баррикаду.

Теперь двор казался просторнее и чище. Ребята обошли все его углы, заглянули в прачечную – и оттуда исчезли деревянные бадьи. На тачки были уложены большие сани для уборки снега. Остались только лопаты и скребки. Но Витька не уходил.

– Гляди, – потянул он Валерку за рукав.

– Чо? – Валерка непонимающе уставился в угол, где, кроме флага, который вывешивали возле ворот по праздникам, ничего интересного не было.

– Знамя. Нам на баррикаду.

– Во здорово! – Глаза Валерки засверкали. – Надо написать: «Смерть немцам!» Или лучше: «Смерть Гитлеру!»

Витька предложил часть баррикады, примыкающей к левой стороне улицы, оборудовать для своей обороны. Ребята стали таскать туда булыжники, вывороченные из мостовой. Возник вопрос: а каким оружием они будут обороняться? Ребята остановились, глядя на Витьку.

– Насчет пулемета не знаю, а винтовки дадут, – подумав, сказал Витька. – Должны дать. Не рогатками же защищаться? В постановлении горсовета сказано: «Все, кто способен держать оружие, на защиту родного города!» Потому мы и строим. Так что должны дать.

– Надо узнать, – не унимался Сенька Фуражин. – Строим, строим, а нас потом загонят в бомбоубежище. На фига это надо!

И Виктор направился к командиру МПВО, руководившему стройкой.

Вернулся он скоро.

– Пацаны! Командир сказал, что сначала оружия не будет. Сначала будем помогать: ну, подносить патроны, таскать раненых и прочая ерунда. Потом, если кого убьют, тогда, конечно, можно взять винтовку или наган.

Говорил Виктор вяло, без энтузиазма, не так, как во дворе перед «атакой колчаковцев», и Валерка понял, что друг его все это придумал сейчас, чтобы утешить ребят.

Валерка отвел Витьку в сторону:

– Ты все наврал, да?

– Ага. Вон тот, – Витька с презрением кивнул в сторону командира, – сказал, что здесь будет не детская игра и наше место в бомбоубежище. – Потом, помолчав, с надеждой добавил: – А может, еще и не он будет здесь командовать.

Похоже, остальные ребята тоже не поверили Витьке, потому что на следующий день на баррикаду никто из них уже не пришел.

Глава 4

Двадцать девятого августа 1941 года из Ленинграда вышли последние два поезда с эвакуированными, завершившие железнодорожное сообщение с Большой землей.

Четвертого сентября фронт настолько приблизился к городу, что снаряды стали рваться на территории станции Витебская-сортировочная. С этого дня начался изнуряющий артиллерийский обстрел города.

Разрывы застали Виктора и его друзей на Володарском проспекте, в трамвае, когда они возвращались из Рыбацкого, где наблюдали воздушный бой. Не гудели заводы, не выли сирены, возвещавшие об очередной воздушной тревоге. И вдруг, перед самым Володарским мостом, со страшным грохотом взметнулась черным смерчем земля. Это было непонятно. Прорвались самолеты? Но не было на небе шапок от разрывов зенитных снарядов, да и гула моторов не слышно.

Трамвай резко затормозил. Толкаясь и давя друг друга, люди кинулись в подворотни ближайших домов. Захваченные паникой, устремились туда и ребята. Уже достигнув тротуара, Витька увидел, как вспучилась стена дома и, разломившись на куски, рухнула, подняв кучу пыли. Яркой молнией полыхнул перерубленный осколком конец трамвайного провода.

Кто-то толкнул Витьку в спину и, навалившись, придавил к земле. Он сильно ушибся, но не закричал от боли, потому что сознание его парализовал пронзительный женский крик, раздавшийся совсем рядом. Казалось, прошла вечность, прежде чем крик оборвался. И тотчас наступило полное безмолвие.

Теперь Витька почувствовал, как сильно печет колено и плечо. Он зашевелился, пытаясь освободиться, а главное, вытащить ушибленную ногу. Придавивший его человек перевалился на бок, сел рядом с мальчиком и стал себя ощупывать, словно искал запропастившиеся куда-то очки или записную книжку.

Виктор приподнялся на локте, попытался тоже сесть. Но тут он встретился взглядом с остановившимися, широко раскрытыми глазами женщины, лежащей грудью на тротуаре в нескольких метрах от него. Огромная густая, как варенье, лужа крови, вытекшая из-под ее живота, разлилась на два ручья, один из которых заканчивался почти рядом с Витькой.

От ужаса Витька почувствовал, как ослабла в локте рука, и он снова повалился вниз лицом.

– Ты что, мальчик? Ранен? Тебе плохо? – засуетился мужчина. Он сидел к женщине спиной и не видел ее.

Мужчина сделал попытку повернуть его к себе лицом. Но Витька попросил:

– Не надо, дядя, не надо. Я сам.

Люди стали постепенно подниматься, отряхивать с себя штукатурку и пыль. Послышались тихие голоса, стоны, всхлипывания, проклятия в адрес фашистов.

– Витька! Борька! Сенька! – Это раздавался голос Валерки.

Из друзей больше всех пострадал Витя. Лоскуты на штанине у колена обильно пропитались кровью. Левую руку больно было поднять. Он морщился от боли, но терпел.

Ребята сгрудились возле Витьки. Хлопоча возле друга, ребята не заметили, как приехала «скорая помощь», улица наполнилась людьми, машинами пожарной охраны, милицией и сандружинницами. Каждый из них споро делал свое дело.

– Вот еще один пострадавший от артобстрела, – подскочила молоденькая девушка к Вите. – Куда ты ранен? – обратилась она к нему.

Виктор смутился. Если он и пострадал, то не от артобстрела, а от этого пожилого дядьки, который навалился на него. Но вопрос: «Куда ты ранен?» – все-таки существенно отличался от того, как его спрашивали раньше: «Куда тебе треснули?» И, не вдаваясь в подробности, он скромно ответил:

– Вот, колено и плечо.

Девушка поставила рядом сумку, вытащила из нее ножницы, взялась за край штанины.