У птенцов подрастают крылья - Скребицкий Георгий Алексеевич. Страница 12

Побродив среди могил, я наконец нашел могилу Петра Ивановича. Она вся густо заросла травой, казалась совсем зеленой и мохнатой.

«А хорошо, что никто тут не выщипывает траву, не посыпает вокруг песком, — подумал я, — так лучше. И Петру Ивановичу, конечно, так больше нравится».

«Больше правится»… — поймал я себя на этой мысли. — Да разве ему может теперь что-либо нравиться или не нравиться? Ведь он же умер. А что такое «умер»? А когда я умру, мне тоже ничего не будет нравиться? Нет, не может этого быть. И вообще лучше об этом не думать».

Стараясь прогнать эти непрошеные мысли, я стал внимательно осматривать все кругом. Какая огромная липа растет возле его могилы! Сколько ей лет? Может, сто, а может, и больше. А вон дупло в стволе. Верно, там кто-то живет, чье-нибудь гнездо?

Я присел на краешек могилы и стал ждать, не покажется ли кто-нибудь из обитателей этого дупла. Ждать пришлось недолго. К липе подлетел скворец. В клюве он держал большую зеленую гусеницу. Скворец сел на краешек дупла. В тот же миг изнутри показалась головка скворчихи. Она широко раскрыла рот. Скворец сунул туда гусеницу и, очень довольный, засвистел и полетел куда-то, верно, за новой добычей.

«Как хорошо, что скворцы поселились именно тут, около Петра Ивановича, подумал я, — он так любил птиц!» И мне вспомнился озорник скворушка, как он проказничал, как залез в варенье, как искупался в полоскательнице. А вот теперь и скворушки давным-давно уже нет. Зато есть другие, такие же веселые, озорные. Наверное, если приручить любого из них, будет так же бедокурить.

Вот и опять прилетел, опять принес скворчихе еду. Молодец! Скоро у них скворчата выведутся, тогда уж оба будут летать детям за кормом.

Какое-то сердитое жужжание отвлекло мои мысли. Оса, как бы не ужалила… Но я не стал от нее отмахиваться. Лучше сидеть неподвижно — скорее улетит. Однако оса не улетала. А вот и вторая… Да их здесь не одна, не две… Я поглядел в сторону, куда они летели. Вот в чем дело: осиное гнездо на суке, совсем еще маленькое, как серый шарик. И эти осы тоже еще совсем молодые. Они недавно вывелись в этом самом гнезде. Его построила старая оса — их матка. Она перезимовала, а весной устроила гнездо, снесла в него яички и вывела детей. А теперь они сами трудятся, надстраивают, увеличивают гнездо для своих младших сестер. Они тоже выведутся из яичек, которые отложит старая оса. За лето у нее родится много-много детей. Об этом рассказывал мне Михалыч.

Я сидел тихо, наблюдая за тем, как трудились молодые осы, надстраивали свое родное жилище.

А вот и скворец снова к дуплу подлетел с гусеницей для скворчихи. Сколько же гусениц он за день переловит?

По моему сапогу ползет муравей. Он волочит какую-то соломинку. Для него это целое бревно. Муравей тащит его в свой дом — в муравейник. Навстречу спешит другой муравей. Встретились, оба ухватились за соломинку, потащили вместе.

«Сколько кругом всякой живой твари, — подумал я, — хлопочут, строят жилища, выводят детей… И все это на кладбище, как странно!»

Я вспомнил, что Михалыч очень любил одно стихотворение Пушкина. Я его хорошо запомнил, но не очень хорошо понимал:

А теперь эти стихи показались мне такими понятными. Вот здесь, под этим холмиком, похоронен Петр Иванович. А около его гроба живут скворцы, и муравьи, и осы… Это все молодая жизнь. Правда, они не играют, они все трудятся, но как хорошо, дружно, весело! И природа, какая она красивая: трава, кусты, деревья, и небо с облаками, и солнышко… Ведь это все природа. Она так и сияет и будет сиять и на будущий год, и еще через год, и через сто лет… Как все это верно! Как хорошо написал Пушкин! Только вот почему он сказал: природа равнодушная? Этого я тогда так и не понял.

МИХАЛЫЧ ПОКАЗЫВАЕТ КЛАСС

До новой поездки на рыбалку с Михалычем осталось еще два дня. Это время мы с Мишей посвятили подготовке к серьезному походу.

Старые Ходаки немножко ворчали на сына, что он все лодырничает. Но ворчали больше для порядка. Идя к Мише, я всегда просил маму дать мне с собой чего-нибудь вкусного для старичков: кусок пирога, копченой колбасы или котлет… Принесу и вручу Матрене Ивановне:

— Это мама просила вам передать.

— Ах она баловница, матушка ваша! — весело восклицала Ходачиха. — Все балует нас, стариков. Hy, спасибо, спасибо ей.

И она тут же посылала Тимофея Ивановича за «попом».

— Без него никак не возможно, — как бы оправдываясь, говорила Матрена Ивановна. — Без попа и кусок в рот не полезет, беспременно размочить полагается…

— Ну вы тут закусывайте, — включился в разговор Миша, — а мы с Юркой на полчасика на речку смотаемся.

— Ох уж и лодырь! — сокрушалась Матрена Ивановна. — Где ж это видано: поп на стол, а он из избы вон. Ну да уж шут с тобой, пойдите промнитесь. И правду сказать: дело молодое, ноги на месте никак не стоят.

И мы с Мишей, выскользнув из душной комнаты на волю, бежали рыть червей, или на реку за раками, или в сотый раз проверяли давно налаженные снасти.

Наступил наконец и желанный день — суббота. Погода была отличная: солнце, теплынь, уже совсем по-летнему.

Михалыч пришел из больницы пораньше. Мы пообедали и начали собираться в путь.

На этот раз сборы оказались куда сложнее, чем в первое мое путешествие с Мишей. Прежде всего, теперь мы не шли пешком, а ехали на тележке. Чего-чего туда только не нагрузили: и одежду, и целую корзину с провиантом, и даже складную кровать. Она складывалась и убиралась в специальный ящик. Называлась она «раскладная походная кровать системы Гинтера». Для нас с Мишей, как мы ни протестовали, положили в тележку два огромных мешка, с тем, чтобы мы их на месте набили сеном или соломой. Наконец, все собрали, уложили, и мы отправились на рыбалку.

На лошади ехать — не пешком идти: даже не заметили, как и докатили до речки. Место ловли выбрали неподалеку от мельницы. Прямо на лугу стоял пустой сенной сарай. Возле него распрягли лошадь, в сарай внесли все вещи на случай дождя, потом захватили с собой удочки и отправились на бережок.

— Ну, я вас поучу сегодня, как голавлей таскать, покажу класс! — посмеивался Михалыч, насаживая на крючок раковую шейку.

Мы все трое закинули удочки и уселись рядком.

Я, как и в прошлый раз, две удочки закинул на раков, а одну на червяка — для мелочи. Именно на эту удочку сразу и начало клевать. Вот и ерш, а вот и второй, и третий…

Потаскиваю разную мелочишку да украдкой поглядываю на своих соседей. Те сидят сосредоточенно, совсем неподвижно, выжидают. Мне хорошо видны их поплавки на воде. У нас с Мишей они серенькие, самодельные, из пробок, а у Михалыча что ни поплавок — картинка. Нижняя часть каждого поплавка окрашена зеленовато-серой краской, под цвет воды, чтобы не выделяться на общем фоне, не отпугивать рыбу. Зато верхняя половина у одного ярко-красная, у другого оранжевая, у третьего желтая. Прямо будто цветы на воде.

Я сижу и любуюсь этими «цветами», так красиво распустившимися на тихой поверхности реки. «Нужно и нам с Мишей сделать поплавки поаккуратнее и тоже покрасить масляной краской», — думаю я и в тот же миг замечаю, как Михалычев средний — оранжевый поплавок — вздрагивает, слегка окунается в воду и потом медленно движется куда-то в сторону.

— Клюет, повела, повела! — предупреждаю я.

Но Михалыча предупреждать не нужно. Он схватил удилище и, вытягивая руку, дает рыбе «свободный ход». Пусть получше заглотит приманку.

Оранжевый поплавок исчезает под водой. Пора! Михалыч подсекает, пытается тащить. Удилище сгибается в дугу.

— Ого, здорова! — восклицает он.

 ^{— Ну, я вас поучу сегодня, как голавлей таскать…}