Лазоревый петух моего детства (сборник) - Погодин Радий Петрович. Страница 15

— Все упражняются. И не морочь ты мне голову.

— Я умею петь басом. — Девчонка запела на непонятном языке с восточным акцентом. И заплясала. И так увлеклась, что не заметила даже, как женщина скрылась.

— Тьфу! — сказала она, обнаружив побег. — Стоило глотку портить. Строит из себя режиссершу, а сама ассистентка. Что она понимает! Уж если я им не нравлюсь, тогда понятно, почему нет хороших картин.

Ольга вскочила на парапет.

— Ничего тебе не понятно. Черная ты ворона. Бутылка из-под чернил! Кривляка! Ну, что уставилась? — Ольга принялась петь, кстати, тоже на непонятном языке, и плясать. — Подумаешь, — сказал она, отдуваясь. — Так петь и плясать все могут, только стесняются. Еще перед зеркалом упражнялась три года. Не могла это время на дело потратить. Черная ночь ты. Копоть!

Девчонка попятилась. Ольга соскочила с парапета, взмахнула руками.

— Кар-ррр! Ты в зеркало не видела, какая ты уродина? Ты посмотри и умри от досады. Я сейчас прысну!

Девчонка вскрикнула и пустилась бежать.

— Наповал! — сказала Ольга. Посмотрела вокруг, в глазах ее сверкал боевой огонь. — Берегитесь, — сказала она. — Я буду смеяться над всеми!

Картина восьмая

Вечер приблизился к городу, он развел темные краски на площадях и на улицах. На другом берегу реки дома тесно прижались друг к другу, как заговорщики. Ветер утих.

Из парка на набережную вышла Ольга. Увидела шута (дядю Шуру), обрадовалась. Шут стоял с букетом цветов, важный и бледный.

— Дядя Шура! — крикнула Ольга.

Шут вздрогнул, поморщился от досады.

— Опять ты? Могу я иметь личную жизнь?

Ольга засмеялась.

— Чего ты смеешься? Не смейся.

Ольга уселась рядом.

— Дядя Шура, у вас глупый вид. Ха-ха-ха. Ну до чего же у вас глупый вид!

— Перестань хохотать, — сказал ей шут (дядя Шура). — Это тебя не касается, какой у меня вид.

— Как же… Вы, наверно, влюбились. Потеха. Комедия… Дядя Шура, вы элегантны, как торшер.

Шут посмотрел на Ольгу печальными глазами.

— Иди-ка ты лучше домой.

— А что, и смеяться нельзя? — спросила Ольга.

— Смейся, — сказал ей шут.

— Ну и буду. Я теперь решила так жить. Я теперь над всеми буду смеяться. Я теперь всем покажу.

— Смейся, — сказал шут (дядя Шура). — Показывай.

— Сейчас. — Ольга огляделась.

По набережной гуляли нарядные люди — воскресенье было. Прямо к ним шел Тимоша. Он смотрел на Ольгу большими глазами.

— Ага! — Ольга заерзала от нетерпения. — Иди, иди. Ну, подходи поближе… — Голос ее стал мягким и сладким, как пастила.

Тимоша подошел, облокотился на парапет.

— Хорошо, что я тебя разыскал.

— Это просто отлично, даже прекрасно, — сказала Ольга. — Дорогой Тимоша. Юрик!

Тимоша помигал немного.

— Ты на нас не сердись…

Ольга перебила его:

— Что это у тебя с носом?

— А что? — Тимоша потрогал свой нос.

— Он же у тебя как огурец. Ты, когда чай пьешь, лимон носом давишь. А уши! Уши — как у слона. Ты, когда спишь, ушами глаза закрываешь.

Тимоша слегка отодвинулся.

— Ну, ты даешь, ну, я пошел.

— Иди, иди, — Ольга ему улыбнулась. — Иди червяков копай. Носатый крот. Неудачный потомок слона. Червячный спекулянт. Лопоухий щенок. Ушастый головастик. Боевая киса-мяу. Шестью шесть!

Тимоша сжал кулаки, пододвинулся к Ольге и, не зная, как ему поступить, спросил дядю Шуру:

— Что с ней?

Дядя Шура пожал плечами.

Тимоша снова уставился на Ольгу.

— Неужели? — прошептал он. — Ой-ей-ей… Может, ты пить хочешь? Я сейчас. Я тебе принесу лимонаду. — Он оглядывался на бегу и сокрушенно качал головой.

Ольга откашлялась.

— Вот балбес! Он что, не понимает, что я над ним смеюсь? Бывают такие, которые не понимают.

— Смейся, смейся, — сказал дядя Шура. — Показывай. Над товарищами смеяться легче всего. На крайний случай, их можно обвинить в отсутствии чувства юмора.

— Какой он товарищ! Все они только и думают, как бы меня побольнее боднуть.

Как раз в этот момент мимо них проходил гражданин в макинтоше. Он остановился напротив шута (дяди Шуры).

— Здравствуйте, — сказала Ольга. — Вы еще не поправились? Вы меня узнали?

— Здравствуйте, дитё, — ответил ей гражданин. — Во-первых, я никогда не болел. Во-вторых, я тебя, конечно, узнал. Мне это легко дается. Хоть я лично и не имею детей, но все дети мира — мои дети. Цветы жизни… — Гражданин потянул носом. — Аромат. — Он наклонился к дяди Шуриному букету. — Разрешите насладиться? Прекрасные эфироносы. Дары природы.

Он посмотрел величественным взором вдаль.

— Да, ничего не скажешь, наша река одна из красивейших городских рек мира. Не правда ли, в этом понятии есть какая-то глубина.

— И ширина, — пискнула Ольга.

— И ширина, — согласился мужчина.

— И длина, — рискнула Ольга.

— И длина, — спокойно и терпеливо согласился мужчина. — А между прочим, вы ведь прохожих ногами мараете. Вы уже не дети, чтобы сидеть верхом на парапете.

— А где нужно сидеть? На тротуаре? — спросила Ольга.

Гражданин улыбнулся ей:

— Я терпелив. Дома сидеть нужно. Изучать классику высочайших умов.

На реке печально прокричал буксир, и, словно эхо, откликнулся ему другой голос:

— Сынки-и, где вы-ы? Уплыли! — На набережную вылез подвыпивший старикан с продуктовой сумкой. — Сынки-и, я вас простил. Мне с вами поговорить желательно. Я без разговора болею… — Старикан увидел Ольгу — обрадовался. Сделал из пальцев козу. — Рыженькая. Забодаю, забодаю. Рыжичек, я их простил, а они уплыли. Я им в папаши годен, в деды. А может быть, наголо? — Старик махнул рукой, словно у него в руке была сабля. — Всех — наголо!

— А вы не кричите, — сказал ему гражданин в макинтоше. — Люди любуются красотой нашего прекрасного города, а вы кричите.

Старикан приподнял свою сумку.

— Наклонись, милый. У меня в этой сумке два утюга лежат. Я тебе дам по кумполу, ты и расколешься, как арбуз.

— Что?! — Гражданин в макинтоше голос повысил: — Вы, простите, ихтиозавр.

— А ты-то? Верблюд нестриженый. Павлин!

— Старое чудовище!

— Чертополох мокрый. Горшок с букетом.

— Ха-ха-ха, — сказала Ольга. — Я прысну.

Шут (дядя Шура) вытащил милиционерский свисток. Свистнул, призывая к порядку. Гражданин в макинтоше и старикан разом повернулись.

— Мы ничего, — сказал старикан. — Мы вот встретились. — Старикан обнял макинтоша. — Здравствуй, друг Петя!

— То есть как это — ничего? Сначала обзывает, а потом ничего? Я вам не Петя!

Старикан посмотрел на него с презрением. Обнял шута (дядю Шуру).

— Действий не было. Нецензурщины — не дай бог. Сынок, закон не нарушен!.. Георгинчик! — сказал он гражданину и пошел, потряхивая сумкой. — Сонюшка, я иду-у!..

Гражданин в макинтоше приподнял свою модную шляпу.

— Извините, закон действительно не нарушен. Не смею мешать. Я все понимаю. Вы на посту. — И он удалился на цыпочках, чтобы ни звука, ни шороха.

— Смейся, ты хотела смеяться, — сказал Ольге шут.

— Сейчас. — Ольга прокашлялась.

Прибежал Тимоша с бутылкой.

— На, попей лимонаду.

Ольга взяла у него лимонад, отпила глоток. Вдохнула свежего воздуха, который, как и подобает, немножко припахивал нефтью.

— У тебя что, никакого самолюбия нет? И ты не обиделся? Серый ты, как туман.

Тимоша крепился, хотя видно было по всему, что это дело дается ему с трудом.

— Что ж на тебя обижаться? Смешно на тебя обижаться. Мне тебя очень жаль.

— Это почему тебе меня жаль? — воскликнула Ольга. — Это зачем?

— Что я, не человек? Что, у меня сердца нет? Ты не волнуйся, тебе вредно волноваться. Хочешь, я тебе мороженое принесу?

Ольга повернулась к шуту (дяде Шуре).

— Чего он ко мне лезет с нежностями? Он что, с ума сошел?

— Ты не волнуйся, ты не волнуйся, — сказал Тимоша.

Ольга уставилась перед собой, окончательно сбитая с толку.