Товарищ Богдан (сборник) - Раевский Борис Маркович. Страница 24
А платят — всего сорок копеек в день.
Но вскоре кончились арбузы.
Четыре дня вставал Бабушкин спозаранку. Бродил по городу. А работы нет и нет. Потом нанялся к старухе чиновнице: поленницу дров переколоть. С утра дотемна махал топором, а вредная старуха вынесла двадцать копеек.
Разозлился Бабушкин, но спорить с жадной бабой не стал.
И снова — четыре дня совсем без работы.
«Да, — думает Бабушкин. — Весело живут молодожены. Так недолго и ноги протянуть. Очень просто…»
Старается Бабушкин поменьше думать о еде. Но мысли как-то сами перепрыгивают с листовок и собраний на добрую порцию жареной свинины. Со свежей картошечкой! И помидорами!
А какой базар в Екатеринославе! Как пройдет Бабушкин мимо — в нос так и шибанет. Дыни, яблоки, виноград, мед. Пироги жаром пышут — с мясом, с рисом, с капустой. И молоко, и сыры, и брынза. И вино — молодое, терпкое, прямо из бочек.
А запах!.. Смесь ароматов такой аппетитности — аж поташнивает. Голодному такой запах — прямо нож острый.
Однажды шел вот так Бабушкин по берегу Днепра. Раннее утро. Солнечные зайчики на воде пляшут. Широк Днепр. И красив.
Видит Бабушкин: возле самой воды рабочие роют какую-то длинную глубокую канаву.
Остановился Бабушкин, поглядел.
— Что строите? — говорит.
Один из землекопов разогнул спину:
— Склад якийсь.
Отер он рукавом пот со лба, достал кисет, люльку, закурил.
— А рабочие не нужны? — спросил Бабушкин.
— Кажись, треба. Ось старшо?й. — Землекоп указал на длинного мужика с рыжеватой, клинышком, бородкой. — У старшо?го и спытай.
Бабушкин пошел к рыжебородому.
У того были маленькие хитрющие глаза и чуть приоткрытый рот, скривленный влево. Словно он все время усмехался.
Старшо?й неторопливо оглядел Бабушкина с головы до ног, потом так же не спеша провел взглядом обратно — с ног до макушки.
«Как мерку снял!» — мелькнуло у Бабушкина.
— Бач, парубок, — сказал старшо?й. — У нас — артиль. Що заробим — на всих поровну. Зрозумив?
— Понял.
— А значит, копать трэба як слид. А для того звычка потрибна. И здоровы руки-ноги.
Он снова оглядел Бабушкина и звучно высморкался. Видимо, Бабушкин не подходил под категорию «здоровы руки-ноги». Невысок. И в плечах неширок. И мускулатура — вовсе неприметная.
Да к тому ж по обличью — вроде бы образованный. И в шляпе. А вот — в копали просится…
— Ну, а лопату бачив? — спросил старшой.
— Видал, — сказал Бабушкин.
Это он схитрил. Бабушкин был умелым слесарем. Да и в некоторых других ремеслах соображал. Но иметь дело с землей ему как-то не доводилось.
Правда, в детстве жил он в Леденгском. В селе при казенных солеварнях. Но был он тогда совсем мальчонкой и из всех крестьянских работ знал лишь одну — подпаском ходил у деда Акима.
И странно сказать: жизнь сложилась так, что самые разные инструменты держал в руках, и простые, и замысловатые, а вот лопату, кажется, ни разу.
Но Бабушкин твердо повторил:
— С лопатой мы дружки!
Старшо?й снова с недоверием оглядел щуплого новичка, крякнул, но ему, видимо, позарез нужны были люди, и к тому же хитрый старшо?й, наверно, сообразил, что прогнать новенького всегда можно. Чего ж не попробовать?!
— Ставай, — хмуро приказал он.
Бабушкин выбрал себе лопату — целая куча их громоздилась в сторонке — и спрыгнул в канаву.
— Эй! — усмехнулся старшой. — Ты, яснэ дило, майстэр. Та рукавыци все ж не лышни!
И швырнул ему пару потертых рукавиц.
Бабушкин стал копать.
Украдкой поглядывал он на соседа и старался делать все, как тот. Под таким же углом вонзал лезвие, до блеска надраенное землей, и так же левой ногой вгонял его поглубже. И тем же широким, плавным движением выбрасывал землю наверх.
Сосед орудовал лопатой вроде бы не спеша, и Бабушкин легко включился в этот ритм.
«Копать — оно, конечно, вольготней, чем арбузы грузить, — подумал Бабушкин. — Там ты — в цепочке, ни на секунду не отвлекись. Чуть запнешься — сразу всех сбил. А тут как-никак сам себе хозяин».
Однако прошло всего с полчаса, и Бабушкин вдруг почувствовал — задыхается. Даже странно: копал будто бы неторопливо, а сердце вот гремит взахлеб. Набат. И главное, нет воздуха. Нечем дышать. Будто замурован ты в куцем и душном, глубоком, как могила, подполе.
Это здесь-то, на привольном днепровском берегу?!
«Вот номер!» — удивился Бабушкин.
Ему, рабочему человеку, с четырнадцати лет стоящему у тисков, это было втройне обидно.
«Как же так? — мысленно, с горечью, повторил он. — Неужто сдаю?»
Это он-то, который, бывало, по двое суток не выходил из цеха?..
Бабушкин выпрямился, глубоко, всей грудью вобрал воздух. Выдохнул. И снова широко, до предела раздул легкие.
Так он делал по утрам в тюрьме. Дыхательные упражнения по Мюллеру.
«Ничего, — решил. — Еще три минутки — и все наладится».
Но тут рядом он вдруг увидел старшо?го.
Тот стоял наверху, на краю котлована, острая его бородка торчала, как штык. И был этот штык нацелен прямо в Бабушкина. А рот, как всегда, приоткрыт. И скривлен влево. Ухмыляется, что ли?
Иван Васильевич снова налег на лопату. Сердце гулко бухало, но он выкидывал наверх землю, порция за порцией.
«Только не торопись. Так… Размеренно… Раз… и два… и три…»
Старшо?й постоял, поглядел, опять высморкался, громко, будто выстрелил, и ушел.
Бабушкин воткнул лопату. Стоя, прислушался к себе. Сердце билось еще непривычно часто, неровно, толчками, но все-таки не как прежде, спокойнее.
«С непривычки, что ль?» — подумал Бабушкин.
И еще шевельнулась догадка: «К тому ж — не ел нынче».
Встал спозаранку. Паша еще спала. Выпил кислого молока из крынки и на цыпочках вышел из комнаты.
Да, на пустой желудок не очень-то поковыряешь лопатой.
Вскоре он снова стал копать.
Прошло часа два.
Опять подошел старшо?й. Долго стоял, прислонясь спиной к дереву, курил, хитренькие глазки свои не сводил с новичка.
У Бабушкина уже нещадно ломило руки, спина стала как деревянная. А пот заливал глаза. Но Иван Васильевич старался не показывать виду.
Да, хорошо б так вот — стоять, привалившись усталой спиной к теплому, ласковому стволу березки, стоять неподвижно, ни о чем не думая, расслабленно кинув руки.
Но Бабушкин копал. Копал и копал. И старался, чтоб старшо?й не заметил, как тяжко, с клекотом рвется дыхание из его горла и как лихорадочным ознобом дрожат руки.
«Неужто свалюсь? Именно сейчас… Когда подвернулась работенка. Нет, нет…»
И он снова копал. Из последних сил. И чувствовал: вот сейчас — каюк. Вот сейчас.
Он дышал рывками и словно давился этими короткими глотками воздуха. А сердце било прямо в ребра, тяжело, гулко, будто какой-то великан сидит там внутри и остервенело дубасит кулаком по грудной клетке.
И вдруг… Вдруг стало вроде бы полегче. Бабушкин сперва даже не поверил… Нет, и впрямь, словно бы спина не такая каменная и руки не так дрожат…
В спорте это называют «вторым дыханием». Так бегун, пробежав шесть или семь километров, чувствует, что ноги подкашиваются, судорожно открытый рот не может захватить воздуха, и кажется, вот сейчас умрешь. Прямо так, на бегу… И хочется только свернуть с гаревой дорожки, упасть в траву и лежать, лежать, лежать… Целый век…
Но опытный бегун не сдается. Собрав все свое мужество, он продолжает бег. И вот проходит «мертвая точка». И снова откуда-то, словно чудо, появляются силы, свинец отливает от ног, бешеное сердце утихомиривается.
Но Бабушкин никогда не слышал о «втором дыхании». Да и вообще в те далекие годы спортом занимались лишь редкие смешные чудаки.
С удивлением прислушивался Бабушкин к себе. И руки вроде бы стали тверже. И дышится ровней…
А вскоре старшо?й крикнул:
— А ну, орлы! Обид!
Бабушкин еще нашел в себе силы: сам, без помощи соседа, который протягивал ему руку сверху, вылез из котлована.
Вылез и сразу сел. Но теперь это было уже не опасно. Все землекопы — вся артель, девять человек — сидели и лежали на берегу.