Крестьянский сын - Григорьева Раиса Григорьевна. Страница 47

— Он к-красный, гад, с Грунькой заодно, па-артизанский прихвостень! Наган отдайте! Уб-бью-у!

Федька быстро нагнулся под лавку, и в его короткопалой руке блеснул топор.

Это произошло почти одновременно. Федька взмахнул над головой топором, и одновременно с этим Костя прыгнул к столу, чтоб столкнуть с него лампу. Слабо бряцнуло, разбиваясь, ламповое стекло. С дребезгом вылетели оконные стёкла.

Выскакивая из окна, Костя упал на колени, поднялся и, не оглядываясь, понёсся. За ворота, улицей, потом в проулок, ещё в какую-то щель между забором и отдельно стоящим сараем, отдышался. Нет, погони не слышно. Просто село взбудоражено нашествием незваных и немилых постояльцев.

А вот из-за зубчатого гребня крытой соломой крыши вылезает красная луна. Скоро она поднимется, побелеет, станет светло кругом… Костя, сторожко оглядываясь, вышел из укрытия, чтобы успеть ещё потемну найти дом Тимофея Пархомова по приметам, описанным командиром.

Оставшиеся в доме с выбитым окном мужики сочли самым верным, забравши бутыль с самогоном, сходить в тот дом, где дожидались дружки, а Федьку оставить бесноваться здесь.

Первые Костины знакомцы встретили «подкрепление» шумной радостью. Когда же вновь пришедшие рассказали, как всё было, их подняли на смех.

— Да у мальчишки-то вся семья у Колчака! Очумел он, что ли, Поклон этот? Отца-то вся округа знает! Карахтерный мужик, куда тебе с добром, — заверил Редькин. — А этот про каких-то красных несёт. Пить не умеет, вот, паря, како дело!

— Однако малый-то убёг и окно вышиб, а сюда што-то не пришёл, — засомневался мужик с хитрыми глазками. — Тут не дать бы промашки. Не поискать ли его, мужики, не попытать хорошенько, зачем приходил? А то и вовсе пристрелить — от греха. Кто его знает, что он такое…

— Да брось-ко ты! Вышиб окно. Небось на тебя топором замахнись, дак ты в трубу выскочишь, ежели, скажем, стрелить нечем. И этому, верно, нечем было. А был бы он от красных посланный, так уж оружию бы ему дали. Ну, что сюда не пришёл, так небось со страху туды забежал, где и сам себя не найдёт, вот что. Налейте-ка лучше, да и выпьем.

…Едва Костя появился во дворе Тимофея Пархомова, как хозяин встретил его градом упрёков:

— И где тебя носит до сей поры! Что за дети пошли, варнаки, сроду вовремя не угомонятся, а завтра вставать чём свет!

Костя попятился: что за странный разговор? Но решил молчать и ждать, что будет дальше.

— Теперь спать пойдёшь в конюшню, с батраком! В избе вон хорошим людям тесно! — услышал дальше Костя.

На крыльце светился огонёк папироски. Курил человек, одетый по-военному. Солдат.

Хозяин выдаёт за своего, понял Костя, а слова «в конюшне, с батраком!» значат, что Гараська уже здесь. «Нанялся!»

Костя бросился в конюшню.

Не иначе, «батрак» хотел понравиться хозяину. Ведь считается, кто быстро и много ест, тот так же и работает. Гараська с превеликим усердием уничтожал из поставленного в колени горшочка кашу, щедро заправленную маслом, и прихрустывал солёным груздем прошлогоднего засола. Первым делом и Косте протянул еду. Костя отказался:

— Я во, по самую завязку сыт. Ещё чего и ел-то, ты бы знал, не как батрака какого-нибудь угощали, то-то!

Гараська, рассказывая Косте о своих наблюдениях, частью подтвердил то, что Костя уже знал. Что колчаковской пехоты здесь стоит примерно с батальон, об этом Костя и сам догадался по тому, что дружинники называли командира части капитаном. А вот пулемёты Гараська разведал, про которые Костя ничего не знал, это было очень важно. Гараська видел три пулемёта. Один на улице стоял, а возле него — солдаты кучкой. Второй в одном из дворов, куда Гараська ходил наниматься, а третий — третий стоял в сенях у хозяина этого дома, Тимофея Пархомова. Солдат, куривший на крыльце, был, по-видимому, пулемётчиком.

«Вражеский пулемёт, и так близко?!»

— Слушай, Гарась…

— Я и то думал, да как? Там возле него в сенях тулуп брошенный — небось пулемётчик и спать рядом с ним собирается. И не подойдёшь. А подойдёшь — кто знает, с какого бока его трогать. Хозяин, может, сумеет чего сделать. Он сюда, в конюшню, придёт, как управится: хочет что-то важное передать в отряд. Велел дождаться. Вот ему и скажем про пулемёт. А самим нам никак: сейчас не приступишься, а потом ведь и уходить надо.

Это было правильно, Костя согласился с Гараськой, хоть и не любил, когда последнее слово в делах разведки оставалось не за ним.

Хозяин дома медлил. Ребят стало потягивать на дрёму. Герасим уже несколько раз вкусно, с хрустом зевнул, Костя, чтобы не уснуть, стал вспоминать шаг за шагом всё, что с ним сегодня произошло. Ведь он должен был всё как следует запомнить, чтобы потом, когда встретится с Игнатом Васильевичем, ничего не упустить.

Вспоминая, он как бы заново переживал прошедший вечер, встречи, разговоры. Никифора Редькина и Федьку Поклонова, дружинника Агарка и его собутыльников, ненавидящих колчаковского унтера, и пехотного капитана Токмакова, и солдат, с которыми вместе собираются бить партизан. Постепенно Костя отвлёкся от событий дня. Ему представилось сражение на улицах Сальковки, шум рукопашных схваток. Он мысленно упивался местью врагу. И вдруг понял: того, что он в эту минуту себе представлял, на самом деле не было. Ещё не было. Он сам всё надумал! Дрожь охватила Костю. Теперь он знает, что надо делать!

— Гараська, — затормошил он друга, — Гараська, послушай! — и зашептал, захлёбываясь и торопясь, Гараське на ухо, чтобы ни одного слова не мог услышать никто другой, хотя в конюшне, кроме Кости и Гараськи, были одни только лошади.

Гараська, однако, никакой радости не проявил.

— Пустое дело! Мыслимо ли нам с тобой этакую кашу заварить? Да и то, Игнат Василич разведку велел произвесть и сразу вертаться, а не вон что выделывать. Твоя затея на словах хорошая, а ежели схватят нас? Тогда зачем и в разведку ездили? Кто в отряд передаст то, что мы узнали?

Опять Гараська говорил правильно. Всё-таки рассудительный человек! Но теперь Костя не хотел с ним соглашаться.

— Что задумано — сделаем, но только вот как. Я подам сигнал — ты начнёшь, и как только услышишь первые выстрелы — сразу ходу, на коня и в отряд, доложишь обо всём командиру. А я тут останусь. Да ещё и песню им сыграю, посмотришь какую.

— И нипочём не стану, — упёрся Герасим. — Вместе пришли, вместе уходить будем. Не оставлю одного, чтоб тут тебя…

— Да ты что? Кто командиром у нас? Приказываю! И всё!

Может, Костя и ещё бы объяснял товарищу про беспрекословное подчинение назначенному командиру, но тут пришёл наконец хозяин дома, Тимофей Пархомов.

— Что за шум подняли? Солдат побудите! — сразу прекратил он спор.

— Дядя Тимофей, — бросился к нему Костя, — а у вас в сенях возле пулемёта спит кто, нет?

— Пулемёт? — сурово возразил Пархомов. — Про него, паря, не моги даже думать! Случись что с оружием в моём-то доме, так ведь и малых детей не пожалеют, а не то что… Знаешь, с кем шутишь? У меня, паря, семья. Сам — что хошь могу, ну детей — это нельзя… Так что об пулемёте не думайте. Вы лучше Гомозову поскорее передайте: по всему селу сегодня подводы занаряжали. Чтоб, значит, у какого хозяина сколько стоит пехотных солдат — под всех были поданы подводы с лошадьми. А у кого нет лошадей, соседи должны снарядить. И чтоб при подводах — ездовые. И главно дело, чтобы всё это — к завтрашнему утру. Вам бы, ребята, теперь не мешкать, поскорее бежать к Игнат Василичу-то.

Хозяин говорил тихо, а последние слова совсем еле выдохнул — боялся, чтоб не услышали.

— Видишь, — заволновался Герасим, — а ты ещё чего-то выдумываешь! Уходить надо.

— Мы, может быть, и их-то ещё помешкать заставим. А на завтра им, может, подвод и вовсе не потребуется.

Костя рассказал, в чём заключается его «затея», как он её придумал, и стал просить Пархомова помочь в её выполнении.

— Вот как бы сам Игнат Василич просил бы. Ведь трое — не двое. С вами насколько верней будет, а, дядя Тимофей?