Портфель капитана Румба (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 73
Гоготали, пока банка от меткого выстрела не вылетела из пальцев Круглого.
Круглый разинул рот. Гоха и Миха тоже разинули рты. Лишь Буся не растерялся. Или почти не растерялся. Подхватил у Круглого пластинку. Выдернул и отбросил карандаш. Заулыбался издевательски и глянул на Генчика через отверстие пластинки. Потом опустил ее. И лицо было по-прежнему насмешливым.
Генчик машинально перезарядил оружие. Очень тонким, но бесстрашным голосом приказал:
— Положи пластинку! И всем — десять шагов в сторону! Быстро!
Буся не испугался. С прежней улыбочкой спросил:
— А если не быстро? Будешь стрелять?
— Буду!
— Но ты же не стреляешь в людей! Сам говорил!
— А вы не люди, вы гады!.. Но я не буду в вас! Я… твоего гаденыша! Навылет! — Генчик вскинул ствол.
Шкыдленок Шкурик — гадкий болотный детеныш — встал на задние лапки, передними схватился за прутья клетки и высунул между ними нос.
Генчик содрогнулся — от вернувшегося страха и омерзения. Как эта тварь скребла по ноге, как старалась забраться под майку! Как тыкалась мерзким мокрым носом!
Буся вмиг почуял, что Генчик и правда выстрелит. Качнулся вперед. Если бы Буся закрыл Шкурика собой, тогда что делать? Но он — дурак! — заслонил крысеныша пластинкой! Серединой!
Сам виноват!..
Генчик знал, что шарик точнехонько пройдет в дырку на пластинке. Буся с перепугу выпустит пластинку, она ребром воткнется в мягкие опилки. Генчик в два прыжка — туда, хвать ее, и обратно! А Шкурик… так ему и надо!
На миг показалось Генчику, что пластинка сделалась прозрачной. Он словно увидел Шкурика сквозь нее — тот, как человечек, держался ручками за проволоку. Потом пластинка стала как мишень: черный диск, ярко-розовое «яблочко» этикетки, а в нем темная точка отверстия.
Щелк!..
Пластинка разлетелась на куски.
Крупный осколок взлетел, как черная бабочка, описал дугу и упал к сандалиям Генчика.
Упала на него тяжкая неудача. Поражение. Несчастье.
Он молча нагнулся, взял осколок. Зачем-то сунул его в карман. Повернулся и пошел со двора. Уши забила тугая тишина.
Он даже не перезарядил пистолет на случай погони.
Но никто Генчика не преследовал. Молча смотрели в спину.
Зое Ипполитовне Генчик рассказал все. Подробно и без утайки.
Он сидел на кухонном табурете, поставив пятки на сиденье и обхватив колени. Говорил и смотрел, как на ветках за окном скачут воробьи. На подоконнике сидела Варвара и тоже смотрела на воробьев. Ей не было дела до несчастий Генчика.
Зато Зое Ипполитовне — дело было.
— Вот и все… — сумрачно закончил Генчик. Подумал и сказал: — Простите меня за пластинку.
— Да разве в пластинке дело…
— А в чем?
— Как ты думаешь: почему ты промахнулся?
Генчик пожал плечами.
— А ты подумай… — Зоя Ипполитовна сидела напротив и пристально смотрела поверх очков. Генчику неуютно было от этого взгляда. Он дернул лопатками.
— Откуда я знаю…
— По-моему, ты просто боишься признаться себе.
— Да ничего я не боюсь! — Генчик сердито спустил пятки с табурета, вцепился в край сиденья, качнулся вперед. — Ничего не боюсь! Я там боялся, привязанный, когда он лез по мне! А сейчас-то чего?..
— Ты думаешь, он лез, чтобы сделать тебе больно? Скорее всего, он просто соскучился. Он ручной, привык, что хозяин с ним нянчится, вот и захотел к тебе на руки или за пазуху…
Генчика передернуло опять.
— Зря ты вздрагиваешь. Он же не виноват, что ты его так боишься. Он не понимает… Это просто безобидный звериный детеныш. И ты промахнулся, потому что в последний миг это понял. Рука сама качнулась в сторону.
— Ничего… ничего я такого не понял! И не хочу! — Генчик со страхом уловил в своем голосе слезинки. И сцепил зубы. И… вспомнил, как Шкурик черными ручками держится за проволоку, смотрит сквозь решетку… — Вы… сами все это напридумывали!
— Ну а дерзить-то, милый мой, зачем? — Зоя Ипполитовна укоризненно потрогала шарик на кончике носа. — Когда сам виноват, недостойное это дело срывать досаду на других…
Сейчас бы шмыгнуть носом, дурашливо улыбнуться и бормотнуть: «Я больше не буду…» Или хотя бы: «Динь-дон…»
Но твердые иглы обиды перли из Генчика, словно из дикобраза. Сквозь кожу. Протыкали ее горячей болью. Легко рассуждать тому, кто ничего не испытал! А если ты привязанный, беспомощный, пересохший от жажды, а по тебе лезет чудовище… Генчик прокашлялся и сипло сказал:
— Я знаю, вам пластинку жалко… Ну, я заплачу! Накоплю денег и…
— Как тебе не стыдно! Разве я про пластинку думала, когда ждала тебя? Я чуть с ума не сошла от беспокойства! Хотела уже идти на берег, а тут, как назло, разболелась нога…
«А у меня, что ли, не болело?» — подумал Генчик. И опять потер на ногах следы от веревок. И сказал, глядя исподлобья:
— Теперь-то что делать?
— Не знаю… Дело в том, что я и сейчас беспокоюсь за тебя.
— Почему? Я же — вот он…
— Меня тревожит твоя ожесточенность.
— Что?
— Твое увлечение стрельбой. Ты все крепче веришь, что с помощью пистолета можно решить многие проблемы. Тебе ужасно нравится твое умение сбить с противника спесь метким выстрелом. Это случается со многими. Сперва — игрушечный пистолет, потом…
— Они же сами нападали! Я первый — никогда…
— Но радость от метких попаданий ты испытывал, верно? И от их испуга… Этакое удовольствие от своей неуязвимости и сил. И от стрелкового искусства… И попасть сквозь дырку пластинки в Шкурика — это ведь тоже искусство… Сначала в крысенка, потом еще в кого-нибудь…
Генчик встал. Машинально надел на плечо ремень сумки с пистолетом.
— За кого вы меня принимаете? — Это получилось чересчур гордо. Будто в кинофильме. Но с настоящей горечью.
— За того, кто ты есть, мой милый. За мальчика. Мальчики любят играть оружием. А потом не всегда чувствуют границу, где кончается игра…
— Но вы же сами рассказывали про капитана Сундуккера! Какой он был стрелок!
— Увы, рассказывала. И, кажется, зря. Видишь ли, одно дело легенда, другое — жизнь. Одно дело отстреливать пуговицы на сюртуке противника и перебивать фалы, другое — лишать кого-то жизни…
— А как же солдаты? — Генчик смотрел ощетиненно. — Почему про многих говорят, что герои? Потому что бывает справедливая стрельба! Или нет?
— Это трудный вопрос… Ох какой трудный. Лучше бы его никогда не было на Земле…
— Но ведь он есть… — Генчик глядел упрямо. И даже слегка насмешливо.
— По крайней мере, настоящий солдат никогда не будет стрелять в беззащитного! — Зоя Ипполитовна, кажется, рассердилась. — А ты хотел убить беспомощного зверька! Не виноватого ни в чем.
Генчик обиженно сопел. И нечего было ответить. Но иглы обиды от этого стали только острее.
— Значит, вот я какой гад… Да?
— Ну что ты говоришь! Разве я…
— Что «разве я»? Вы же сами сказали!
— Я не сказала, что…
— Нет уж, вы не отпирайтесь!
— А ты, пожалуйста, не кричи на меня! Я старше тебя в шесть с лишним раз…
— Ну и что? Я же не виноват, что родился не в том году, когда вы!.. А ваш Ревчик что, никогда не пулял из рогатки по воробьям?
— Никогда в жизни.
— Ну, и… значит, я вам вместо него не гожусь.
— При чем тут «вместо»? — Она помолчала и сказала вдруг тихо, отчужденно: — Вы совершенно разные. И не надо об этом…
Все теперь катилось под гору. И Генчик сказал язвительно:
— Если я такой, чего же вы со мной дружбу завели? И портрет рисовали…
Акварельный портрет был не окончен — у Зои Ипполитовны в последние дни разболелись пальцы. Но все же он был готов настолько, что сразу видно: замечательная вещь! И Генчик на нем — как живой. Весь как он есть. Веселый, смеющийся…
Зоя Ипполитовна, глядя мимо Генчика, ответила вполголоса:
— Выходит, я рисовала… другого мальчика. Не того, кем ты стал…
— А кем я стал?!
— К сожалению… обманщиком. Обещал не стрелять по живому, а сам…