Огонь в затемненном городе (1970) - Рауд Эно Мартинович. Страница 25

— А вы не верите? — увернулся я от ответа.

— Не верю, — ответил он прямо.

— Но… все-таки воюете.

— Приказ есть приказ.

«Вот они какие, — подумал я. — Им приказывают, и они бросаются воевать. Им приказывают, и они убивают и жгут. Ведь приказ есть приказ…»

— А эстонцы, наверно, не очень-то нас любят? — спросил он вдруг, словно прочитал мои мысли.

— Некоторые любят, — ответил я со значением.

— Ну конечно… Некоторые. А народ не любит.

Конечно, он прав, но, соблюдая осторожность, я не торопился соглашаться с ним. Лучше держать рот закрытым, но зато старательно слушать двумя ушами.

— Ведь не каждый немец — эсэсовец или национал-социалист, — произнес он как раз, когда мы подошли к Садовой улице. — Среди нас есть честные люди.

Сознаюсь, раньше я об этом не думал. Для меня слово «немец» обозначало то же самое, что «фашист». Но, вишь ты, выходит, что есть другие немцы. С одним из таких я и встретился.

Мы попрощались и пошли каждый своей дорогой. В темноте я даже как следует не разглядел его лица. Но о нашей беседе думал еще долго.

Он обыкновенный человек. Где-то в Германии у него есть дом, и, наверно, у него есть мать, которая шлет ему посылки к праздникам. Он умеет думать собственной головой и не верит, что Германия может победить. Враг ли он мне? Если так рассуждать, пожалуй, нет. Но отпуск его окончится, он вернется на фронт и возьмет в руки винтовку. А там, с другой стороны, — мой отец. Немец прицелится ему прямо между глаз и нажмет на курок, потому что приказ есть приказ. Мой отец упадет и больше не встанет. Он никогда уже не узнает, что погиб от руки немца, которого его сын проводил на Садовую улицу и вел с ним дружелюбную беседу. Если подумать так, то все представляется совсем по-иному…

А где-то в глубоком бомбоубежище, в «главной штаб-квартире», сидит человек, которого зовут Адольф Гитлер. Он рассматривает карты и выслушивает советы своих генералов.

Неужели же он действительно не понимает, что в конце-то концов Германия должна проиграть эту войну? Ведь его-то не заставляет какой-нибудь приказ, он-то мог бы сказать: «Хватит! Зачем мы зря убиваем людей!» Но он не человек, и он говорит совсем иначе: «Вперед, Сталинград надо захватить!» И немецкая армия пытается взять Сталинград. А каждый метр ее продвижения там обходится во много человеческих жизней.

РАДИОПРИЕМНИК

Однажды, в субботу вечером, когда мы возвращались из гимназии, Олев сказал:

— Приходи завтра ко мне в гости!

Я сразу догадался, что он приготовил какой-то сюрприз. Ведь обычно мы и так встречались по воскресеньям, для этого не требовалось особого приглашения. Но я постарался не показать своего любопытства.

— Ладно, приду, — ответил я с явным безразличием.

— Приходи к часу, — сказал Олев. — Смотри не опоздай.

В воскресенье я был на месте уже в половине первого и придирчиво оглядывал комнату Олева, но ничего особенного не заметил.

— Может, сыграем партию в шахматы? — предложил Олев.

— А чего же, давай, — согласился я как ни в чем не бывало, но почувствовал разочарование: не для этого же он меня приглашал!

Олев играл сегодня невнимательно и почему-то беспокойно поглядывал на часы, хотя время на обдумывание ходов у нас было не ограничено. Он проиграл две партии подряд, и в третьей его положение тоже вскоре стало безнадежным. Но тут, вместо того чтобы в знак поражения положить короля, Олев встал из-за стола и подошел в угол комнаты, где стоял «скелет» его радиоприемника. Я называл это скелетом, потому что у Олева вовсе не было никакого ящика, какой полагается настоящим приемникам, а были одни только голые детекторы или как там они называются. Олев так и называет свое сооружение— детекторным приемником. Ну вот. Олев начал возиться возле этого самого «скелета». Оттуда послышался тихий шорох. И вдруг:

«Смерть немецким оккупантам!»

Слова были произнесены на чистейшем эстонском языке.

От неожиданности я так и выскочил из-за стола.

— Передача из Москвы, — спокойно сказал Олев, но скрыть победную улыбку ему не удалось.

Диктор читал сводку Советского Информбюро. Подбитые танки…

Сбитые самолеты… Героическое сопротивление Красной Армии отборным частям немцев, наступающим на юге…

Да-а. Дела обстояли совсем не так, как писала «Ээсти сына».

— Немцам приходится туго, — сказал Олев.

— Их разобьют вдребезги, — сказал я.

Олев добавил:

И мы должны этому помочь.

Мне показалось, что у него снова мелькает какая-то идея, и поэтому сразу же спросил:

— У тебя есть какой-нибудь конкретный план?

— Никакого плана у меня пока нет, — ответил Олев. — Но я считаю, что мы не можем держать при себе то, что услыхали по радио. У нас в городе не так уж много радиоприемников. И далеко не у всех людей есть верное представление о положении на фронте. Все питаются только тем, что пишут в газетах, или слушают всякие сплетни.

— Верно. — Я был совершенно согласен с Олевом. — А некоторые, хотя и имеют приемники, не осмеливаются слушать передачи из Москвы. Ведь это запрещено.

Я подумал об арестованном отце Эло.

— Точно. Например, в квартире напротив нашей слушают только три радиостанции — Таллин, Тарту, Тюри.

Мы рассмеялись. Ведь известно, что Таллин, Тарту и Тюри передают одну и ту же оккупационную программу.

— Что же делать?

— Надо подумать.

И мы стали держать совет.

Довольно скоро выяснилось, что у Олева все-таки имелся один план.

— А что, если распространять сводки Совинформбюро в гимназии?

— В гимназии только ученики… — сказал я с сомнением.

— Ну и что? Гимназисты уже не дети. Учеников старших классов уже теперь пытаются заманить в армию. Скоро дойдет очередь и до младших. И гимназистам тоже не вредно иметь верное представление о происходящем.

— Хорошо, — согласился я. — Но как ты намерен это осуществить? Может, начнем произносить речи?

— С ума сошел! Нет. Я думаю, можно будет писать сообщения на доске.

— На доске? У нас в классе?

— Не только в нашем классе. В других классах надо будет тоже писать, иначе они сразу нас выследят.

— Ясно, выследят, — сказал я и подумал, что нас наверняка выследят, даже если мы будем писать и в других классах.

— Значит, ты согласен? — спросил Олев.

— Конечно. Только я думаю, что…

— Что?

Я хотел было сказать, что нам следует соблюдать крайнюю осторожность. Но почему-то я этого не сказал.

— Думаю, что мы должны писать только самое главное.

— Конечно! — сразу же согласился Олев. — Мы будем писать только самое важное. И точка.

— Лучше восклицательный знак.

Олев засмеялся.

— Я сказал это в переносном смысле. Вообще-то мы можем ставить в конце хоть по три восклицательных знака.

ДИКОВИННЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ

Гимназия взбудоражена. Причиной тому — диковинные происшествия то в одном, то в другом классе.

Впервые это случилось во втором классе. И уже два урока спустя вся гимназия ни о чем другом не говорила. Своими глазами я ничего не видел, так как учусь еще только в первом классе. Поэтому расскажу обо всем случившемся со слов второклассников.

В тот день первым уроком у них была география. Во втором классе такой обычай: перед началом урока географии дежурный должен взять из учительской карту и повесить в классе. И в конце каждого урока преподаватель географии говорит, какая карта потребуется в следующий раз. В тот день им нужна была карта Африки. Но, придя в класс, дежурные увидели, что карта уже прекрасно висит себе на гвоздике посреди доски. Они не придали этому особого значения; наверное, просто подумали, что карту принес кто-нибудь из учеников их класса. Так изредка и раньше случалось.

Прозвенел звонок. Учитель пришел в класс, отметил отсутствующих и стал вызывать к доске.