Огонь в затемненном городе (1970) - Рауд Эно Мартинович. Страница 8

— Я не знаю, как быть: у меня дежурство в больнице, а отец вернется только через три дня.

Мать Олева работает сестрой в больнице, отец у него машинист и иногда по целой неделе не бывает дома.

Но Олев уже знал, как быть. По выражению лица своего друга я сразу же догадался, что ночное дежурство очень ему по душе.

— Для беспокойства нет причин, — сказал он. — Если мать Юло позволит, мы пойдем дежурить вместе. Ты согласен, Юло?

Конечно, я был согласен.

И разрешение мама дала мне с неожиданно удивительной легкостью.

— Ты уже не ребенок, — сказала моя мама. — Вполне можешь составить Олеву компанию.

Она только велела мне обязательно остаться у Олева ночевать.

Между прочим, следует заметить, что в нашем доме тоже организовывали ночное дежурство, но домохозяин взял это целиком на себя. Весьма возможно, он не доверял такое важное поручение нашей семье.

Вечером я надел зимнее пальто, чтобы во время дежурства холод не пробрал до костей, и заблаговременно отправился к Олеву. Ровно в 22.00 началось наше дежурство.

Ночь была лунной и очень тихой. Мы ходили по двору и на улице перед домом. Время от времени присаживались на лавочку, потом опять совершали обход. Болтали обо всякой ерунде. Об этих вещах мы словно не решались говорить в такую тихую и лунную ночь.

— Интересно, кто такие эти подозрительные личности, которых мы тут должны караулить, — сказал я наконец.

И в то же мгновение что-то возникло у меня в памяти. Я вспомнил слова Манивальда Лооба: «Караулим, сынок…» И теперь я со своим другом Олевом караулю точно так же, как Манивальд Лооба со своими компаньонами там, на перекрестке, у лавки. Только вместо винтовок мы вооружены свистками. От этих мыслей мне стало неловко.

— Известно, кто они, — сказал Олев. — Враги фашистов.

Все-таки мы заговорили об этих вещах.

И тут мы вдруг услыхали автоматную очередь. Она слышалась очень слабо, должно быть, стреляли очень далеко.

— Из лесу, — сказал Олев почти шепотом.

Тут же мы услыхали новую очередь, очень длинную очередь. Поскольку мы теперь внимательно прислушивались, звук был гораздо яснее, чем в первый раз.

— Немцы вроде бы убивают больше евреев…

Сказал и тотчас же понял, что говорить так — просто не годится.

— Разве еврей не человек? — бросил Олев довольно резко.

— Я совсем так не думал, — пробормотал я в ответ. Вдалеке послышались новые выстрелы.

Это была очень тихая, очень лунная и очень жуткая ночь. Стрельба прекратилась около часу ночи. Мы по-прежнему ходили между садом и улицей.

И вдруг…

Наше дежурство должно было вскоре окончиться. Мы как раз стояли перед крыльцом дома Олева.

— Стой! Кто идет?

Этот окрик на немецком языке послышался с соседней улицы, но в такую тихую ночь все было ужасно хорошо слышно.

— Стой! Кто идет?

И тут вдруг Олев свистнул. Один раз. Другой. Третий.

Огонь в затемненном городе (1970) - img06.png

Звук бегущих шагов направился в нашу сторону. Вскоре появились три человека. Два немца и один эстонец, полицейский. Они остановились возле нас, тяжело дыша.

— Вы свистели? — спросил полицейский.

— Да, — сказал Олев. — Тут была какая-то подозрительная личность.

— Мужчина или женщина?

Я чувствовал, что теперь все висит на волоске. Мужчина — это, конечно, было бы правдоподобней. Но почему они спросили — мужчина или женщина? Очевидно, они все-таки преследовали женщину. И потеряли ее из виду, иначе они не прибежали бы на свисток. Олев явно рассуждал точно так же.

— Женщина, — сказал он.

— Куда она побежала?

— Туда. — Олев махнул неопределенно вдоль улицы. — Куда-то туда. Кажется, она забежала во двор того желтого дома.

Мы были совершенно уверены, что никто не входил во двор этого желтого дома.

— Дальше, — крикнул полицейский по-немецки.

Они побежали дальше. И мы еще слышали, как они кричали около желтого дома:

— Стой! Кто там?

Кстати сказать, у двора этого желтого дома был очень высокий забор. Мы загнали погоню, словно в мешок, в тупик. Очевидно, они собирались обыскать дом. А кто жил в этом доме? Не кто иной, как старая злая немка, баронесса Химмельсдорф, которая из-за болезни не смогла в тридцать девятом году последовать за другими немцами по призыву Гитлера «нах фатерлянд» — в Германию.

У меня бешено колотилось сердце. Я увидел, что лицо у Олева мертвенно-бледное.

— Это был большой риск, — сказал я. — Подумай, если бы они догадались, что мы их надуваем.

— Здесь могла идти речь о человеческой жизни, — ответил Олев.

Больше он ничего не сказал.

Затем жильцы из другой квартиры пришли нас сменять. Я остался ночевать у Олева. Мне уже была приготовлена постель на диване.

СТРАННЫЙ ГОСПОДИН

Однажды воскресным утром к нам пришел странный гость.

Случилось так, что на звонок дверь открыл я. За дверью стоял невысокий, хорошо одетый господин. Он приподнял свою велюровую шляпу и сказал:

— Велиранд.

Я совершенно не понял, что он имел в виду, и ответил:

— Это квартира Пихлат.

— Очень приятно, — сказал странный господин и бочком протиснулся в дверь.

— Кто вам нужен? — спросил я.

— Так, так, — сказал он и стал снимать пальто. — На улице накрапывает. Хе-хее…

Это был действительно странный тип.

К счастью, в переднюю вышла моя мама. Чудной незнакомец обернулся к маме, просиял и снова произнес:

— Велиранд.

Только теперь я догадался, что Велиранд — фамилия этого типа.

— Вы хотели повидать меня? — спросила мама.

— Да, да, — сказал он. — Ведь вы, кажется, если я не ошибаюсь, госпожа Пихлат?

— Да, — сказала мама. — Моя фамилия действительно Пихлат. Входите, пожалуйста.

Господин Велиранд прошел в комнату и уселся на диване.

Я мог бы теперь пройти в папину комнату — в последнее время папина комната стала больше моей, — но я не хотел оставлять маму вдвоем с этим странным типом.

— Видите ли, — заговорил господин Велиранд, — у меня к вам просьба. Большая, огромная просьба. Я думаю, вы не откажете, госпожа Пихлат. У вас добрая душа, и вы не откажете. В нынешние времена, тяжелые времена, мы, маленький народ, должны держаться вместе. Верно, госпожа Пихлат?

Я видел, что мама немного нервничает и гость не очень-то ей нравится. Мне тоже не нравился этот визит.

— Видите ли, — продолжал господин Велиранд, — я очень интересуюсь садоводством. Именно в нынешнее время, когда происходят такие ужасные вещи, меня особенно интересует садоводство. В возникновении растений есть нечто божественное. Обрабатываешь сад и забываешь все остальное. Забываешь даже войну и политику. Сам превращаешься словно бы в частицу великой природы. Еще Вольтер сказал: «Каждый должен возделывать свой сад». И что главное: садоводство — чистая работа. Да-да. Правда, руки пачкаются в земле, но сердце остается чистым.

— Я все-таки не понимаю, чем я могу вам помочь, — сказала мама.

— Ах, да! Видите ли, я слышал, что у вас большая библиотека по садоводству и…

— От кого вы это слышали? — вставила мама.

— О-о, в нашем городке об этом знает каждый! Каждый, кто хоть немного интересуется садоводством. Ведь вы у нас, так сказать, человек известный. Садовница, которая не только возделывает, но и создает. Именно создает и преобразует природу. Изучает природу и проникает в ее тайны.

Он еще долго трепался так, но в конце концов все-таки приступил к делу:

— Я был бы вам страшно благодарен, если бы смог взять у вас на время некоторые книги по садоводству. — Он улыбнулся, извиняясь. — Только не особенно научные. Сначала я прочел бы что-нибудь подходящее для начинающего.

Я видел, что мама сомневается.

— Вообще-то я не даю книги, — сказала мама неуверенно. — Но если это для вас так важно…