Дом в Цибикнуре - Могилевская Софья Абрамовна. Страница 29

…Со всех концов огромной и великой Советской страны туда, на поля Сталинграда, в это время стягивались силы невиданной мощи. Армады самолётов неслись по воздуху. Дивизии бронетанковые войск мчались по земле. Дивизионы тяжёлой артиллерии подходили из-за Волги. Со всех сторон собирались советские войска, чтобы на рассвете одного из морозных дней ноября начать гигантское наступление против ненавистного врага, вторгшегося в нашу страну…

И вот прозвучали заключительные слова: «Да здравствует свобода и независимость нашей славной советской родины!» Тогда раздались такие горячие рукоплескания, словно все находившиеся тут, в этом доме, хотели, чтобы преданность и любовь, которыми были полны сердца, перенеслись через поля и равнины, через леса и долы, над городами и сёлами туда, где в эти часы находился товарищ Сталин.

Глава 33. Алёша сдержал своё обещание

Утром восьмого ноября Наташа проснулась с твёрдым убеждением, что обязательно сегодня, с послеобеденной почтой она получит письмо от своей мамы.

Едва только она взглянула на голубое небо, на белые облака, которые медленно плыли, чуть задевая солнце, как эта уверенность стала для неё совершенно несомненной.

Подумать только, все дни стояла такая скучная, серая погода! Солнце даже не собиралось вылезать из-за туч. Тучи так затянули небо, что не было ни одной щёлочки, через которую мог бы проникнуть солнечный луч. И вот нате-ка вам! Сегодня, именно сегодня, когда обязательно ей должно притти письмо, вдруг такая перемена! Такое синее небо. Такие пышные, будто мыльная пена, облака. Такое прямо начищенное до блеска, огромное, сияющее солнце.

Ах, какой выдался денёк! Весёлый, праздничный денёк!

А девочки ещё спят? Вот сони-то! Спать, когда так хорошо? Нет, сейчас она их всех поднимет…

Соскочив на пол, Наташа, перебегая от одной к другой, начинает по очереди будить своих подружек.

Вот Анюта. Ух, как спит!.. Даже причмокивает во сне.

— Вставай, разинюшка! — шепчет Наташа и легонько ударяет по Анютиному носу кончиком Анютиной косы.

— Апчхи! — И Анюта просыпается. — Ты что, Наташенька? — шепчет она добрым, сонным голосом и смотрит туманными глазами. — Ты что?

Она перевёртывается на другой бок, и уже слышно, как она снова ровно дышит и снова во сне сладко причмокивает пухлыми губами.

Милу Наташа звонко целует в горячую, как пышка щёку:

— Скорей поднимайся, толстуха!

— Пора? — басовитым, чуть осипшим голосом спрашивает Мила. — Уже пора?

— Давно, давно пора! — кричит Наташа и перебегает к Клаве.

Клава спит, повернувшись лицом к стене. Одеяло она натянула на голову, только оставила себе круглое отверстие для лица. Днём Клава спокойная, солидная, рассудительная, а сейчас, спящая, она очень похожа на своего четырёхлетнего братишку Павлика. Рот у неё полуоткрыт, а волосы, всегда аккуратно забранные под гребёнку, пушистыми прядями падают на щёку.

Наташа находит Клавино ухо, легонько дёргает за розовую мочку и приговаривает, точь-в-точь как Клава, когда играет с Павликом:

А Нюрочку она сначала хотела щёлкнуть по лбу, разбудить щелчком, но, устыдившись, лишь подоткнула ей под спину одеяло и шепнула:

— Спи!

Нюрочка, благодарно вздохнув, пробормотала разнеженным голоском:

— Спасибо, Наташик! А то мне так дуло под бочок…

И заснула.

Милая моя Наташа! В это утро она сама была, как тот солнечный луч, что, заглядывая в окна спальни и освещая лица спящих девочек, разгорался ярче и ярче, словно помогал Наташе разбудить поскорее подружек…

Только Катю не тронула Наташа. Она на цыпочках, осторожно подошла к ней, наклонилась, заглянула ей в лицо, посмотрела на сомкнутые ресницы и одним пальцем поправила светлый завиток волос, спадавший на лоб!

Первая половина дня мчалась для Наташи с невиданной быстротой.

Был утренник в школе.

Сначала они выступали с хоровыми песнями, плясками и небольшой постановкой. И Мила, всем на удивление, так сплясала украинского казачка, что её заставили повторить три раза. Она еле-еле отдышалась после третьего раза. А у ребят долго ныли руки от хлопков в ладоши.

Потом они вместе с другими школьниками доупаду кружились и танцевали. У их молоденькой воспитательницы Гали пальцы одеревенели, столько полек, вальсов, маршей и разных других вещей пришлось ей играть на маленьком школьном рояле. И рояль, старинный-старинный, светлозолотистый, даже немного потерял голос, даже слегка осип и чуть-чуть начал дребезжать, столько ему пришлось потрудиться в это праздничное утро.

Когда после утренника в школе и после обеда, который в этот день был немного позже, Наташа взглянула на часы, она прямо не поверила ни часам, ни глазам.

Как мало осталось до четырёх часов, до того времени, когда обычно из города прибывает почтовый возок с письмами!

Но с той минуты, когда Наташа глянула на часовой циферблат, с этой минуты её всю охватило такое нетерпение, что она просто не могла ничего делать.

Каждая минута стала, как десять минут…

Каждые десять минут стали длиннее часа…

А час показался ей больше, чем целый день, пролетевший одним духом.

Она попыталась чем-нибудь заняться. Попробовала поиграть в коридоре в колечко с младшими девочками. Забежала в дошкольные комнаты, посмотрела, как дежурят Катя и Зина. Посоветовала им сыграть в одну хороводную игру.

Но всё равно уже ничего не получалось. Всё было не по ней. Все ей казалось скучным. Её, как магнитом, тянуло к тем окошкам, которые выходили на дорогу и глядели на почту.

Не стоит ли уже у почтового крылечка городской возок с письмами? И, может, Алёша с чужим почтальоном разгружают из него тюки и вносят на почту? Почему-то она вбила себе в голову, что обязательно должна увидеть возок как раз в ту минуту, когда Алёша с почтальоном будут его разгружать.

Но всякий раз, как она смотрела в окошко, возле почты ничего не было. Только чёрный Алёшин щенок вертелся перед крыльцом.

Во всяком случае, это доказывало, что Алёша был на месте, в ожидании почты.

В конце концов эта беготня к окошку так истомила Наташу, что ей стало совсем невмоготу. Она была очень рада, когда Клава, топившая в этот день печи, взмолилась:

— Наташа, будь другом, достань растопок. Совсем я замучилась с этими печами… Мальчишки накололи такое сырьё! Ничего у меня не выходит… Горе одно!

— Что же ты раньше не сказала? Бедняжка! Погоди, сейчас мы в одну секунду разожжём. У Аркадия выклянчу сухих щепок…

У Аркаши, конечно, клянчить не пришлось. Аркаша с готовностью и без всяких дал Наташе пучок хороших, сухих лучинок.

Однако при этом он прибавил:

— Тебе завтра топить печки… Отдашь эти лучинки Клаве, тогда завтра разжигай, как хочешь. Новых я тебе колоть не стану. Имей в виду!

Наташа только рукой отмахнулась. Какой может быть разговор про завтрашнее «завтра», если именно сегодня у Клавы такое мученье с печами!

— Спасибо тебе, Аркашенька! — весело крикнула Наташа и, прижимая к себе лучинки, полетела к Клаве.

Но по дороге она решила, что одних лучинок недостаточно. Нужно достать ещё немного берёзовой коры. Лучинки вместе с берёзовой корой — вот это растопка! Можно с одной спички все печи разжечь.

Наташа завернула в хвою, спальню. У Милы, она знала, всегда водился запас берёзовой коры. Мила не откажет, если как следует попросить.

В эту самую минуту Алёша открыл входную дверь и вошёл в дом.

Оказывается, сегодня почта приехала не в обычные часы, а ещё до обеда, когда все дети были в школе на утреннике.

Всё это время Алёша провёл на почте, разбирая и штемпелюя письма. И теперь, дав обещание Наташе, он с одним единственным письмом явился в детдом.