Подарок тролля - Топелиус Сакариас (Захариас). Страница 7

— Что? — вне себя от любопытства спросили мальчишки.

— Да, можно сказать, ровно ничего, никакого взрыва. Фитиль угас в самом порохе.

— О-ох!

Да, с горой пороха получилось точь-в-точь то же самое, что и с канонадой. А уж кто был рад-радехонек, так это самый ловкий в мире вор. Король же прямо позеленел от злости; он велел позвать главного пушкаря и спросил его, почему он купил порох, который не взрывается. Бедный главный пушкарь поклялся своей бородой, что порох самого что ни на есть высшего сорта и он тотчас это докажет. Он велел перевезти гору пороха на берег, забрался по колени в самую середину черной пороховой кучи и сунул — только ради пробы — горящую спичку в порох. Бум-м-м-м! Из горы пороха сверкнула молния, воздух потряс чудовищный взрыв, громадные клубы дыма поднялись над всей Данией, и людям показалось, что земля вот-вот расколется на части. От главного пушкаря не осталось ровно ничего. Тут к королю подошел старый матрос…

— Это был ты, Матте! — закричали мальчишки.

— Я не утверждаю, что это был именно я, но то был разумный моряк, чуть туговатый на левое ухо из-за страшного взрыва.

— Что толку шуметь! — сказал моряк. — Даже ребенку ясно, что корабль заговорен от огня, воздуха и воды. Попробуем, может, железо одолеет это морское чудовище. Разрушим его и построим из древесины непобедимый флот. Думаю, десять тысяч плотников могли бы справиться с этой работой до следующей весны.

— А тем временем во всех странах на берегах Балтийского моря начнутся мятежи, — возразил военный министр.

— А тем временем в Балтийском море начнется наводнение, и мы все пойдем ко дну, — заметил адмирал, министр морского флота.

— А тем временем семь кораблей, груженных табаком, тщетно ждут к Каттегате, — сказал обер-гофмейстер двора.

— Нет, так дело не пойдет, это мешает благоденствию государства, — заявил удрученный король. — Пойдем спать! Утро вечера мудренее!

Заснули они, а пока они спали, произошло нечто удивительное. Этакий плутишка, ползучка, крошечный червячок, которого никто и знать не знал, поднялся из морской пены и за одну ночь разгрыз весь огромный корабль «Рефанут». Далеко-далеко вокруг море было покрыто древесной мукой, а когда король с придворными пробудились, от громадного корабля остался всего лишь небольшой остаток камбуза. Но и из этого остатка удалось построить потом трехмачтовое судно.

Пролив был свободен, соль и кофе можно было беспрепятственно возить, и все были очень довольны. Трудно даже описать, как все радовались, когда король снова мог взять в руки честную понюшку табаку. Город украсили фонариками, на всех табачных лавках развевались флаги, и все придворные в честь такого дня нарядились во фраки табачного цвета.

Господин Пер вместе с колдуном долго и тщетно ждали какой-либо весточки с корабля и утешались только тем, что до Полинезии такой дальний путь. Однажды ночью господину Перу приснилось, что гора Аавасакса от подножия до вершины покрыта золотом, и он поспешил позвать к себе колдуна.

— То-то и то-то мне приснилось, — сказал он, — это означает, что «Рефанут» нынче же вернется домой, доверху нагруженный золотым песком. Зови сюда весь город, колдун! Отпразднуем пышную свадьбу.

Колдун пригласил на свадьбу не только весь город, но и всех лапландских троллей. И один из них, семиглазый, был послан на самую высокую башню, чтобы дать знак, когда «Рефанут» покажется далеко-далеко в Балтийском море. А юнгфру Солнечный Свет выплакала все свои глазки, и они стали совсем багровыми, словно заход солнца, предвещающий бурю.

Все было готово, тролль на башне подал знак, и все заторопились вниз, на пристань, с венками и флагами. Но вместо корабля «Рефанут» на горизонте показался лишь нищенский, жалкий челнок с мочалкой вместо паруса; в нем сидел изголодавшийся человек в лохмотьях. То был капитан корабля «Рефанут», единственный, кто вернулся домой, чтобы рассказать о его судьбе.

Да что тут скажешь? Большинство людей говорили: они, мол, давным-давно обо всем догадались. И снова отправились домой с венками и флагами.

Лицо колдуна стало лиловым от досады, и он тут же, не сходя с места, лопнул. Господин Пер так обеднел, что вынужден был просить милостыню. Однако же гору Аавасакса, независимо от него, каждое лето золотило полуночное солнце. Глазки юнгфру Солнечный Свет, совершенно ясно, снова заблестели. Она вышла замуж за сына бургомистра по имени Лунный Свет, жили они в ладу и взяли господина Пера к себе.

— Это все правда, Матте? — спросил младший из мальчиков.

— Пусть поклянется в этом тот, кому охота, — заметил Матте-кочегар. — Однако ручаюсь, что история эта столь же правдива, как и многие другие морские истории. А их-то я могу порассказать тьму-тьмущую.

Анни Сван

Бельчонок и елочка

Высоко-высоко, на самой верхушке ели, примостилось старое сорочье гнездо. Его прежняя владелица, сорока с длинным хвостом, улетела, и никто даже не знает — куда. Но в один прекрасный день в гнезде поселились новые обитатели. Их было всего двое — белка-муж и его веселая, светлоглазая женушка. Они были так счастливы и так преданно любили друг друга! Об этом мог бы порассказать заяц, а уж ему-то можно верить. Ведь у Йёссе такие большущие глаза и такие длиннющие уши, что он знает обо всем, что происходит в лесу. И как же ему было не знать обо всем об этом? Правда, злые языки поговаривают, что заяц, когда скачет по лесу, разносит сплетни по всей округе. Но, думаю, это всего-навсего наговор.

Так вот, в один прекрасный день молодой супруг сидел на ветке и лущил шишки. И вдруг из гнезда послышался тоненький писк.

Ах, подумать только, в прежнем сорочьем гнезде лежали уже трое маленьких, голых и слепых бельчат. И папа-белка, сам не свой от радости, поцеловал маму-белку прямо в усы.

— Спасибо, спасибо тебе, милая женушка! — сказал он.

Малышей назвали: Курре, Карре и Кирре. Мило, не правда ли?

В гнезде было два окошечка. Мама-белка заткнула мхом одно из них.

— Чтобы не дуло и малыши не простудились, — сказала она муженьку, и он одобрительно кивнул.

— Ты всегда так умна и предусмотрительна, — сказал он. — Такой прекрасной жены нет ни у одного папы-белки во всем лесу.

Но вторую оконную отдушину мама не стала затыкать мхом, и через нее бельчата смотрели на мир, как только у них открылись глаза.

Рядом с большой елью, укрывавшей беличье гнездо, росла милая юная елочка. Она была такая тихая и серьезная. Лучшего ребенка никто бы себе не пожелал. Скромно стояла она на своем месте под защитой матушки и лишь иногда поднимала вверх свою крону и простирала вперед веточки. Она смотрела на беличье гнездо, а оттуда глядела вниз пара живых крошечных глазок, а маленькая косматая головка весело кивала молодой елочке.

То был Кирре, самый младший малыш, самый проворный и самый своевольный из всех троих. Частенько он чуть не вываливался вниз головой из гнезда, и невозможно было перечислить, сколько за ним водилось разных фокусов и плутовских проделок. Папа-белка то и дело бранился, а мама тысячу раз чуть не умирала от страха за него.

— И все же он самый красивый из наших малышей, — кивала на Кирре мама. — Посмотри только, — говорила она своему муженьку, — какое у него мягкое и гибкое тельце. Не говоря уже об ушках. А такие хорошие кисточки на ушах, как у него, редко встретишь. Он унаследовал их от моей покойной бабушки. Она была одной из самых красивых белок в здешних краях.

— Еще бы, — поддержал ее муж. — Ты тоже в нее уродилась.

Юная елочка тоже не видела никогда бельчонка проворнее Кирре. И что бы он ни вытворял, елочке всегда казалось это остроумным и веселым. Она даже ничуть не оскорблялась, когда своевольный бельчонок бросал сосновые шишки на ее ветки; она только смеялась. Когда Кирре подрос и мог передвигаться уже за пределами гнезда, юная елочка простирала к нему свои лапы и застенчиво кивала макушкой:

— Иди ко мне, Кирре, можешь тут поиграть!