Изумрудная рыбка: палатные рассказы - Назаркин Николай Николаевич. Страница 4

Я иду в наш тупичок у ординаторской. Там уже сидит Толик. Серый сейчас на юге, в Анапе. Хорошо ему.

— Привет, — говорю я.

— Здорово, — говорит Толик.

— Как оно? — говорю я.

— Ничего, — говорит Толик.

Мы немножко молчим. Я думаю про Додика, и про сосиски, и про Черного Рыцаря… Почему бы Ребекке, кстати, не пожениться на Черном Рыцаре? Вполне нормально…

— В четвертую палату Пашку положили, — говорит Толик.

— Да ну! — говорю я. — Чего с ним?

— Бедро опять, — говорит Толик.

— Не везет ему с этим бедром дурацким, — говорю я.

— Не везет, — говорит Толик.

И мы опять немножко молчим. Я хочу опять думать про Черного Рыцаря, но думаю про Пашку. Значит, он в четвертой. А в пятой — Ромка с Днепропетровска. А в шестой — Армен и Гурген из Дагестана. А в седьмой…

— Придумал! — говорю я.

И Толик сразу понимает, что я придумал что-то значительное.

— Я знаю, как заставить этого низкого сосисочного жадину Додика навсегда отказаться от его подлого дела!

— Как? — говорит Толик.

— Пошли! — говорю я.

И мы пошли по палатам. В каждой лежал хоть кто-то из «наших», давно знакомых. Мы заходили, степенно пожимали друг другу руки и вели беседу, как благородные рыцари.

У меня был план. Я собирал сосиски.

Завтрашние сосиски.

Я придумал, что если набрать штук сто… Ну, не сто, штук пятьдесят сосисок — то Додик, конечно, обожрется и лопнет. И поделом его черной сосисочной душе!

Если кто-то не знает Додика — то он знает меня и Толика. Он знает, что для неблагородного дела мы бы не стали просить их кровные сосиски.

Толика я посылаю за столовским подносом к бабе Нюре, сегодняшней нянечке. Она Толика знает и считает приличным мальчиком, в отличие от меня. Что ж, рыцарь не должен стесняться своей славы…

Завтра с утра, во время завтрака, мы обойдем всё отделение и соберем наши, то есть Додиковы, сосиски. Эх, скорей бы уже утро…

А утром Толика на месте не оказалось. Малыш Владик, из одной палаты с Толиком, сказал, что ночью Толику стало плохо и его увезли. Я не стал паниковать, а сразу пошел к дверям кухни — Катя Васильевна должна скоро смену сдавать, значит, сейчас наверняка чай пьет.

Я сунул голову в кухню и спросил, чего там с Толиком.

— На седьмой его перевели, в новый корпус, — сказала Катя Васильевна. — Сильное кровоизлияние в правую почку.

Я кивнул. Седьмой этаж — это реанимация.

— Ох ты, господи! — всполошилась баба Нюра, которая пила чай с Катей Васильевной. — Он же только вечером тут скакал, поднос какой-то спрашивал!..

Странные эти взрослые иногда бывают. Вчера скакал, а сегодня лежит. Чего тут такого-то? Мы все здесь такие. Ничего, все на седьмом побывали и пока вот скачем. Рыцарь должен уметь смотреть в глаза своей судьбе.

Нормальная жизнь.

А сосисок Додику сегодня вообще не досталось — его перевели на пятую, молочную диету.

Четыре с половиной литра

Мы сидели и вспоминали, как мы маленькие были.

— А помнишь, — говорит Пашка, — как мы про кровь спорили?

— В первый раз, что ли? — говорю я. — Помню, конечно.

Мы тогда только в первый раз познакомились, когда на перевязку сидели. У меня кровь через бинты просочилась, и мы стали разговаривать про кровь.

— Я тогда сказал, — говорит Пашка, — что из меня однажды целый литр крови вытек!

— А я сказал, — говорю я, — что из меня два литра вытекло!

— А Юрка сказал, — смеется Пашка, — что из него как-то раз пять литров вытекло!

Да, точно, помню. И мы стали спорить тогда. Потому что у человека внутри четыре с половиной литра крови. И если бы из Юрки пять вытекло, то он был бы уже не человек, а мумия сушеная. «И вообще! — кричал тогда Пашка. — Если из тебя пять литров крови вытекло, где ты еще пол-литра взял?!»

— А Юрка тогда сказал, что у человека кровь все время новая делается, — говорю я. — И пока из него старая текла, то новая уже сделалась.

Это точно, так все и было. Мы, конечно, Юрке не поверили. Дураки, что ли?! Но тут как раз Андрей Юрьич из перевязочной вышел…

— И мы как закричим! — кричит Пашка. Он тоже как раз про это вспомнил. — «Андрей Юрьич, а правда, что кровь все время новая делается, пока старая вытекает, и может пять литров вытечь?!»

— А Андрей Юрьич испугался! — смеюсь я. — Он думал, что это у нас тут уже все вытекает! И Катю Васильевну стал звать!

— Не, тогда Катя Васильевна не работала еще, — говорит Пашка. — Тогда Лина Петровна работала.

— Да, точно, Лина Петровна, — говорю я.

— Но потом он объяснил, — вспоминает Пашка. — И, конечно, Юрка все перепутал!

— И наврал, — говорю я.

— И наврал, — говорит Пашка. — Никогда из него пять литров не выливалось! Только два с половиной, когда у него желудочное было.

Да, желудочное кровотечение — это ой-ой! Вмиг не мумией, так привидением станешь. Бело-зеленым.

— Вот мы дураки были! — говорит Пашка. — Таких вещей не знали!

— Точно, — говорю я. — Чего там сложного-то? Но мы просто маленькие были. Это ничего, со всеми бывает. Вот если бы мы сейчас стали факторы путать, про каскад забыли или лейкоциты с лимфоцитами…

— Да, тогда были бы точно дураки! — говорит Пашка. — Как такое можно не знать?!

— А если это человеку… ну, скажем, не нужно?

Это Толик сказал. Он там с нами сидел, только не разговаривал, а чего-то читал. И вдруг сказал.

— Как это не нужно?! — удивился Пашка.

И я тоже удивился, только молча.

— Ну, вот Катерина говорит… — начал Толик.

Все понятно. Влюбился он в эту Катерину, жених несчастный!

— Она просто, — начал Пашка, — ну… девчонка!

Не говорить же влюбленному человеку, что такие простые вещи, ну… все знают, в общем! Это же само если не с первого, то со второго попадания в больницу запоминается…

Арбуз с творогом и колбасой

У нас карантин.

Это значит, что мам не пускают нас посещать. Вообще-то пап тоже не пускают. И дедушек не пускают. И бабушек не пускают. И старших сестер не пускают — это вот даже хорошо. Но пап, дедушек, бабушек и старших сестер приходит посещать немножко, а мам — много. Поэтому мамы стоят внизу и ругаются с нянечкой бабой Светой.

Мы сидим на подоконниках в четвертой палате и все видим. Это хорошая палата для смотрения на двор. Я сижу, и Толик сидит, а Пашка лежит в кровати — у него нога на растяжке — и спрашивает:

— Ну? Чего там?

— Ничего, — говорю. — Кричат.

Окна закрыты, но и так видно, что кричат. Особенно Толикова мама кричит. И еще одна мама кричит — толстая. А все остальные их поддерживают. И моя тоже поддерживает. Но баба Света мам не пускает. У нее приказ от старшей сестры. А у старшей сестры — приказ от Андрей Юрьича. Потому что ходит грипп.

Юрка после завтрака всех спрашивал на обеденный компот: «Как это грипп может ходить, если у него нету ног?» Он только меня не спрашивал, потому что это была моя загадка. Это меня мама научила в прошлое посещение, когда грипп уже немножко ходил, но карантина еще не было.

Но про компот Юрка от себя уже придумал. Только у него ничего не вышло, потому что я, когда узнал, пошел и всем отгадку сказал. Пусть на своих загадках компот зарабатывает.

А мамы внизу все кричат. Они показывают бабе Свете сумки, и пакеты, и свертки, где лежат, наверное, всякие вкусные вещи. Для нас.

Толикова мама показывает большую сумку с нарисованной Пугачевой. Сумка совсем круглая.

— Наверное, опять арбуз, — говорит Толик.

Он не радуется. Ему не хочется арбузов. Он уже съел сто тыщ арбузов — для почек.

Пакет моей мамы толстенький и белый. Я тоже знаю, что там. Творог. Ненавижу творог! Колбасы хочу. Твердой. Копченой. С жиром кружочками. Которую просто так фиг прожуешь — зубы сломать можно. Но зубы я и так сломал. Ну, не по-настоящему, конечно, — просто мне два зуба насовсем вырвали, и Андрей Юрьич запретил мне твердые и вкусные вещи есть. «Творожок очень для подрастающего организма полезен, гражданка! Покормите-ка вы этого гражданина творожком…» Это он моей маме говорил, а мама все слушает, что Андрей Юрьич говорит. Как маленькая, честное слово!