Бахмутский шлях - Колосов Михаил Макарович. Страница 35

— Врешь?

— Честное слово!

Митька смягчился, повел меня на чердак.

— Пойдем, покажу что-то. Тут, брат, тоже кое-что сделали, не думай, время даром не теряли.

Мы залезли на чердак, прошли к переднему фронтону. Я заглянул в слуховое окно. Отсюда улица была совсем не такая, как внизу, — широкая, прямая и длинная. Деревья казались низкими и пушистыми.

— Иди сюда, что ты там не видел?

Митька стоял на коленях у наружного стропила и лезвием ножа осторожно вынимал засохшую глину, которой была замазана щель, чтобы зимой не надувало снега на чердак. Когда он вытащил глину, я увидел на стропилине между двумя планками под черепицей темно-синюю тряпку. Митька развернул ее, бережно положил передо мной и торжественно сказал:

— Вот!

На тряпке блестел большой черный пистолет. Это даже был не пистолет, а какая-то машинка: там, где боек, закругления, словно уши.

— Какой большой! — Я присел на корточки и смотрел на пистолет, не смея тронуть его рукой. — Где ты взял?

— У итальянцев стащил, — сказал он, снова заворачивая его в тряпку.

— Как?

— Наловил лягушек и пошел прямо от ставка яром к баракам. Думаю, обменяю какому-нибудь на хлеб. Подхожу к крайнему бараку, окно открыто. Я заглянул туда и крикнул: «Камрад!» Никто не отвечает. Смотрю, на столе лежит вот эта штука. Я перегнулся через подоконник, схватил — и в кусты. До поля добежал, а там в кукурузу — и все. А на другой день они уехали: на фронт погнали. Теперь никто не придет. Я все боялся — вдруг с собакой будут искать. Хороша штука, правда?

Митька рассказывал, а у меня по спине мурашки бегали. Как он не боялся! И тут же стало обидно, что меня не было с ним, прозевал такое интересное и важное дело.

Митька завернул пистолет, положил на место.

— Достать бы еще пару гранат, и можно выручить пленных: часовых там не так уж много. Главное, у входа побить, а те, которые на углах стоят, пока прибегут — рак свистнет. Верно? — Митька был в восторге. Он положил руку мне на плечо, посоветовал: — Ты посматривай, может, где плохо лежит граната, не зевай.

Я вспомнил слова дяди Андрея, молчал.

— Чего ты молчишь? — спросил он.

— Знаешь, Мить, не надо освобождать пленных.

— Почему? — отшатнулся он от меня.

— Не надо.

— Ну почему? Трусишь?

— Нет. Понимаешь, предупредили, чтоб мы не лезли, можем помешать.

— Кому? — презрительно смотрел на меня Митька.

— Партизанам.

— Врешь ты все, Петька. Я вижу по глазам, что врешь. Ты просто трус. — Он помолчал. — Придется с Васькой, пожалуй, действовать, тот, как видно, посмелее тебя.

— И поумнее тебя, — выпалил я.

Митька обиделся.

— Ну, ты не очень, тоже умник нашелся! Давай уходи отсюда!

Мне было стыдно, что он меня гонит и ничему не верит. Я злился на Митьку, злился на себя, что не могу ему все сказать. Слезы подступили к горлу, я не в силах был выговорить слова. Чтоб не заплакать при Митьке, я направился к выходу. Митька крепко схватил меня за рукав, дернул к себе. Он стал передо мной с перекошенным от злобы лицом, сверкая одним глазом и тяжело дыша, проговорил сквозь зубы:

— Но смотри! Если где-нибудь хоть пикнешь — пропал. Иди! — он отступил в сторону, я полез с чердака.

Дома не выдержал, решил обо всем рассказать Лешке. Выслушав меня, Лешка сказал:

— Да, отчаянный парень. Надо поговорить. Я схожу к нему один, ты останься дома.

Поужинав, он пошел к Митьке. Вернулся поздно, я уже лежал в постели.

Мы спали на дворе, на завалинке.

Луна висела как раз над нашим двором, на ней видны были какие-то тени. Митькина бабушка говорила, что это брат брата вилами колет, на самом деле это, конечно, горы. Узорчатая тень от акации лежала на стене. О белую стенку хаты бились ночные бабочки. Было тихо-тихо. Даже на тополе листья были спокойны.

Не заходя в хату, Лешка разделся, лег возле меня.

— Ну что? — спросил я.

— Крепкий парень, — сказал Лешка. — Он вроде Миши Зорина. Но ничего, как будто бы уломал. Ты ж ему толком ничего не рассказал?

— Дядя Андрей не велел.

— Эх, дядя, дядя… Как он мне сейчас нужен, — вздохнул Лешка.

— А что у вас, не получается?

— С чем?

— Да с группой.

— Туго идет дело, — признался Лешка и добавил про себя: — Но ничего, пожалуй, это и правильно. Тут особенно спешить нельзя, можно дров наломать.

— А песку в буксы тебе удалось насыпать?

— Спи.

— Ну скажи?

— Удалось.

Я прижался к Лешке, но, размечтавшись, долго не мог уснуть.

Утром меня разбудил Митька. Он щекотал мне подошвы ног и смеялся. Я проснулся и, увидев его возле себя, обрадовался, но ничего не нашелся сказать, кроме как:

— Ну чего ты?

— Вставай, — не унимался Митька. — А то Гришака придет, палкой огреет, будешь знать, как дрыхнуть.

В воротах с лопатой стоял Васька. В руках у него был узелок с харчами.

— Пошли, уже поздно. Опоздаем — может попасть, — подал голос Васька.

Возле волости собрались почти одни подростки, за исключением нескольких женщин.

На крыльцо вышел староста. С трудом можно было узнать, что это тот самый староста, который зачитывал немецкий приказ, когда повесили Егора Ивановича и Вовку. Теперь он не озирался по сторонам, как загнанный пес, держался уверенно, солидно. Лицо лоснилось, глаза заплыли жиром.

Окинув взглядом собравшихся, проворчал недовольно:

— Одна детвора. — Повысил голос, чтобы все слышали: — Но, вы! Имейте в виду — работать пришли! Чтоб без баловства! А то живо плетки отведаете.

— А что делать будем? — раздался чей-то голос.

— Окопы рыть, — ответил полицай с желто-белой повязкой на руке, которому староста сказал, чтоб он отвел нас к месту работы.

— Окопы? — удивился Васька. — Позавчера везде расклеивали свои сообщения, что они скоро вступят в Сталинград, а сегодня окопы рыть. Чудно что-то.

— А ты верь побольше фашистской брехне, — оборвал его Митька. — Сталинград им захотелось! По всему видать — прижали немцев на фронте. Я читал листовку, наши бросали: на Западном и Калининском фронтах, это, кажется, где-то западнее Москвы, наши прорвали фронт немцев, одних орудий захватили чуть ли не тысячу штук, автомашин больше двух тысяч, не считая винтовок, пулеметов. Да уничтожили больше этого. Пятьдесят километров прошли, и наступление продолжается. А ты говоришь! Тут ясное дело, скоро удирать будут фашисты.

У Васьки глаза светились от радости, он смотрел прямо в рот Митьке, будто ловил каждое его слово.

— Неужели правда? — спрашивал Васька.

— Твое дело, можешь не верить.

— Как было бы хорошо, если правда!

Нас провели через поселок к железнодорожной насыпи. Мы шли втроем в самом хвосте группы, разговаривали. Ваську так захватило Митькино сообщение, что он не мог успокоиться, все время улыбался и придумывал разные варианты: как, с какой стороны могут прийти наши.

— Они могут, знаете, как? Через Минск прямо в Берлин. Гитлеру капут сделают, а эти тут останутся и без боя сдадутся. Вот тебе и войне конец, у нас и боев не будет. А что, может так быть? — искал Васька поддержки своим планам.

— Конечно, может, — сказал Митька, и Васька так обрадовался, что побежал вперед и крикнул:

— Пошли быстрее, смотрите, как мы отстали.

— Успеешь, окопы-то немцам, не нашим, — проворчал Митька.

Вдоль дороги тянулся толстый резиновый кабель. Митька вдруг приподнял лопату и, проговорив: «Шпрехают, черти, наверное», с силой рубанул. Концы кабеля змеей изогнулись, расползлись в разные стороны, сверкнув туго набитыми внутренностями — металлическими жилами.

— Что ты наделал? — схватил я его за руку.

— А что? Откуда они узнают, кто это? В этот момент, может, как раз Гитлер важный приказ передает, а телефон перестал работать. — Митька сделал шага три и рубанул еще раз, отшвырнув ногой в сторону вырубленный кусок кабеля. — Чтоб подольше не могли соединить, — пояснил он.