Дракон, играющий в прятки - Фарджон Элеонор (Элинор). Страница 24

— Отведи её на кухню, солдат, — сказала королева, — к главной служанке. Если та узнает, что она притворилась, пусть доложит мне.

Солдату так хотелось избавиться от Агнес, что он схватил её на руки и понёс на кухню, где и вручил главной служанке вместе с королевским повелением.

Легко догадавшись, что королева не слишком благосклонна к бедной девочке, слуги стали её обижать, порой очень жестоко. Не понравилась она никому, и неудивительно: чем дальше уходила она от Мудрой Женщины, тем больше важничала, а значит — становилась противней. Когда с ней были вежливы, она считала, что это — дань её заслугам; малейшую доброту она принимала не за жалость к одинокому ребёнку, а за резонное восхищение её внешностью и речью. Словом, она стала вдвойне отвратительнее прежнего; ведь если суровое обращение не идёт на пользу, оно делает нас намного хуже. Слуги шпыняли её, бранили, обзывали, смеялись над её нерасторопностью и довели до того, что она хотела бы забыть всё, чему научилась, и знать только одно — как чистить котелки и кастрюли.

Надо сказать, с ней обращались бы лучше, если бы она не так раздражала. Делать она всё делала, но слушалась поджав губы, а то и презрительно ухмыляясь. Занимало её одно — как выбраться из такого постыдного положения. Вообще-то, из любого положения выход один: работать так хорошо, чтобы нам доверили ещё лучшее дело. Стоит ли говорить, что Агнес этого не понимала?

Из разговоров она узнала об указе, который привёл её во дворец, и спросила однажды самую молоденькую из служанок:

— А эта принцесса очень красивая?

— Красивая? — взвизгнула служанка. — Ну, знаешь!

— Какая она, опиши!

— Ростом с тебя и такая же уродина, но на другой манер. Щёки красные, нос пуговкой, а уж рот — жаба жабой.

Агнес подумала и спросила:

— Тут во дворце есть её портрет?

— Откуда мне знать? Спроси горничных.

Вскоре оказалось, что портрет есть, и Агнес удалось его увидеть. Взглянув на него, она убедилась в том, что и подозревала, — эту самую девочку она видела на картине. Вероятно, та жила у её родителей, поскольку на ней было её платье.

Тут Агнес пошла к главной служанке и смиренно, а на самом деле — раздувшись от гордости, попросила о встрече с королевой.

— Ещё чего! — сказала служанка, давая ей пощёчину.

Агнес направилась к главному повару, но опять ничего не вышло. Тогда она стала намекать, что знает что-то о принцессе, и слухи об этом дошли наконец до королевы.

Думая только о себе, Агнес не понимала, что ставит под удар своих родителей. Королеве она сказала, что в странствиях видела именно такое прелестное созданье, но в крестьянском платье. Если король позволит ей поискать принцессу, она приведет её домой через неделю-другую.

Говорила она правду, но с таким хитрым видом, что королева заподозрила обман. Однако на всякий случай решила сперва посоветоваться с королём.

Агнес отвели к лорду-канцлеру, и тот, расспросив её, решил, что если она не врёт, то описывает знакомые ему места. Её отослали обратно на кухню, а в эти места направили солдат, приказав им прочесать округу и не возвращаться, пока не найдут и не свяжут пастуха и его жену, которых подробно описала эта замарашка.

Теперь Агнес стало ещё хуже. Ко всем её страхам прибавился страх перед тем, что будет, когда окажется, что пастух с женой — её родители. Что их разыщут, она не сомневалась.

Королю с королевой вконец надоело рассматривать беспризорных детей — они уже не надеялись, что кто-то окажется Розамундой. С новой надеждой они велели снять указ и приказали стражам не принимать ни единого ребенка ни под каким предлогом.

— Видеть их больше не могу! — сказал секретарю король, продиктовав новый указ.

Глава тринадцатая

РОЗАМУНДА

И МУДРАЯ

ЖЕНЩИНА

Когда Принц ушёл, Розамунда принялась за прежнее — ведь она не стала лучше, а только удерживалась при собаке. Нет, всё себялюбие не вернулось, но злости она волю дала и так измучила хозяйку, что та не могла больше выдержать.

— Тебе хорошо говорить, — сказала она мужу. — Ты её целый день не видишь, а вечером она получше. Посмотрел бы ты на неё, когда она должна работать! Дело не только в этих припадках. Надуется и ничего не делает, упрямая как… как…

Она чуть не сказала «Агнес», но материнские чувства взяли верх.

— Словом, — закончила она, — худо мне с ней.

Пастух почувствовал, что не вправе советовать «а ты потерпи», и вмешиваться не стал, хотя привязался к Розамунде. И жена его сказала ей, чтобы она искала себе другое место.

Принцесса всё-таки во многом исправилась и приступов своих стыдилась, когда они проходили, но с тех пор, как ушла собака, предотвратить их ни разу не смогла. Когда она не злилась, она ненавидела злобу, а это уже кое-что; а вот когда злилась, не знала удержу — её несло туда, куда велел дух злобы поднебесный. Мало того: зная, что потом устыдится, она находила десятки оправданий, хотя позже, если бы она их вспомнила, они бы ей самой не понравились.

Уйти от пастуха с женой ей было не жалко — она думала, что скоро найдёт дорогу к родителям. Она бы и раньше ушла, если бы совсем зажила нога, — с тех пор как Принц оставил ей такой подарок, она не могла далеко ходить и считала, что это оправдывает её злобу. Но если мы добры, когда всё в порядке, много ли здесь заслуги? Вообще же нога почти совсем зажила, и, как только её выгнали, Розамунда решила идти домой, по дороге зарабатывая на жизнь каким-нибудь делом или нищенством. Она не думала о том, что обязана добрым людям, и не могла этого понять. Словом, сухо с ними попрощавшись, она, слегка ковыляя, спустилась по склону. Жена пастуха горько плакала, пастух глядел задумчиво и серьёзно.

Достигнув долины, она пошла вдоль ручья, зная только, что он выведет с овечьих пастбищ в те лучшие земли, где живут фермеры и коровы. Огибая подножье горы, она увидела, что по дороге бредёт бедная женщина с вязанкой вереска за спиной, и миновала её, но почти сразу услышала добрый старческий голос:

— Дитя моё, у тебя развязался башмак!

От усталости и от боли в ноге Розамунда ответила грубостью, то есть просто не ответила, даже не обернулась. Когда мы грубы, все наши недостатки приходят в движение, высовывают свои мерзкие головы, словно головастики; а потому склонность делать наперекор набрала у принцессы полную силу.

— Дитя моё, — снова сказала женщина, — если ты не завяжешь шнурок, ты упадёшь.

— Не твоё дело! — ответила Розамунда, опять не обернувшись; но не прошла и трёх шагов, как упала ничком на землю. Попытавшись встать, она вскрикнула, поскольку вывихнула и без того больную ногу.

Старая женщина мигом подбежала к ней, сбросила вязанку и опустилась на колени.

— Что ты поранила, дитя? — спросила она, но Розамунда взвизгнула:

— Поди прочь! Я из-за тебя упала, гадкая ты старуха!

Женщина, не отвечая, стала ловко ощупывать ногу и быстро нашла вывих. Розамунда кричала, брыкалась — но та гладила больное место, осторожно месила пальцами, ставя каждую частичку мышцы на её место. Вскоре принцесса затихла. Немного позже женщина выпрямилась и сказала:

— Что ж, дитя моё, можешь и встать.

— Я тебе не дитя! — оживилась Розамунда. — И встать я не могу!

Не говоря ни слова, женщина подняла вязанку и тихо удалилась.

Через некоторое время принцесса попыталась встать и встала, более того — пошла. Нога совсем не болела.

— Не так уж я и ушиблась, — подумала она и обогнала вскоре женщину, даже не кивнув ей в знак благодарности.

Под вечер она дошла до распутья и направилась по той дороге, которая ей больше понравилась. Вдруг её остановил оклик старой женщины. Она обернулась и увидела, что та, против ожидания, не отстала, а бредёт совсем близко, согнувшись под своей вязанкой.

— Ты не туда свернула, дитя моё! — крикнула она.

— А ты откуда знаешь? — ответила Розамунда. — Ты же не спросила, куда я хочу попасть!