Гость из царства мертвых - Усачева Елена Александровна. Страница 7

– Ага, болит, – буркнула Анжи, ощупывая голову. – Место какое-то здесь… не очень. Еще рассказы эти…

– Извини, если я тебя напугала, – растерянно пробормотала писательница, и только сейчас Анжи поняла, насколько эта женщина не похожа на Глеба. Ну, совершенно не похожа! Глеб в такой ситуации сказал бы какую-нибудь гадость.

– Идем, – дернул ее за руку Лентяй. – До свидания, – кивнул он женщине. – Извините. – И потащил несопротивлявшуюся Анжи вокруг пруда, через парк, к центральным воротам. – Ну, ты совсем головой стукнулась, – ворчал он по дороге. – Это же известная писательница! Я ее по телевизору видел. Ее Светланой зовут, а псевдоним – Агния Веселая.

Они уже ступили на петляющую дорожку, похожую на длинную змейку, когда Анжи обернулась.

Писательница Светлана Качева стояла на прежнем месте и внимательно смотрела им вслед.

Очень внимательно.

Чересчур внимательно.

Глава III

Старый барин

Сумрачно было на душе у Анжи. Сумрачно и как-то стыло. Словно вынули из нее солнце и веселый плеск воды, а вложили тухлое болото. Что-то тревожное поселилось внутри. Ощущение грядущей опасности, что ли?

Хотя какая опасность? Солнце, пруд, пестрохвостые петухи, которых так весело гонять по дороге, велосипед, бесконечные тропинки и дорожки, прохлада оврагов.

Нет, не радовало все это Анжи, не радовало. Она сидела дома за столом, подперев голову руками, и наблюдала, как трудолюбивый муравей тащит по белой скатерти крошечную сахаринку. Давно тащит, уже полстола прошел. Вот только куда тащит, непонятно. Стол кончится, и ухнет этот муравей вместе со своей добычей на пол. В лучшем случае его растопчут, в худшем – помрет сам в страшных мучениях, потому что не залезть ему по обоям на подоконник, не залезть.

Анжи уже подумывала было пожалеть страдальца и раздавить его стаканом с недопитым молоком, когда в окне показалась насупленная физиономия Воробья.

Джеку невероятно шла его кличка. Воробьем он и был – невысокий, с маленьким остреньким личиком, узенькими губками, треугольным подбородком, маленьким тонким носом, серыми быстрыми глазами. И повадки у него были воробьиные – он много суетился, все норовил сразу дел двадцать замутить, а чуть что, нырял «в кусты». Но, с другой стороны, он был искренне предан Анжи. В прошлом году потратил уйму сил, чтобы завоевать ее расположение – дарил конфеты, катал на велосипеде, нырял в холодную воду за кувшинками, ловил лягушек, кормил комаров у нее под забором, ожидая, когда неторопливая Анжи выйдет из дома, и даже научился разводить костры – надо же было как-то проводить романтические вечера.

Анжи старательно капризничала. Вместо конфет «Мишка косолапый» требовала барбариски, браковала кувшинки, заставляя Джека снова и снова погружаться в противную илистую воду, часами мариновала его около забора. Однажды заставила его выпить два литра молока, и несчастный Воробей весь следующий день промучился животом.

Любой другой, не по-настоящему влюбленный, давно бы бросил Анжи, но Джек терпел и в конце концов был вознагражден осторожным поцелуем в щеку. Анжи настолько привыкла к своему поклоннику, что обрадовалась, увидев его кислый портрет в обрамлении белой рамы окна. И даже успела улыбнуться. Но потом она вспомнила, что этот самый Воробей помешал ей произвести впечатление на Глеба, и нахмурилась.

– Чего тебе? – сурово спросила она, смахивая муравья со стола.

– Купаться пойдем? – тихо спросил он и положил на подоконник руку. Рука была сильно исцарапана, локоть сбит, пленочка свежезакрытой ранки притягивала взгляд.

– И что же вы там делали, на плотине? – ехидно спросила Анжи.

– Ничего, – шмыгнул носом Воробей, пряча глаза. – Глеб в пруд свалился, я ему вылезть помогал. А потом ты заорала, я сунулся туда, но никого уже не было.

– Никого? – насторожилась Анжи. – А книгу вы зачем в кусты бросили? Не нравится, отдал бы хозяйке.

– Не трогал я книгу. – Джек еще больше помрачнел. – У меня фонарик утонул.

– Ой, подумаешь, фонарик, – дернула плечом Анжи. – А мы с Серегой привидение видели.

– Нет там никакого привидения, – Воробей сполз с подоконника и, казалось, был готов уже провалиться сквозь землю. – Сторож это. Он нас с Глебом засек, а потом к вам пошел. Дед с бородой. Глеб тоже решил, что это призрак, и чуть обратно в пруд не свалился, мы его еле поймали.

– Как нет привидений? – выпрямилась Анжи. – Я его видела еще сегодня.

– Ну, иди на хозяйственный двор, увидишь там свое привидение. Иваном Ивановичем его зовут. Он за лошадьми следит и вообще по хозяйству. Говорит, завтра праздник на лугу будет. Пойдем? Я с ним договорился, он обещал меня на лошади прокатить.

– Что это за праздник посреди лета? День Конституции?

– Да нет, что-то местное. Ночь на Ивана Купала.

Анжи застыла. А что, если весь этот бред ей привиделся с недосыпу? Зачем она тогда наказывает себя сидением дома? Все же интересное там, на улице! Конечно, следовало бы еще посердиться на Воробья за Глеба. Но сил бояться, злиться и сидеть взаперти больше не было. Ноги требовали движения.

– Ты на велике? – лениво спросила она, изо всех сил сдерживаясь, чтобы тут же не сорваться с места и не броситься вон из комнаты. Воробей кивнул. Он тоже пытался сохранить на лице трагическое выражение, но в его глазах уже скакали веселые искринки.

– Здрасте, тетя Дуся! – крикнул Джек, вылетая за калитку.

– Далеко? – только успела обернуться Анжина мама, как мимо нее пронеслась сама Анжи, звонко чмокнула маму в щеку и взгромоздилась на багажник воробьевского драндулета.

Вообще-то ее маму звали красиво, Дульсинея – вот такая причуда возникла у ее бабушки и дедушки, больших ученых-лингвистов, поклонников творчества Сервантеса. Плебеи, типа Воробья, сокращали это красивое имя до примитивного состояния. Ну ничего, придется ему за это лишний раз в магазин за мороженым сгонять.

На пруду обнаружились остатки их честной компании – Лентяй, штудирующий очередной опус Тургенева, и Глеб, в больших темных очках.

– А мы с твоей мамой познакомились, – тут же выпалила Анжи. Ну что поделать, если тайны в ней не держались, а желание произвести впечатление на Глеба все еще осталось? – Она сказала, что Лавкрафт твой – полное фуфло.

– О! – задумчиво протянул Глеб, причем стало заметно, что губы у него разбиты, а темные очки даже не пытаются прикрыть огромный синяк на скуле. – Моя мамахен дама знатная. По ночам пьет кровь младенцев, а потом до первых петухов летает на метле по округе, жертву себе высматривает. Налетается, наестся, а потом садится книжки писать. Потому-то они у нее и получаются всамделишные, как с натуры списанные. Хочешь попасть в историю? Почаще общайся с моей мамахен. Она тебя под конец съест, а на обломках самовластья напишет твое имя.

– Не смешно, – скривилась Анжи. – Между прочим, мы твою книгу нашли, кто-то ее в кусты бросил, – многозначительно сообщила она, намекая на неджентльменское поведение Глеба этой ночью.

– Кто-то у меня ее стащил! – перегнулся вперед Глеб. – Я ее донес до дома и положил на подоконник. И что это за птицы вокруг летали, я не знаю, – и он бросил камешек в сторону нахохлившегося Воробья. Из-за своей тщедушности Джек постоянно мерз, особенно под палящим солнцем, на пруду. Ходил он купаться исключительно из-за Анжи. – Кстати, наш Ломоносов меня просветил, – он кивнул на Серегу. – Идем завтра искать разрыв-траву и спасать старика Лутовинова. А то что ж он двести лет ходит и страдает? Пора ему помочь!

– Ну, ты что, совсем, что ли? – крутанулся на месте Воробей. – Мало тебя искупали в пруду, надо было вообще утопить!

Анжи молчала. Она успела сжиться с мыслью, что все это фантазии, поэтому очередной Глебов заскок ее скорее удивил.

– А что? – Глеб плюхнулся на пузо и, изображая паука, пополз к Воробью. – Когда силы зла проникают в наш мир и завладевают умами миллионов… – Он резко сел и заговорил нормальным голосом: – Почему бы не порезвиться? К тому же разрыв-трава, говорят, помогает открывать клады. Заодно и разбогатеем!