Белые пароходы - Железников Владимир Карпович. Страница 5

Павлик посмотрел на человека "соло". Он был одет в модные узенькие брюки и в белую шуршащую рубашку, а на шее у него был повязан черный платок. Он был высокий, с сильными руками. Но Павлик смотрел на него, а видел отца. В старом костюме, в котором он ходил в будни и в праздники. У него никогда не было лишних денег, потому что лишние деньги все эти десять лет он откладывал на свои экспедиции в тайгу.

- Ну что же ты тянешь? - сказала Рита. - Собирайся быстрее.

- Я не пойду в кино. - Он хотел сказать матери, что ему совсем не хочется идти в кино с Валентином Сергеевичем, но побоялся прямо сказать так и добавил: - Лучше я посижу дома, а потом схожу на почту.

Валентин Сергеевич промолчал. В общем, ему-то было все равно, пойдет Павлик с ними в кино или не пойдет.

- Я не стану тебя уговаривать, - сказала Рита. - Если хочешь, сиди дома.

И они ушли - Рита и Валентин Сергеевич.

* * *

На почте Павлик получил наконец письмо от отца. Письмо было очень длинное, и Павлик долго его читал.

"Суд над Савушкиным и Захаровым состоялся и принес много огорчений, писал Глеб. - Захарова уволили с работы и исключили из экспедиции, а Савушкину сделали хорошее внушение. Ну, в общем, я сейчас тебе опишу все подробнее, чтобы ты сам во всем разобрался.

В тот день я встал рано утром, волновался перед судом: Кешку мне было жалко. Он последние дни убегал от меня и Любы. Встал я и пошел в столовую. А там в окне, где выдают вторые блюда, работает Кешкина мать - Анна Семеновна Савушкина. Раньше она всегда встречала меня приветливо и старалась побольше положить еды. Даже неудобно было, столько она накладывала мне еды. Целую гору моей любимой жареной картошки.

Подошел, улыбнулся. Хотелось ее подбодрить и себя, точно все по-старому между нами.

- Здравствуйте, Анна Семеновна! - говорю.

А она делает вид, что меня не замечает. Смотрит мимо меня.

- Анна Семеновна, - говорю, - вы за что же на меня сердитесь? Ваш муж поступил нечестно, а вы сердитесь. Не ожидал я от вас этого.

Она молчит и подает завтрак: но на тарелке вместо целой горы моей любимой жареной картошки - горсточка лапши. А ведь она знает, что я эту лапшу ненавижу. Обидно стало. Плевать мне было и на картошку, и на лапшу... Я от волнения и есть-то не хотел. Но обидно было, что Анна Семеновна оказалась такой глупой женщиной.

"Неужели, - думаю, - не понимает, что Захарова и Савушкина за дело судят?"

Вернулся домой. Там меня уже ждала Люба.

- У меня Кешка был, - сказала Люба.

- Очень хорошо, - говорю. - Как он, почему не заходит?

- Он просил за отца. "Ты скажи на суде, что ты не видела, что у них было в бутылках, - сказал он. - Может быть, там на самом деле было пиво, а не водка. И тогда отца оправдают". - "А как же справедливость? - спросила я его. - Сам говорил, что справедливость - это самое главное в жизни".

- Ну а что Кешка? - спросил я.

- А Кешка сказал, что справедливость тут ни при чем. "За справедливость надо бороться, - говорит, - когда из-за одного человека страдает другой. А тут никто не страдает".

- Нет, Люба, - сказал я. - Кешка неправ. Справедливость и в большом и в маленьком одинаковая. А мы сейчас боремся с тобой за самую большую справедливость, за справедливость, которая нужна не только тебе или мне, а всем-всем людям. Кешка это поймет, и Анна Семеновна, и, может быть, даже Савушкин поймет.

Суд состоялся около конторы, прямо на улице. Собралось много народу.

На конторском крыльце стоял стол, накрытый красной материей, а справа и слева от крыльца - по одной скамейке.

В стороне от всех я увидел Захарова и Савушкина. Они стояли поддеревом и молча курили. Видно, им не хотелось разговаривать друг с другом, но разойтись им тоже вроде было нельзя. И войти в общую толпу они не могли. Здесь, в общей толпе, было теплее, уютнее, но они не могли войти в эту толпу.

Наконец на конторском крыльце появились трое. Судья - главный механик Костин, заседатели - бригадир строителей Терешин и заведующий гаражом, бывший военный моряк Мальков.

Разговоры утихли. Костин откашлялся и тихо сказал:

- Начнем, пожалуй. - Он посмотрел в сторону Захарова и Савушкина и громко добавил: - Садитесь на эту скамейку! - Он еще раз откашлялся и уже повеселее добавил: - А сюда прошу товарищей свидетелей. - Костин показал на вторую скамейку. - Прошу, товарищи!

Я увидел, как прошла женщина, которая первая подняла тревогу в ту ночь. Потом прошел начальник пожарной охраны. Тогда я тоже пошел к скамейке. Рядом со мной шла Люба. Она делала очень широкие шаги, чтобы идти в ногу со мной, и мне все казалось, что ноги у нее разъедутся и она упадет.

- Люба Смирнова! - сказал кто-то из толпы. - Солидный человек!

В толпе засмеялись. Люба плюхнулась на скамейку рядом со мной.

- В общем, суд у нас будет короткий, - сказал Костин. - Как мы назовем поведение Захарова и Савушкина? Предательством нашему делу.

- Ишь куда хватил! - крикнул Савушкин. - А ты знаешь, что я всю войну прошел?

- Тихо, тихо! - сказал Мальков. - Здесь этим никого не удивишь.

- Вот именно, - сказал Костин.

- Ты нам докажи, что они виноваты доподлинно. Захаров - ясно. Захарова пора проучить, а вот Савушкин? - крикнул Матюшин. Он стоял в первом ряду толпы. - Мы своего в обиду не дадим!

- Так здесь же свидетели, - ответил Костин. - Они все видели.

- А ты им учини опрос как полагается! - выкрикнули из толпы.

Костин откашлялся и повел опрос свидетелей.

Сначала он задавал вопросы женщине, и та рассказывала, как она увидела, что буровая горит, и побежала звонить в колокол.

После нее выступил начальник охраны. Он сказал, что Захаров нарушил противопожарные правила. Во-первых, он курил на буровой, во-вторых, он спал на буровой, точно находился у себя в спальне, и в-третьих - и это самое ужасное, - он был пьян.

- А ты видел, как я пил? - огрызнулся Захаров.

- Может, ты водку и не пил, но, как говорил наш великий писатель Антон Павлович Чехов: "Водку он не пил, но сильно пах ею".

Все засмеялись, а Костин сказал:

- Вот именно!

Потом я рассказал о том, как Захаров работал: когда не пил - хорошо, когда напивался - плохо.

А потом вызвали Любу. И она рассказала, что встретила Савушкина и у него в карманах была водка, а Захаров все торопил его и говорил: "Нас ждут нетерпеливые стаканы". Все снова засмеялись, и Захаров тоже засмеялся.

- А ты-то чего смеешься? - спросил Костин. - Вот выгоним тебя из экспедиции, тогда посмеешься.

- Не имеете права, - сказал Захаров. - Кто вы такие? Милиция? Советская власть? Какая-то девчонка наговорила, а они поверили. Уши развесили.

Савушкин вдруг взметнулся:

- Правильно говорит Захаров! Не имеете права! Девчонке поверили, а может быть, эта девчонка все заливает. По глупости врет. Ребята, а? Девчонке верите, а мне нет! Не возил я водку. Пиво - да. Пиво возил, а водку ни-ни!

- Такая маленькая, а уже ловка на людей наговаривать! - крикнул Матюшин. - Дайте ей по макушке и отправьте домой, пока не заплакала.

- Правильно. Пускай не лезет не в свое дело! - поддержал кто-то Матюшина из толпы.

- Тихо, тихо! - снова сказал Мальков. - Размахались! Я вот был на фронте, так нас один паренек вывел из окружения, в лесу мы заблудились. Я его до сих пор помню. Всю дорогу у нас ни крошки хлеба не брал. А здесь Люба тоже за правду борется, а вы ее за это хотите по макушке ударить.

- Вот именно, - сказал Костин.

Стало тихо, и в тишине Костин сказал:

- Эх, Савушкин, Савушкин! На девочку руку поднял, на подружку своего сына. Решил выкрутиться. Чистоты в тебе нет, смелости нет. А тебе я, Захаров, отвечу: да, милиции у нас нет. Но она нам и не нужна: мы с тобой без милиции справимся. А вот насчет власти ты ошибаешься. Мы тут есть самая высшая власть - народная власть! А теперь, Савушкин, говори всю правду. Не признаешься - хуже будет!