Лесной рыцарь (Бушующий эдем) - Блейк Дженнифер. Страница 76

Начали выводить индианок с детьми. Женщины шли с высоко поднятыми головами, но многие дети плакали от страха. Их окружили покупатели. Элиз смотрела во все глаза на Татуированную Руку. Лицо пожилой женщины пылало от гнева, глаза горели. Перед ней остановился какой-то мужчина. Он поднял руку к ее лицу, словно хотел осмотреть зубы, но Татуированная Рука прожгла его таким взглядом, что тот ретировался. Смех пробежал по толпе, некоторые покупатели отступили в сторону. Однако другие ходили вокруг женщин, демонстративно прижимая к носам надушенные носовые платки. Дело в том, что индейцам отвели такое помещение, где не было условий для мытья, а начезам труднее всего было переносить именно дурной запах. Это был унизительный, нарочитый прием для подавления духа противника. Элиз подумала, что народ, который претендовал на цивилизованность, не должен был опускаться до подобных мер.

Аукцион между тем продолжался. Делались ставки, переходили из рук в руки деньги. Некоторых женщин, в том числе и Татуированную Руку, направили на королевские плантации, другие попали на большие концессии, третьи оказались в частных руках. Одну за другой вместе с детьми их постепенно разбирали. Никто из женщин не ропщал и не просил о пощаде, но слезы струились по медным лицам, а взгляды были обращены туда, где стояли, неотрывно наблюдая за своими женами, начезские воины.

Элиз не отрывала от них глаз. Она поняла, что уничтожение начезов как народа произошло не в болотистых окрестностях Черной реки. Оно происходило здесь, сейчас, когда отрывали друг от друга и навек разлучали мужей и жен, отцов и детей.

А ведь в начезах было столько гордости и достоинства, в них было столько доброты! Да, они могли убивать, и они, случалось, убивали. Но ведь они и сами гибли! Когда в их местах появились белые, племя насчитывало семь тысяч человек. Сколько же их было сейчас? Несколько сотен, возможно. Скоро само слово «начез» перестанет что-либо говорить людям. Кто тогда будет знать, как они смеялись и плясали, какие песни пели, как любили друг друга при свете луны?

Как ни странно, такие мысли оказались спасительными, из-за них Элиз менее остро реагировала на то, что аукцион закончился, а толпа начала расходиться. Рено увели. Никогда больше она не увидит его, не коснется его, не ощутит тепла его тела. Ей хотелось закричать от ярости и отчаяния, она готова была на все, что угодно, лишь бы облегчить терзающую ее боль. Она не могла говорить, не могла двигаться, слезы душили ее.

— Элиз, — сказала Маленькая Перепелка, взяв ее за руку. — Не надо так смотреть.

Слезы рекой полились из глаз Элиз, и Пьер заслонил ее собой от любопытных взглядов.

— Ну не надо, Элиз. Рено не одобрил бы этого.

— Я не могу иначе…

— Они не будут пытать его, — сказала Маленькая Перепелка успокаивающе. — Пьер говорит, что так не поступают с военнопленными.

— Ах, если бы я могла хоть чем-то помочь ему!

— Ты вдова. Потребуй его себе.

Элиз слабо улыбнулась в ответ на эти слова, вытирая щеки ладонями.

— У французов это не принято.

— Ты могла бы попытаться.

Элиз замерла. Ей пришла в голову такая неожиданная идея, что слезы иссякли сами собой. Но она ничего не сказала, потому что туда, где она стояла с Пьером и Маленькой Перепелкой, уже направлялись Элен и Сан-Амант.

Глава 20

Элиз заставила себя дождаться утра, обдумывая зародившийся у нее план. Она лежала, уставившись в темноту, и перебирала в уме возможные препятствия. Их было много, но Элиз твердо знала, что они не заставят ее отказаться от своей идеи. То, что она задумала, было все же лучше, чем бездействие.

Она нашла Элен на заднем крыльце ее дома — день был такой теплый, что та завтракала на открытом воздухе. Элен макала в молоко кусочки поджаренного в яйце хлеба и кормила им свою маленькую дочку. На столе стояла тарелка с булочками и кувшин с шоколадом. Элиз поприветствовала хозяйку, немного поиграла с девочкой, выпила чашку шоколада и только после этого заговорила о своем деле.

— Элен, я понимаю, что злоупотребляю твоим гостеприимством, и все-таки я вынуждена снова просить тебя о помощи.

— Как ты можешь так говорить?! Ведь и я, и моя маленькая Жанна умерли бы, если бы ты не помогла нам! — воскликнула Элен. — Ты спасла меня от ужасного рабства у Рыжей Оленихи, поделилась со мной кровом и пищей. Только скажи мне, как я должна тебе помочь.

— Ты слишком добра…

— Чепуха. Говори же!

— Ты, наверное, сочтешь меня тщеславным чудовищем, но мне нужно, чтобы в городе знали, что я сыграла свою маленькую роль в освобождении женщин и детей в форте Доблести.

— Маленькую?! — Элен всплеснула руками. Она совсем забыла, что надо кормить малышку, и та напомнила ей об этой обязанности пронзительным визгом.

Когда Жанна умолкла, Элиз продолжала:

— Поверь, это не ради меня. Ох, я едва отваживаюсь говорить о том, что задумала, — боюсь сглазить.

— Тогда не говори, не нужно, — сказала Элен твердо. — Распространить о тебе славу женщины, выведшей пленниц на свободу, проще простого. Все уже знают об этом, как и о других твоих добрых поступках. Нужно только поярче расписать твои подвиги.

— Я знала, что могу положиться на тебя. Но это еще не все.

— Да?

Элиз некоторое время молча смотрела на свою собеседницу, а потом выпалила:

— Я хочу, чтобы все узнали о том, как меня принудили стать рабыней и наложницей Рено Шевалье, полукровки, сына графа де Комбурга.

Элен уронила ложку в тарелку, стоявшую перед ней, так что молоко расплескалось по столу.

— Но, Элиз, ты же была его женой!

— Об этом они знать не должны. А если все-таки узнают, нужно дать им понять, что я стала ею против воли.

— Он был с тобой сама доброта, неизменно нежный и заботливый, по крайней мере, мне так показалось, когда я у вас жила.

— Да, — согласилась Элиз с трезвой объективностью.

— Я понимаю: ты думаешь, что люди будут обливать тебя презрением, когда услышат о твоей связи с ним. Но я никогда не предполагала, что ты захочешь опорочить имя Рено.

— Нет, конечно, нет! Я бы ни за что так не сделала, если бы у меня был другой выход. Но сейчас французы считают его предателем, помня только о том, что он руководил индейцами во время обеих осад. Они забывают о годах, проведенных им во Франции, о его благородной крови, о том добром, что он сделал для французов и индейцев, служа посредником между ними. Они забывают и о том, что, если бы он действительно повел начезов тропой войны, исход конфликта был бы совсем иным.

— Тогда почему?

— Ты знаешь, что Рено хотят продать в рабство. Я полагаю, Перье прикажет его хозяину позаботиться о том, чтобы он долго не протянул. Если я могу спасти его от такой участи, какое значение имеют выбранные для этого средства?

— Спасти его? — повторила изумленная Элен.

— По крайней мере, попытаться.

Элен тяжело вздохнула:

— Тебе это не удастся, их слишком хорошо охраняют. Если же ты найдешь столько людей, чтобы они смогли пробить брешь в стене, то через нее уйдут и все остальные начезы. Тогда все мы окажемся в опасности, ты должна это понять.

— Да, я понимаю. Но я думаю совсем о другом.

Жанна захныкала, напоминая о себе. Элен вновь взяла ложку и принялась ее кормить. Затем она медленно произнесла:

— Может быть, будет лучше, если ты все мне расскажешь.

Через два дня Элен устроила небольшой званый вечер. Элиз, одетая в свое самое нарядное платье, была оживленной и веселой, а когда хозяйка дома ловко навела разговор на индейскую тему, Элиз разразилась обличительной речью в адрес начезов. С преувеличенной твердостью она заявила, что лучшего наказания для них, чем продажа в рабство, невозможно и придумать. При этом Элиз так расчувствовалась, что ей пришлось даже спрятать лицо за носовым платком.

Сама очень расстроенная, Элен направила разговор в более спокойное русло. Позже она поведала собравшимся дамам, что ее подруга все еще находится под влиянием пережитого, но держится с мужеством, достойным настоящей героини. Понятно, это вызвало дальнейшие расспросы. Элен удовлетворила любопытство дам, поведав им некоторые щекотливые подробности. Она напомнила своим слушательницам о той роли, которую Элиз сыграла в спасении пленниц, среди которых были подруги и родственницы собравшихся.